Расстроение личности

Проснулся я под вечер. Ноги ужасно болели, и я не смог заставить себя подняться и сделать кружок по избушке. Бабулька помогла мне одеться, по своему обыкновению, накормила меня и всучила мешки с непрочесанным волокном. Помаленьку она вывела меня на улицу, посадила на низкую скамеечку, и я стал прочесывать через «чесалку» из гвоздей то волокно. Я попытался дознаться у бабушки насчет телефона, интернета, полицаев. Но она только плечами пожимала да успокаивала меня, когда я от разочарования расстроился. В амбаре-сарае-хлеву жил какой-то странный вонючий зверь, которого бабуська ходила кормить перед закатом. Она потом еще посидела с мной, повычесывала это волокно. Я бы принял его за шерсть, но оно было сухим, как трава, и содержалось в тоненьких стебельках, так что я сделал вывод, что это что-то наподобие льна. Бабка что-то лопотала о своем, иногда обращаясь ко мне. Я кивал, и она продолжала. Горло от того средства заметно мягчело и перестал рваться надсадный кашель. Но я решил пока его не напрягать. Пока чесал травку, о многом успел подумать. Выходит, что я где-то в России или Украине, или где-то в этой области, хотя я практически не узнавал растений. Ни одного знакомого, даже одуванчиков или сурепки не увидел. Другое дело – я думал, как выбираться. Надо поторопить старосту и бабуську к переезду в город, тогда все наладится. Что делать с телом, когда выберусь, даже не знаю. Но я мужик, и иметь при себе сиськи, конечно, хорошо, а собой быть мне дороже. Не знаю, сколько придется выложить. Тут работа была тонкая, дорогая, наверное. Ни одного шрама не заметил или шва. Да и мне как будто другую кожу пришили, или это от местных продуктов она такая ровная и гладкая стала. Своего родимого пятна на лодыжке я не отыскал, и татуировку на плече тоже. Надеюсь, полиция разберется со всем этим, о мой бог. Когда начало темнеть, и глаза стали болеть, мы вернулись в землянку. Бабка поручила мне порезать какие-то овощи, напоминающие картошку и кабачок одновременно. Я спорить или спрашивать не стал, а сделал, как она велела, но только на половине моей работы она вдруг спохватилась, сказала, что все я делаю неправильно, и резать надо было по-другому. Ох и намучился я с этими овощами и тупыми ножами. Куски получались неровные, крупные, а пытаешься их пополам разрезать – скользят в соке и не режутся, одно разочарование просто. Смотря на то, как быстро управляется с нарезанием ломтиков бабуська, я чуть не взвыл. Бабская работа напрягала. Как бабулька до сих пор не загнулась только? С утра полы выметет, натаскает дров – это ей мальчишки наколотили, я слышал, что они приходили. Мешки эти таскает все, с зерном и войлоком. Встает раньше меня, темным утром, потом с травами носится. Трет, сушит, мелет, чистит и полощет. И еду готовит! И дворик у нее чистый, и на огородике что-то растет. Еще сказала мне сегодня, что надо постирать все мои платья, потому что день какой-то наступает. Не то ли день мытья, не то ли еще что такое. Я все это пропустил, пока валялся. Во снах у меня тоже что-то странное творилось. Я грезил наяву, что козлик. Меня чистили, кормили молоком из мягкой «бутылки», гладили. Я даже успел познакомиться с похожим на птицу котом, или каким-то таким животным с повадками кота, но покрытого маленькими жесткими перышками. Он больно ударил меня клювом, когда я проходил мимо, за что ему досталось тряпкой от хозяйки. Все это было очень странно, как по мне. Я все еще надеялся увидеть что-нибудь в «городище», найти телефон, интернет, полицейских. Но надежда таяла, особенно с тем, что я начал вполне осознавать себя в теле козьего детеныша. Это было наяву, это не было сном. Конечно, трудно объяснить это все с рациональной позиции. Это было попросту невозможно, если честно. Что ни говорите, я боялся, что схожу с ума. Быть девушкой – одно, есть еще шансы, что меня насильно переделали, посадили в какой-то подвал к старообрядцам, но поверить в инопланетян, переселение душ... Это было выше моих сил, право. Через