В мире, где две луны

Она просыпается, чувствуя, как противно ноет в животе. Точно, на шкурах следы крови. Мех у изголовья оказывается пустым, значит, надо встать, набрать листьев щавеля — их отвар снимает боль. Ночь подходит к концу, туман стелется по траве и холодит кожу. Скоро племя отправится спать — а для Шуны день только начинается. Она старается жить вместе с эльфами, в привычном для них ритме, но совсем не спать по ночам для нее невыносимо. Шуна отдергивает полог жилища, выглядывает наружу в серый сумеречный лес. Осторожно, осторожно. Эльфы, лесные жители, чувствуют и видят в темноте намного лучше чем она. Их руки крепче и тела привычней к лазанью по веткам огромных деревьев. Шуна ужасно боялась — подведут руки, подведут глаза — пока древотворец племени, Рыжий Дротик, не сплел из ветвей надежную и крепкую лестницу. Это было таким чудом — заставить деревья расти по своему желанию! Она медленно спускается вниз, вцепляясь пальцами в ветки. Ловкий и увертливый Пика спрыгнул бы за мгновения. На земле все еще идет веселая суета. Неужели Лучник кого-то подстрелил? — Кто проснулся, — обернувшись, улыбается Росинка. — Здравствуй, — Шуна шагает к ней, обнимает — даже по меркам своего народа Росинка маленькая и хрупкая, а высокой Шуне она едва достает до груди. — Я иду за листьями… Какой-то топот, рык — и огромный темный волк бьет ее мордой в бедро, почти сбивая с ног, и вся стая налетает сразу, не кусая, но толкая лапами и носами. — А ну разошлись! — командует Рубака, оттаскивая одного из волков. — Крепкохват! Острозубый! — Царапка, хватит! — возмущается Следопыт, с силой толкая своего волка в бок. Стая расходится, оглядываясь на Шуну. Конечно, это должно было случиться, как и в прошлый раз, но Шуну все еще бьет дрожь. Волки ее бы не тронули, но явно были взволнованы. Рубака подходит к ней, втягивает носом воздух, хмурится. — Вот оно что… Надо с этим что-то делать. — Да! — восклицает Шуна, ей хочется закрыть лицо и разрыдаться. Она знает: Рубака, конечно, почувствовал ее — слишком человеческий сейчас — запах. — Где бы тебя спрятать, чтобы ты и стая не беспокоили бы друг друга на время? — синие, невозможно яркие глаза Рубаки смотрят ей прямо в лицо. Шуна, не выдержав, опускает голову — она не может выдержать взгляда лесных духов. — Может, во Дворце?.. Она отступает на шаг. Дворец, древняя и прекрасная обитель эльфов, о которой они сами слагали легенды, и в которой не бывал никто из людей… И вряд ли когда-нибудь еще будет. Даже представить, подумать нельзя о том, чтобы попасть туда! Если это место священно даже для них, каково там придется человеческой девушке? — Не знаю… — Шуна слышит свой голос, тихий, как шелест листьев. — Только если вы мне позволите... Можно я… пойду? Мне нужно много сделать. Рубака кивает, и только тогда она осмеливается уйти. Он пытается быть с ней на равных, как с другими своими детьми. Комель, Ночная Птица, Лучник, Следопыт, Лита… Всё племя учит ее и относится к ней с огромной любовью и теплом, как будто она - одна из них, как будто она достойна их огромной и безграничной любви. Но она вряд ли сможет дотянуться до них. Их народ пришел со звезд, и сами они — далёкие, прекрасные и непостижимые, как звезды. Очень далёкие. Отвар щавеля, действительно, чуть успокаивает боль. Шуна пьет, пока у нее не начинает сводить зубы. — Котенок, — слышит она за спиной мягкий голос Литы. — Ты сегодня грустная. Шуна оборачивается. Лита стоит перед ней, сияющая — то ли от рассветного солнца, то ли просто так кажется — невероятная, и глаза у нее такие же, как Шуна помнит с первой встречи — цвета листвы. Нежные руки касаются плеч — осторожно. Лита совсем-совсем не изменилась: все те же мягкие черты лица, тот же взгляд, полный любви и решительности, в нем играют искры. Лита вся — исцеление, тепло и страсть, и ни у кого