Медленно

      Густой снег укрыл собой всю Москву и не переставал сыпать пятый день подряд. Холодные декабрьские ветра прорывались через маленькие щели кухонного окна, но забитая в промежутки вата спасала положение. Учуять неладное можно было, только подставив ладонь на проёмы; в остальном было тепло.       Без перерыва крупные снежинки кружили за стеклом, соблазняя своим танцем плавающий взгляд Саши Крыловой, которая лениво мешала ложку мёда в горячем чае. Ещё не остыл, и дым завитками струился к потолку, походя на сигаретный дурман. Но только внешне... Вдохнув в лёгкие приятный запах, Крылова покачала носком ступни, играясь с тапком.       Хороший был день, спокойный, но собравшаяся в доме Максаковых компания вносила живые краски в унылую повседневность.       — Фила, чё ты как голубь клюёшь Томкин хлеб и с остальными не делишься? — Космос, распробовавший выпечку Матвеевой, не мог оставаться в стороне и отдать всё на съедение некоторым жадным лицам.       — Запомни, астронавт, в большой семье клювом не щёлкают! — Валера был доволен своей реакцией, ещё больше — Томиными золотыми ручками, которые он так любил целовать и восхищаться. Готовить его драгоценная зазноба умела и баловала гастрономическими изысками, но выпечка была её коньком — особенно хлеб с румяной корочкой и мякушкой, тающей во рту. Всходило лучше всяких булок из пекарен, елось на раз-два, особенно с молоком или ряженкой.       — Смотри, Тома, кого под крылом держишь. Последний кусок изо рта вырвет, не пожалеет!       — Кос, что ты раскричался, будто тебя голодом морят? — Филатова только забавляли восклицания друга.       — Не терплю несправедливость!       — Тоже мне, Павлик Морозов!       — Для кого Павлик, а для кого Космос Юрьевич!       — Холмогоров, мы все знаем, как тебя зовут, и склерозом не страдаем, — Саша не могла оставаться в стороне этих криков, решив вставить своё и разнообразить мужские перебранки. — Хватит повторять то, что выведено в паспорте.       — Я смотрю, все здесь такие умные собрались. Профессора науки, твою налево.       — И ты у нас во главе, — Настя знала, как усмирить буйный нрав Космоса, который и без того с утра был не в духе. — Как сын профессора астрофизики.       Холмогоров поманил девушку пальцами о раскрытые ладони, и Максакова удобно устроилась у него на коленях, не стесняясь друзей. Сильные руки тут же обвились вокруг талии, словно крепкая лоза.       — Истину глаголишь, родная. Пусть не пошёл за корочкой по батиным стопам, но котелок у меня варит на зависть!       — Пошли дифирамбы! — Фил не сдержал весёлого смешка, понимая, куда клонит песня. — Только давай ты будешь делать это один и у зеркала.       — Завидуют молча, Фил!       — Назови хоть одну причину зависти, косматый, я тебе руку пожму!       — Ну, во-первых, Настя! — Космос кивнул в сторону девушки в его руках, с нескрываемым восхищением рассматривая ладный профиль. — Во-вторых, тачка...       — Такая только у меня и Майкла Джексона! — передразнил Валера. — Дальше что?..       — А дальше вы освобождаете кухню и уматываете по своим делам, черти, — Катя, возникшая в проходе, могла убивать одним лишь взглядом. Но закалённый с детства Космос Юрьевич мог дать отпор, а воспитанный Валерий Константинович тактично отойти, уступая место беременным. Завязывая домашний халат на округлившемся животе, где цветы давно поблёкли и петли пояса порядком растянулись, Максакова-старшая удобно устроилась на месте Филатова.       — Явилась, как Баба Яга из избы. И видок такой же... — Космос не сдерживал своих дружеских порывов, даже когда они были никому не нужны. Настя пнула его пяткой по ноге и тяжело вздохнула. Холмогоров никогда не научится держать язык за зубами.       — Ну вот и уматывай отсюда, пока я тебя в загробный мир не провела.       — Это угроза?       — Предупреждение, Холмогоров! Первое и последнее!       — Напугала ежа голой жопой!       — Наська, угомони своего ухажёра, иначе я за себя не ручаюсь! — Катя и до беременности плохо ладила с космическим человеком, но гормоны давали о себе знать, и всё чаще она желала, чтобы инопланетный занял другую орбиту.       — Кос, что ты цапаешься, будто сам беременный? — Фил тоже не понимал причин, почему друг не мог опустить перебранки. И только Настя осознавала, что это их нерушимая традиция — общаться на повышенных тонах, чтобы отвести душу и выполнить план. И профессионально достать всех вокруг, сотрясая воздух.       — Не люблю замалчивать возмущения...       — Оно и видно: ни минуты тишины от тебя.       — Будто ты у нас серая мышка! Но ладно, не брызгай ядом, ребёнку вредно!       — Ребёнку вредно твоё общество, Холмогоров.       Катя щедро намазала хлеб клубничным вареньем и принялась есть, обозначая конец диалога.       