Ветер воды

А, может, он бежал и не к себе вовсе, а, наоборот, от себя?! Что если вся эта беготня и есть та самая ошибка? Ну нет. Если тут и скрывался хоть какой-то подвох, то им был он сам. Ну, или его жизнь… Он закрыл окно — не мог слышать протяжного утробного воя ветра, летящего вслед за поездом выпущенной стрелой, ведь если даже ветер выпустили, значит, до спуска тот тоже был таким… таким как он? Строчки нахлынули сами собой, когда он ждал их меньше всего, когда он понял, что просто не может оторвать взгляда от чернильного неба, вылупившегося на его тонкую изломанную фигурку в окне тамбура всеми своими звёздами… …Ночь дышит городской пылью, Тяжело раздувая бока… Не в силах спросить, кем мы были, Не в силах прикрикнуть: «Пока!», Не в духе считать, кем мы стали, Не в духе пылинки сдувать… Сдувая нас прахом скрижалей, Сдувая нас пылью времён, Чертя огне-бритвенной сталью, С намёком, что кто-то влюблён… когда-то… мы пахли печалью, И сладкой, и светлой — вдали Оставили сердца причалы, И в пропасть сорвали мосты… Это было так нелепо, так скомканно, что он лишь мотнул головой в попытке стряхнуть эту «звёздную» пыль, забыть, что он вообще торговал когда-то стихами, забыть вопрос ночи о том, кем он стал… Как он вообще мог кем-либо стать, если почти не менялся? Может, пришедший из ниоткуда, стих и ушёл в никуда, но вот сонное оцепенение прогнать ему точно не удалось… …Из состояния полудрёмы, липкой и свинцом утягивающей на дно сознания — в обитель кошмаров, его вывел сухой хрипловатый кашель. Так мог кашлять только старик или же человек, которой прокурил почти всю свою жизнь, все свои лёгкие, свои собственные лёгкие деньки, сменив их на тяжёлые — удушающие удавьим спокойствием… Он обернулся, убрав руки с поручня под окном, смутно удивляясь собственной цепкости при его состоянии душевном и физическом… Но это лёгкое удивление, по большей части — недоумение, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел и испытал после… Ожидая обнаружить перед собой старикана на подобие того, что соседствовал с ним по «рабочему» месту, он пришёл в крайнее изумление от одного вида пожилого мужчины в чёрном плаще с синеватым отливом и широкополой шляпе цвета воронова крыла, а также резной тростью из слоновой кости в руке… Чёрный человек слегка приподнял шляпу в знак приветствия. Пальцы у него были такие же сухие, как кашель, и узловатые, как веточки дерева, обугленного заходящим солнцем, а улыбка — сдержанной, чуть заметной на высохшем пергаменте лица, испещрённого чернилами времени — морщинами, хотя густые посеребрённые брови почти не хмурились на оттенённом полами шляпы лбу, избороздённом (изборождённом, скорее уж) кораблями мыслей — кораблями, нагруженными опытом… Всё это пронеслось у него в голове со скоростью поезда, присвистнуло на прощание и скрылось за оплавившемся горизонтом сознания, утопясь в «под-».  — Максимилиан, я так полагаю? — осведомился старик, будто познакомился с ним прошлым вечером и, не сумев придумать, как иначе завязать разговор, решил переспросить его имя… Адресат вопроса и впрямь задумался о том, где они могли раньше видеться и могли ли вообще…  — Да… — еле выдавил парень, хватаясь обеими руками за поручень за своей спиной, словно это хоть как-то могло уберечь его от скоропостижной отключки, — Но… могу побыть и просто Максом. Пропасть возраста позволяет очень многое и, в то же время, ограничивает, связывает руки, отнимает последнюю возможность докричаться до собеседника по ту сторону пропасти… Однако, этот старик не вызывал в нём ни скрытого отвращения, ни явного чувства одиночества, ни игольно-острого раздражения их взаимонепониманию. Так что всё, что сказал загадочный старик в следующее мгновение, было:  — Хорошо, Максим, — такой простой компромисс с примесью вежливости, — Рэйвен Блэквуд. Они пожали друг другу руки и разошлись взглядами по разным углам: старик — будто искал чего-то, парень — лишь бы не видеть ишущего взгляда двух разных (одного — болотисто-карего, другого — болотно-зелёного) блестящих глаз. Молчание пугало Макса больше всего. Тяготило и сковывало. Он ненавидел такое состояние сильнее остальных — оно было даже хуже сонного оцепенения, ведь сон в какой-то мере предоставлял ему свободу: поле — его воображению и фантазии, отдых — полуобезумевшему в пыли мозгу… Старик, казалось, понял и это тоже или же просто нашёл то, что давно искал:  — Максим, а почему не горы? Вы разве никогда не хотели пожить в горах?  — Хммм… — Макс и вправду задумался или ему показалось? Имя. Это его имя в чужой речи действовало на его сознание подобно наркотику… усыпляло… смягчало… располагало к разговору, каким бы ни было его содержание… Давненько же он не слышал этого странного по своему звучанию буквосочетания… Иногда ему вообще казалось, что Джулиан вот уж как десять лет не помнит, как его зовут… Одно он понял наверняка: это игра, и в этой игре не имеет значения ни вопрос, ни ответ; главное — вибрации тембра, интонация, тон… поток голоса… — Почему-то не рассматривал как альтернативу лес.  — Альтернативу? — старик как-то странно усмехнулся, перекидывая трость, направляясь взглядом и шагом к окну, — В горах самые лучшие леса. А уж цветы-ы-ы… Цветы… и когда он в последний раз возвращался домой с букетом? Наверное, такая мысль была не уместна, тем более про человека, который его не любит долгие десять лет с лишним, и он отхлестнул эту падаль прочь от своих чувств, живых и гибких, сдул её прах, как мозолящий глаза сор, в дальний укромный угол…  — Чувство вины… — как ни странно, усмешка была вынесена за скобки или же просто не уместна на взгляд Блэквуда, чего нельзя было утверждать с абсолютной уверенностью о взглядах его собеседника, со сна мало чего соображавшего… — Эту ли дорогу стелило Вам будущее когда-то? Мягко ли будет падать?  — И так слишком много вопросов… — неосторожно бросил Макс, давно потеряв из виду блуждающий взгляд старика, равно как и надежду понять, что тот нашёл там такого, за окном? Навряд ли то же, что он сам, до того как заснуть… В миг ему показалось, как что-то треснуло, надломилось, будто почва крошится у него под ногами и образовывается прореха — трещина ширится, как пасть дикого зверя, обнажающего ряд острейших зубов. Пугающие образы тут же взбодрили парня, и сон как рукой сняло.  — Горы — звучит, конечно, заманчиво, но… ближайшие горы за сотни, если не десятки сотен километров отсюда… — решил зашпаклевать овражище Макс, — И… я думал вернуться вечером…  — Вечером? Вернуться? — Рэйвен не походил на того, кто мог бы перебить своего собеседника, но всё же по той или иной причине сделал это, наверное, это пропасть так ухмыляется, — Вернуться куда? Туда, куда дороги нет? Последний вопрос ошпарил своим холодом, колюще-режущим изнутри, царапающим по хребту иглами инея…  — С чего Вы… почему… нет? — слова хаотично метались в его сознании, как рыбки бились о многомильное стекло…  — Да с того, что Вы без чемодана, мой друг. Это была сущая правда. Да вот только к чему?  — Я мог оставить его в купе, — Макс и сам понимал, что отговорка слабенькая, но ещё цеплялся за краешек разума изо всех сил. Зачем? Каждый налетающий вопрос он отшвыривал в сторону. Не терпел боли, а вопросы — они, как мозоль, не дают забыть о себе всё равно, пока не излечишься…  — На Вас спортивный костюм, состоящий всего-ничего из футболки, шортов и кроссовок. Однако, не похоже было, чтобы в сей поздний час Вы отправились на прогулку или… совершить кросс-другой по полусонной равнине.  — Откуда Вам знать? — Макс нахмурился, позабыв бояться в виду проявившейся наконец логики и последовательности в словах Мистера Блэквуда.  — Ещё поговорим. Обыкновенная, казалось бы, фраза, брошенная между прочим, но отчего-то именно после неё в глазах замерцало и голова закружилась так, словно он крутанулся на карусели. Поборов приступ тошноты и проморгавшись, последнее, что он увидел, прежде чем окончательно прийти в себя — вороново крыло, рассекавшее воздух, как масло, за окном.