больше Шуна не видела такого внутреннего огня. — Что-то случилось? — мягко спрашивает Лита, садится на траву рядом. Вместо ответа Шуна кладет ее ладонь себе на живот, и целительница кивает. — Ах, да… Конечно. Рубака тоже знает об этом. Я чувствую, тебе больно. Но, кажется, ты говорила, что так и должно быть у людей. — Так и должно быть. Просто… — Да? Лита смотрит на нее, и Шуна чувствует, как у нее горят щеки. Она боится говорить. — Я не хочу быть такой… — шепчет она. — Я хочу быть как ты, как Лунный Свет… Горячие слезы щиплют глаза, зелень рассветного леса размывается пятном перед глазами, и Шуна ничего, совершенно ничего не может сделать, только сидеть и плакать, и за это ей тоже стыдно, за то, что она такая слабая, бесполезная… человеческая девушка. Лита прижимает ее к себе, гладит по голове так, как никогда не гладила мать. И от этого Шуна плачет ещё сильнее. — Котёночек, послушай меня… — начинает Лита. Шуна всхлипывает и пытается хоть немного сосредоточиться, но боль, обида, и солнечные отблески отвлекают, и она просто опускает голову. — Я целитель, это верно, — тихо произносит Лита, обнимая её. — Но я не в силах избавить тебя от твоей природы, твоего происхождения, и от всего, чего ты боишься. Быть человеком — это не плохо… — Но я же… — начинает Шуна, и тут же замолкает, сжимается, ожидая привычного удара. Но пальцы Литы только осторожно перебирают ее волосы. Казалось, она и не заметила, что её перебили. Шуна со страхом думает, что отец бы точно заметил. И тогда… — Но — что? — спрашивает её Лита. Она долго молчит. Зачем, великий Трекшт, ну зачем она вообще это начала?! — Я очень глупая, и бесполезная, и очень глупо плачу сейчас… — Шуна! — тон Литы становится строже, и Шуна вздрагивает в её объятьях — «Нет, не надо!», но, снова, чужие руки гладят её вместо того, чтобы ударить. — Та девушка, которая взяла в руки меч — не была бесполезной и глупой. Это ведь была ты. Это ты начала восстание против Джуна. Шуна качает головой. Сейчас, тихим утром, это всё вспоминается, как далекий сон: пожары в городе, непривычная тяжесть меча, звон, крики, кровь… — Может быть, и я… мама. … что-то очень теплое отзывается в сердце и высушивает ее слезы. — Это была ты, и именно поэтому ты стала нашей дочерью,  — Лита прижимает ее к себе и разнимает руки. — Быть человеком — не плохо. Ты перенесла много боли, и именно поэтому ты и плачешь. Это твое чувствующее сердце, а не твоя слабость. И ты ошибаешься, если думаешь, что мы не плачем, когда нам больно. — Правда? — Шуна, потрясенная, поднимает голову. Она и подумать такого не могла о лесных духах! — Правда, — Лита улыбается, и улыбка ее, кажется, излучает свет. — Ты замечательная, совершенно замечательная, но ещё не знаешь, насколько… Шуна хочет ответить, но внезапно что-то колет внизу, в животе, и она с шумным выдохом откидывается на спину. Лита качает головой. — Дай я посмотрю… У нее мягкие ладони, длинные изящные пальцы (четыре — Шуна все не может привыкнуть). Согревающий свет окутывает их. — Я не чувствую в тебе болезни… говорит Лита. — Может, мы и отличаемся, но боль чувствуем одинаково. И теперь все успокоится на некоторое время. Ты ведь говоришь, что так и должно быть, что это в вашей природе, а я не могу исцелить то, что уже правильно. — Спасибо, — Шуна улыбается, чувствуя, как боль отступает, и даже всему телу становится легче. — Спасибо, мама. Она ещё не верит, что ей можно называть Литу «мамой». — Мы всегда готовы тебе помочь. Раны сердца не исцеляются так же быстро. Но Шуне впервые за много лун хочется думать, что Лита права, и что её ждёт счастливое будущее, и, может быть, любовь. Люди не могут быть парой духам. Никогда. Но почему-то она верит, что где-то у нее есть пара и среди людей. Шуна обещает себе найти этого человека. Обязательно. И когда-нибудь в её душе все будет спокойно.