Максакова узнала о своей беременности не сразу, не выявив никаких типичных признаков, но интуиция подсказывала ей обратное, и Катя не могла её долго игнорировать. И оказалась права. Догадки могли её обманывать, но не заключение специалиста, к которому она постучалась сразу и втайне ото всех. Сначала не знала как сказать, представить эту новость обожаемому Косте и остальным, а потом события закрутились сами собой и дали неутешительные ответы.       Катя сама приняла решение, что будет рожать, хотя никто не был против и другого исхода событий. Но она не рассматривала аборт, каким бы выходом из ситуации он ни являлся на самом деле. Может, она пошла бы на этот шаг, не будь уверена в том, что всё это ей по силам. Она сильная, она выдержит и вырастит своего ребёнка, не забрасывая себя и карьеру. Упёртая, с фантастической силой воли и несгибаемым характером.       Да и думать о чём-то уже слишком поздно — с четвёртым месяцем не шутят.       Светлана Николаевна понимала сложность положения, Андрей Юрьевич не отставал от жены, и оба в унисон говорили: мы поддержим любой твой выбор. Этого же мнения придерживалась и Настя. В этот момент Катя осознала, как ей повезло с близкими... Любима родными людьми, несмотря на склоки и недопонимания.       — Кос, а нам и правда пора, — Фил постучал пальцами по наручным часам, наглядно показывая, что дела зовут. — Заскочить ещё надо, ну, к друзьям...       Холмогоров, с неохотой расплетая пальцы на Настином животе, согласно кивнул. Работа неотложна, а ещё хотелось успеть по другим делам — предновогодним. Выходя из подъезда на морозный воздух, Кос обязательно скажет, какой из Филатова хреновый конспиратор, а пока он аккуратно поднялся со своего места, придерживая девичьи колени от столкновения с острыми углами.       — Давайте я провожу, — Настя с явным нежеланием скользнула руками по крепкому предплечью, глазами — по мужскому профилю, в который бесповоротно влюбилась. И бывает ведь так, когда глаза открыты новому. — Кос, Валера…       — Вечером позвоню, Том, — Филатов мазнул губами по румяной щеке возлюбленной, но та тоже вызвалась провожать, вставая из-за стола. — Не скучайте тут, девчонки.       — Не плачьте, не звоните, не пишите! Кормите беременных!       — Потеряйся! — прокричала вслед старшая Максакова, наливая себе в кружку кипятка.       И пока влюблённые пары в коридоре прощались под звуки коротких поцелуев и обещаний о скорой встрече, Катя с Сашей познавали свободу пространства. Дышать стало легче, когда из помещения исчез греческий профиль, а за ним в придачу и подбитое лицо Фила — заработал украшение на каких-то неясных тренировках, о которых при Томе говорить совершенно не хотел. Но все они были людьми неглупыми и просто замолчали правду, оставляя её плавать между догадками.       Ни для кого не было секретом, где ребята крутятся, и вряд ли здоровенный синяк мастеру спорта Валере Филатову поставили на каких-то матах в зале тренировки. Ему это заменяли улицы.       Отныне и, как Томочка надеялась, не навсегда.       Но кто их разберёт, этих упёртых чертей... Всё им мало.       — Ушли... — Настя вернулась на своё место слегка расстроенной уходом Холмогорова. В преддверии сессии проводить время вместе получалось далеко не всегда, а если Космос вызывался помочь с учёбой, то выходила сплошная клоунада.       — И воздух стал чище...       — Язва ты, Катька! — младшая Максакова не питала к сестре неприязни, просто принимала положение вещей. Их отношения с Космосом вряд ли когда-то поменяются. Складываясь десятилетиями, они представляли из себя нерушимые устои, как уверенность в светлом коммунистическом будущем в их стране. — Ни одного доброго слова в его сторону...       — Он меня хает, а я ему песни должна петь? — Катя вскинула бровь, смешливо и возмущённо кривя губы. — Да и о каких комплиментах речь? Максимум, что я могу сказать — временами он не совсем дебил.       — Но это только по праздникам, — поддержала Саша. — В остальном...       — Девчонки, давайте сменим тему, — Матвеевой не по нраву были подобные обсуждения. Она с уважением относилась к друзьям Валеры и принимала их с недостатками, как и всех вокруг себя, а ещё уважала чужой выбор. — Мы же не будем весь вечер обсуждать Космоса.       — Наська может, — Крылова стрельнула хитрым взглядом из-под кружки, закрывающей половину лица. — Хоть всю ночь!       — Сашка, чья бы корова мычала!       — Вот что ты давишь, куда не надо?..       — Каюсь, не права... — тема о пчелином человеке всё ещё была острой, требовала аккуратного подхода. Насте вмиг стало стыдно, и она подоткнула к подруге вазочку с «Юбилейным». — Не вешай нос, лучше съешь печеньку.       — Девочки, а где мы будем Новый год праздновать? — Тома была озабочена этим вопросом с момента, как они решили собраться узким кругом в праздничный день.       — У Космоса дома. Дядя Юра с Надькой уедут на неделю в Ленинград, к друзьям, так что квартира полностью в нашем распоряжении.       — Саши с Олей не будет, да?       