Ветер воды

В начале была мысль, и мысль была: «Я дома». Затем мысль осветило эмоцией, расколовшей кажущуюся тишину на миллиард искорок молнией его голоса:  — Я жив!!!       Голову обвевало прохладой и уносило вихревыми воздушными потоками под облака… Он широко распахнул глаза и, поражённый до глубины души тем, что не уткнулся взглядом в угрожающе-нависшие над ним своды серого потолка, так и замер, лёжа на удивительно мягкой поверхности — гораздо мягче, чем его постель.       Как ни странно, ни головокружение, ни острое покалывание в висках больше не тревожили его.       Он лежал на спине, раскинув руки по обе стороны от тела, ощущая каждой клеточкой прохладу свежей сочной травы, зарываясь пальцами в густую зелёную гриву самой земли.       Дышалось на удивление легко и безболезненно. Голубое небо, подзаросшее белёсыми перьями, парило над ним в вышине, лёгкое, как пушинка.       Попытавшись сделать глубокий вдох, он едва не захлебнулся воздухом и решил подняться на ноги.       Время, подкравшись на шести хрустальных лапах, на мгновение остановилось, осматриваясь вместе с ним, пугливо озираясь по сторонам.       Ивы опустили роскошные изумрудные чёлки в гостеприимные воды озера, любуясь на собственные отражения на глади иссиня-мятных волн; птицы сливались в многоголосье хора и упархивали под самые облака на крыльях собственных песен: в звоне, заливающем полусонную округу, слышались то пискляво-высокие, то трельчато-переливчатые нотки…       Вдали возвышались хребты гор: горбатые склоны тянулись на многие километры по цепи горизонта. Он скользил взглядом с вершины на вершину, перескакивая солнечным зайчиком с последней возвышенности на верхушки многовековых елей, опустивших мохнатые лапы под тяжестью собственных игл к живому ковру, а затем и себе под ноги — на пестрящие кругом горные цветы. И впрямь красивые.       Он неспешно побрёл к горам с своего пригорка, на котором стоял озираясь, и, почёсывая в затылке и приговаривая себе под нос исступлённо «Нет, ну я точно умер и по какой-то ошибке загремел в рай», начинал восхождение.

***

      Он был не дома — это точно. Не то слово не дома. Свобода парила в воздухе, поддерживая его на крепких сияющих лазурью крыльях, и он дышал каждым её выдохом.       Деревья распластали широкие ветви, потягиваясь и сладко зевая ветром, зарывающимся прохладой в их роскошные шевелюры всех оттенков зелёного, сбрасывая цепи сна так легко и непринуждённо. Будто и не бывало того города-призрака и пустующих мёртвых остановок…       Эта игра в самом деле начинала нравиться ему, и он уже больше не чувствовал такой уж ненависти и неприязни к её сочинителю, так милосердно сменившему бездушие солнца на говорливо-заливистый смех ручейка, рассекавшего камни тоненькой змейкой собственного тела.       Присев на корточки у бегущего вниз по склону прозрачного ужика, наклонившись к его прохладным водам и смывая морщины со лба, а копоть и ядовитую гарь фабричных труб — со щёк, он погрузился в сладостный мир спокойствия, умиротворения, отрешённости.       Он больше не чувствовал себя одиноким и, ощущая на спине тепло чьего-то взгляда, ни капли не опасался беды — тревогу вымывал ручей, оставляя привкус свежести и спасительной прохлады.       Горы приняли его равнодушно. Впустили в занесённые полуясными шорохами и мешаниной из голосов птиц чертоги, сомкнув зелёные своды над его головой.       Вот только в их величественно-гордом равнодушии не сквозило бритвенно-холодным отчуждением дневного светила, вбивающего клинья из света и янтарно-золотых песчинок в просветы между листвой, накидывая на него ажурную тень, отчего он ощущал себя невидимкой. И ему было так легко и спокойно на душе, что ему казалось, будто бы лес готов уберечь его не только от палящего солнца — царя неба Земли, но и от почти любой опасности: будь то от клыков дикого зверя, рыскающего по лесу в поисках добычи, будь то от обвала (что маловероятно, конечно, но дерева казались настолько крепко сколоченными и могучими, что на первый взгляд могли бы выдержать тонны снега и грязи), будь то от наихудшего зла на свете и тьме, самого страшного чудовища из всех, что ему доводилось придумывать — от него самого…       Догадки выползали одна за одной из самых глубинных и тёмных уголков его сознания, но тут же попрятались, всовывая обратно рогатые головы под плотную стену панцирей…       Следы. Он разглядел их так же внезапно, просто каким-то чудом, как проснулся: цепочка следов тянулась из соседствующего его смешанному лесу, просторы которого он без устали бороздил с самого утра, соснового бора.       И тут он понял, что очевидно зря поверил в то, что способен сродниться с природой, сосуществовать в мире и согласии с ней, а не в вечной борьбе и выжидающе замер, готовый к броску из-за кустов и отражению атаки, по крайней мере, — его отчаянной попытке, но лес молчал так же выжидающе, тягуче разливаясь миллиардами глаз по нему: он чувствовал каждое его прикосновение и немел внутри, закостеневая, будто бы сам одевал броню из игл. Правда, броня его была какая-то неправильная — иглами вовнутрь…       Он жадно втянул воздух, будто бы мог снять рамки с возможностей собственного обоняния, и услышал протяжный и жалобный вой — сигнал о помощи.       Взгляд соскользнул с гладких стволов молодых деревьев, копьями вонзившихся в землю, будто и она облачилась в этот бракованный доспех, и он, вглядевшись, с трудом различил алые капли, заполнявшие отпечатки следов в мягкой и рыхлой почве, и тут же вспомнил не без рези в груди алую нитку, убегающую в бесконечность у него из-под ног.        — Ветер!!! — он опрометью бросился по следам, хрустя ветками на своём пути, переламывая хребты неосторожно выползшим к нему навстречу кустикам.