пару дней я понял, что связки заживают, хотя и тут гады постарались, и голос у меня был натурально женский, и начал переговариваться с бабулькой. Та, послушав мои вопросы, приволокла старосту и с испуганным видом стала вещать, что я тронулся умом или еще что, духи вселились и все такое. - Атей, я не знаю совсем, что станется-то теперь! Что делать, что делать!? Говорит, что похитили ее, что она мужчина, - бабулька так смешно выговаривала это слово, что я как-то или засмущался, или что-то меня внутри покоробило. - Это после того случая, Майда. Пройдет все, девка молодая, оправилась легко. Чего ты сырость в избе разводишь! – Прикрикнул на бабу Атей. - Уважаемый, я не женщина, - подал голос я, срываясь на шепот. – Что вы со мной сделали? Пластика? Вы хоть понимаете, что человека похитили? И я мужчина, парень. Со мной что-то сделали, я не знаю, сколько стоят эти эксперименты над людьми, но я довольно успешный бизнесмен, меня будут искать. Постарайтесь же понять, вам дадут срок за похищение, и немалый, я вам скажу. Нарушение конституционных прав вам так легко не обойдется. Плюс насильное проведение операций. Вы слышите меня? Лет десять дать могут! Атей замолк, послушал меня, вытаращив глаза. Тяжко вздохнул, покачал головой. - Покажем ее лекарям в городище, наш-то пропойца не справится. Пусть доходит эту луну, а я договорюсь со свояком. Майда, бабулька, причитая, проводила старосту, а я остался один. Они глухие старообрядцы, напрочь. Я поправил платье, придвинул к себе корзину и принялся шелушить зернышки. Бля, что я тут вообще делаю? Отставил миску, нашарил ногами башмаки, едва поднялся, держась за стенку, и вышел. На скамейке у крыльца тихо плакала бабуська. - Не плачь, чего ты опять, - я ненавидел женские слезы. Никогда не понимал их и утешать не умел. А тут как-то само так получилось – сел и обнял ее, иначе просто никак и не мог. - Дык как не плакать, милая, что ты от этих совратителей и умом повредилась, Голубушка? Ну как не плакать-то? Я прикусил губу по привычке, бабуська уткнулась мне в плечо. - Ты понимаешь, - я замялся, Майдой ее как-то назвать язык не поворачивался, - бабушка, я был мужчиной, я разбился в аварии и как-то так получилось, что меня под нож и переделали в это тело. Вот откуда я у тебя взялся? Бабуська разрыдалась пуще прежнего. Оторвалась от меня вдруг, утирая раскрасневшееся лицо. - Да как же ты, девочка, не помнишь ничего? Демонское отребье, что ж они с тобой сделали!? – она снова прильнула ко мне, обнимая крепче. – Совсем не помнишь, Голубушка? Ты же выросла вот тут, на моем дворике. Пока мать твоя жива была, дела шли, а потом уже травами моими перебивались и ведовством. До той поры, как вояки раненные через нашу деревню с обозом проходили, все у нас ладно было. А потом это с тобой стряслось, - она снова вцепилась в меня, навзрыд выговаривая слова. Вот же плакса, не знаю, все ли пожилые женщины такие, но бабуська уж очень за меня беспокоилась. Вообще, очень странно. Не жил я тут, или эта бабища так славно свою роль играет? Но не похоже, если честно на ложь… Надо бы разобраться, какие инопланетяне меня похитили. - Послушай, а что случилось? – решился спросить я, а то она постоянно упоминает о чем-то ужасном и плачет. - Не помнишь, милая? Тогда не надо, не буду тебе говорить, а то вспомнишь, так от стыда совсем голову потеряешь. - Скажи! Должен же я, блять, знать, что происходит вообще. Как называется деревня? Где я? Какое сегодня число? Да перестань ты хныкать, бабусь, я не умер, что бы там ни произошло. И с тобой все в порядке, ничто тебе не угрожает. Отвечай! Под моим напором бабуська сначала расплакалась опять, но затем притихла как-то грустно. - Будет тебе, Голубушка. Совсем ничего не помнишь, бедная. Деревенька наша безымянная, так, община. Ближняя ярмарка в селении, его кличут Пришибом. А мы поедем в городище на Улге. Пойдем в дом, я тебе все расскажу. Нам теперь хорошо жить будет. Пойдем, Голубушка. Мы сидели, шелуша круглые зерна, и бабулька занималась своим любимым делом – трещала. Чем вгоняла меня в абсолютную тоску. Находились мы в неизвестном мне княжестве, хотя навскидку я ни одного княжества не припомню. И княжество это воевало с соседями. Слова, обозначающие технику, тут не знали, по крайней мере, в деревне. Не понимаю, как так вышло, что они в каменном веке до сих пор живут – печку разжигают огнивом, из той травы, что я чесал, делают ткань и шьют одежду. Каждый предмет обихода практически искусство, ручная работа. Ни о заводах, ни станках, ни о чем таком Майда не слышала, а она, кажется, должна была при Советах родиться. Я, конечно, читал раньше всякие статейки про КНДР, и что там на волах пашут, и все такое. Но у них дома есть нормальные, из бетона, и посуда какая-никакая есть. А тут просто темные века. Как такое вообще возможно? Больше всего Майда расписывала то, как мы будем жить в городище. Припеваючи, что она там лекаркой будет врачевать, и меня замуж выдаст. И на мое возмущение она отреагировала типичной реакцией – все выходят, и ты тоже. У нас разгорелся небольшой спор по этому поводу, и она в конце концов мне выдала, что без мужа с ребенком на руках мне не выжить, а одна она тянуть меня не в силах. - Каким еще ребенком, женщина? Если я переделан в девушку, то это не значит, что меня тянет воспользоваться всеми «возможностями». - Ну тебя ж… - она горестно вздохнула, отложив миску и посмотрела прямо на меня. – Ты крепись, милая, все в порядке будет, мы уйдем отсюда, и ты совсем забудешь этот страх. Как раненный обоз проходил, в нашей деревне остановились вояки на пару деньков. Так в последнюю ночь одному, главному ихнему, так худо стало, что я его всю ночь отпаивала да выхаживала, примочки прикладывала, умаялась. А ночью двое поганых паскуд, пока ты спала, да меня не было, пришли и надругались, деточка… Ойй, бедаа! – Она готова была расплакаться, но я схватил ее за плечи, чтобы она не вздумала заливаться слезами раньше, чем все расскажет. - Что было дальше, при чем тут ребенок? Бабка уставилась на меня, моргая мокрыми глазами. - Деточка, если такое происходит, то уж никак не отделаться, с бременем будешь, а травить дитя – это грех, мою мать за такое боги покарали. Я на себя грех не возьму и тебе не дам. - Ты что такое говоришь? Переделали в девчонку, трахнули и теперь рожать еще? Ты сдурела совсем? Я мужик! – Я перепугался, честно. – Ты уверена? Да послушай сюда, не плачь! Ты уверена? Кто тебе сказал? УЗИ делали? Анализы какие-нибудь? Доктор у вас тут есть? Фельдшер? Бабка, вроде, плакать расхотела. Любимое у нее занятие –рыдать да причитать. - Ты что такое опять говоришь, Голубушка… - Да не Голубушка я! Меня Максим зовут. Орлов. Орлов Максим Данилович. Ой, ну не плачь, перестань! Пришлось ее опять успокаивать. Нервная женщина, как такая плакса только не поседела до сих пор, не понимаю. - Вот теперь послушай и меня. Меня зовут Максим Орлов, из России. Мы в России? – Бабка помотала головой. – Ладно, я из Новосибирска, большой торговый город. Знаешь такой? - Не знаю, мил… милая. Не ведаю, что за Россия и Новоси... Зачем ты мне это говоришь, зачем пугаешь меня? - Я так говорю, потому что либо вы мне тут голову морочите, либо что-то произошло со мной, что я теперь девушка. Поняла? Я не Голубка ваша, я Максим Орлов. И я очень хочу домой. Я в себе, не смотри так. Поняла? Слышишь меня, Майда? Бабулька закивала неверяще. - Ну скажи что-нибудь, а то оглохла от шока, что ли. Не плачь только, все в порядке, я тебя не трону. Просто мне нужно во всем разобраться. Бабка испуганно шмыгнула носом, но одернула себя. - Голубка, я знаю, что ты просто в уме чуток повредилась. Но скоро мы вылечим тебя. Не пугай меня больше, прошу. Не говори ничего. Скоро ты все вспомнишь, хорошо? – Тут она уже решила, что я «больной» и стала меня успокаивать, хотя у самой глаза на мокром месте. – Ты не печалься, найдем тебе врачевателя, и мага найдем, скоро ужо. Я вздохнул. Она серьезно? Что же такое делается, а? Не верит бабка. Надо дотерпеть до города и сдам всю их свору на поруки полиции.