***
Проснулся он уже в купе. Совершенно один, и только проводницы шелестели каблучками по узким ковровым дорожкам в коридоре, но это почему-то больше не раздражало его, не вызывало в нём приступа отвращения. — Приехали! — заглянула одна и тут же скрылась в трубе коридора. Он даже лица разглядеть не успел. Только голос показался ему мучительно знакомым. Мир качался, уплывая у него из-под ног, словно он приехал на корабле, а не на поезде. Приехал? Но куда? Совершенно незнакомый городской пейзаж глядел на него из окна. Только этот вопрос и подстегнул его встать и, нехотя захлопнув форточку, направиться вон… На перроне было так же пусто и одиноко, будто жители городка, в который он прибыл, вымерли. Холодок прошёлся когтями ему по хребту, передергивая сонливость в тревогу и разжигая ритуальную пляску языков пламени смутных воспоминаний… Вчерашнее знакомство жгло, никак не лезло из головы, и таинственное исчезновение Мистера Блэквуда, как и резкая отключка и пробуждение в полном одиночестве, не могли не озадачить и не напугать его… Как никогда внимательнее он изучал местность в поисках других людей, но, видя ещё отчётливей, чем через запотевшие окна поезда, лишь заброшенные здания депо и церквушку, пустоглазо глядящую прямо в душу полувыбитыми закопчёнными стёклами, уныло брёл дальше, всё ещё полуявственно ощущая, как медно-кислый привкус кошмара переплавляется во рту под лучами, предательски вонзающимися в затылок пыльно-огненными столпами света, старого насквозь, как время. Страх нахлынул на него, окатив с ног до головы и подхватив горным потоком, швыряющим с камня на камень: эскалаторы безжизненно замерли в полувековой отключке, а лестницы, ведущие вниз, в самое нутро вокзала, устланы пылью, словно ступени во дворце — алой ковровой дорожкой… Не так он себе представлял своё путешествие. Да, хотелось вырваться на свободу, пообщаться с живой природой… но не с мёртвым же городом! Вспомнив про поезд, он в панике оглянулся на пути у самой пропасти спуска в переход, передумав идти дальше — страх пересилил, перелился в ужас, одеревеневающий мускулы мелкими укусами по всеми телу. Крик застыл в его горле, когда из трубы медленно двинувшегося поезда повалили клубы пара, колёса застучали об рельсы, а проводница, та самая, чей голос он узнал, помахала ему, приветливо улыбаясь. Теперь он вспомнил её окончательно. Сомнений быть не могло. Так что в сложившихся обстоятельствах он принял улыбку за хищный оскал надменности и чудовищно жестокой издёвки. — Стойте!!! — плотина в виде комка, вмёрзшего в гортань, сковавшего связки, прорвало криком — таким, что не то чтобы потолок — весь дом бы обвалился, будь он, конечно, дома… Путы одеревенения разорвало смело беснующимся торнадо, и он спрыгнул с края перрона и бросился вдогонку за удаляющимся поездом, хоть и понимал в глубине разума, что это почти бесполезно… В тот миг ему было не до мыслей — таких легковерных подруг, как ни странно… Чувства всегда были чуть правдивее для него: не были холодны и расчётливы, но искренни, как порыв нежности и страсти. Когда твой единственный шанс не остаться брошенным чёрт знает где — не упусти его! Но разве она услышит? А даже если и так — остановит ли она поезд ради него? Спрыгнет к нему навстречу, не боясь расшибиться об асфальт на полном ходу и полагаясь лишь на его объятья?Нет. Нет. Нет.
***
До того как они съехались вместе в его квартирке на окраине, которую ныне унылая обрюзгшая кошка раньше, весело щебеча, называла «милым гнёздышком», Джулиан работала проводницей пассажирских вагонов и вот так же, наверное… улыбалась другим. Теперь же она бросила и это занятие: узнав, что он занимается переводами (хоть и литературными, а не денежными!), тут же решила, что по поводу финансов им «можно не париться». В какой-то момент ему даже почудилось, что она идёт вместе с ним по путям, но достаточно быстро отогнал слепящий мираж. Больше без гнева, без злобы — только налитый усталостью, он мерил шагами шпалы, проросшие травой, сухой и пожелтевшей от беспощадно скалящегося с голубовато-серого лоскутка неба «солнышка». Услышав цокот собачьих (кто сказал, что не волчьих?) когтей по асфальту за спиной, он напрягся, готовый к защите, а то и сразу к нападению: кто подскажет, как долго местные бродяжки тосковали по свежей (не считая прожарки на солнце до well-done) плоти? Обернувшись через плечо, он увидел всего-навсего перекати-поле, летящее за ним по пятам… Это значило лишь одно… Обернувшись на пройденный путь, он не увидел ничего, кроме шпал, блестящих и плавящихся в мареве, и своих собственных следов от кроссовок, но вот почувствовал, и при этом достаточно явственно, бросок незримой субстанции прямо к нему на грудь, будто собака встала на задние лапы и упёрлась ему передними в футболку. Инстинктивно отпрянув, не желая быть укушенным, при чём в шею, он всё же не мог не подивиться настойчивости собаки-невидимки, доставшей до его щеки и полоснувшей его по ней… освежающим прикосновением шершавого языка… — Ветер! — он сразу узнал свою, правда, давно умершую собаку и нерешительно протянул руку наугад, чтобы потрепать пришельца по голове — и тот тут же подставил невидимую голову, плюшевую под его пальцами, лоснящуюся на солнце… Оглядевшись напоследок по сторонам в смутной и сумбурной, как рой его мыслей, выжужживающих остатки разума изнутри, надежде, он продолжил бездумно плестись, подставляя спину огненному клейму солнца, прихлопнув раза два по ляжке с коротким свистом: — Ко мне, малыш! И, услышав привычный цокот позади, он не мог не обрадоваться нежному прикосновению летуна, зарывающего холодно-отрезвляющие пальцы ему в волосы на нагретой безжалостным светилом макушке. Жара больше не томила его. Скоро следующая остановка. Он твёрдо поверил в это и решил не сдаваться. Тем более — с ним был его Ветер. Одно он мог предположить с тенью уверенности: предыдущая станция не могла быть заброшенной, пусть и состояла в таком запустении, раз поезд привёз его туда… Он разрешит эту загадку или… даже думать не хотелось о том, что может скрывать это многоточие… Могло.