Настя качнула головой. Белов ещё не решил все свои дела, да и установленный Андреем Юрьевичем срок ещё не прошёл, в столицу соваться не было никакого смысла. А Оле без Саши здесь делать нечего.       — Ждать его только к февралю, не раньше.       — И надо было так... — Матвеева не без удовольствия ела печенье, зажав между плиточками тонкий ломтик масла. — Но тогда с нас праздничный стол?       — А с ребят салют и бенгальские. Валера давал слово, — Крылова тоже принимала в этом участие, хотя перспектива постоянно сталкиваться с Витей её будоражила. Всё ещё было странно принимать их новое положение, находя в себе неостывшие чувства и вину за содеянное. Пусть её, вроде, поняли и простили. — А алкоголь?..       — На Вите и Космосе. Это по их специальности.       — Главное, чтобы весь винно-водочный не выкупили, — Катя добро посмеивалась, находя в обсуждении праздника что-то воодушевляющее. Пусть 90-ый год она встретит в новом положении, с другими эмоциями.       — А ты, Катюх, как праздновать будешь?       — Вкусно есть и отдыхать. Большего для счастья не желаю.       — Будешь «Голубой огонёк» смотреть?       — Это традиция! Неизменная.       — И неплохо поднимает настроение, — согласилась Тома.       На несколько минут на кухне возникла тишина. Не та подвешенная и неспокойная, что бывает во время встречи знакомых на квартирнике, но та, что селится в каждую щёлочку и приносит с собой душевное облегчение. Всегда приятно помолчать в хорошей компании, где есть место и весёлым размышлениям, и спокойствию своих соображений.       Но им было что обсудить в узком кругу, подальше от лишних ушей. Тома делилась своими впечатлениями после просмотра прошлогоднего скандального хита «Маленькая Вера», кассету с которым ей подкинула Сашка с лёгкой руки и оставшихся связей. Максаковы с Крыловой не без удовольствия втянулись, рассказывая о новеньком фильме про валютную проститутку.       — ...кое-кого напоминает, — Катя пропустила тихий, лишённый едкости, смешок.       — Догадываюсь, о ком ты, — Насте не нужно было много сил и времени, чтобы вспомнить события лета и их последствия. И изуродованный пулями фасад дачного дома, и круглый шрам на животе Белова, его последующая ссылка… Такое не забывается.       — Вы о Лене Елисеевой, да? Валера мне всё рассказал. Вкратце, конечно, но я в курсе произошедшего. Ужасно, что так вышло с Сашей...       — И с Леной тоже. Она была неплохой девчонкой. Мы с ней, конечно, близко и не общались никогда, но зверем она точно не была.       — Дурой точно, но не зверем, — Крылова тоже имела мнение на этот счёт, пусть и делала выводы из ситуации по фактам и чужим рассказам. Пропущенная через другие восприятия история Елисеевой всё равно была... такой трагично-обычной в окружающей их действительности.       И это было по-настоящему ужасающим — то, что творилось на улицах.       В силу неопытности и какого-то иррационального юношеского максимализма, постоянно твердящего о неважности последствий и вкусе настоящей жизни, многое забывалось, многое опускалось и на многое закрывали глаза. Потому что так было везде, потому что будущее, нарисованное родителями и руководителями ЦК КПСС всё не наступало, а жить хотелось здесь и сейчас.       И Верочке, и Тане Зайцевой, и Лене Елисеевой хотелось жить здесь и сейчас. И если дурная Вера самолично рушила судьбу, то другие под неё прогибались, выбирая либо то, что приносило больше дохода для существования, либо то, что могло позволить им выбраться из тьмы могильной ямы. Только Лена не ведала, что выбираясь из одной ямы, она роет себе другую.       — С Сашей она поступила отвратно, но жизнь рассудит... — Катя была в этом свято уверена. Поглаживая округлившийся живот ладонью, она верила, что жизнь всё расставит по своим местам.       Но для своего ребёнка она выкует самое счастливое будущее, даже если придётся сбить руки в кровь.       — Ты права. Не нам её судить, только делать выводы.       Думать о грустной судьбе не хотелось, но творившееся вокруг навевало не самые радужные мысли. Серость, безденежье, сокращения, еда по талонам, словно они снова возвращались в ужасные годы войны, дефицит и разбой… Старшему поколению всё казалось дикостью, молодёжь же адаптировалась к переменчивому миру с удивительной лёгкостью, хотя и им было о чём переживать: о страхе материнства без мужского плеча, о последствиях своих ошибок без возможности всё исправить, о волнении за родных людей, постоянно и по своей воле находящихся в опасности...       Как и миллионам людей в их необъятной стране, им было, о чём печалится. О своём шатком и мутном будущем в первую очередь.       Ведь нравы падали, коммунизм догорал в руинах перестройки.       Горбачёв обещал встретить их в новом, 1990-м году, со словами: «позади трудный год, но впереди — социализм, к которому мы упорно идём».       Хотелось верить, но верилось с трудом.