Расстроение личности

Я добрел такими темпами до реденького леса, и деревья тут были на редкость высоченными, а трава мягкой. И совсем не было комаров. По-быстрому пописал у ближайшего из деревьев, прошел вглубь леса и устроился на миленькой полянке на травке. Растревоженные неожиданной нагрузкой ноги не давали никакой надежды на скорый подъем, и меня даже заклонило в сон. Через некоторое время я замерз, во-первых, а во-вторых, услышал чьи-то неаккуратные шаги и голоса. Кажется, мальчишечьи. Наверное, возвращаются с вечерней или ночной рыбалки. Я встал, пошатываясь и стараясь опираться и о дерево, и о свою палку-дубинку. Голоса звучали все ближе, я поспешил доковылять до середины полянки, чтобы меня заметили. Но малышня, кажется, и не думала наткнуться в лесу на кого-то, поэтому беззаботно гоготала и переговаривалась, пока не наткнулась на меня. Их лица надо было видеть. Сначала высыпали все вместе на полянку, а потом застыли, заметив меня. Я махнул им рукой, и они вдруг с визгом кинулись врассыпную. И не крикнешь им, чтобы помогли мне, подождали. Будто ветром смело. Я подошел к тому месту, где они остановились, когда заметили меня. На траве, поблескивая от воды лежала сетка, а в ней билась рыба. Я нагнулся и поднял сетку. - Не трогай! Это наше! – ввинтился в уши чей-то голос, и я замер, но не выпустил сетки с рыбой. Из-за деревьев вышли два пацанчика – лет где-то одиннадцать, наверное, или тринадцать. Мелкие. Лиц их почти не было видно, но я заметил их всклокоченные волосы и мокрые штаны и рубашки. - Отдай! – вскрикнул один, когда я к ним полностью обернулся. Зрелище, наверное, шикарное. Девчонка в одной сорочке до пят, в медвежьей или чьей там шкуре и с дубиной. Я хмыкнул себе под нос, и они, кажется, услышали. - Мы дадим тебе половину, если вернешь сетку, - подал голос другой. Я мотнул головой, потому что нахер мне их рыба, мне телефон нужен. Задвинув палку под левую подмышку, я положил к своим ногам их сетку с полуживой рыбой, и поманил их. Сначала пацаны мялись, и боялись подходить, но один из них, пониже и постарше, наверное, сделал нервный шаг вперед. Похоже, сеть была его. - Отдай, говорю, - он сделал еще несколько шажков и застыл, требовательно вытянув руку. Я еще поманил, и он остановился прямо передо мной. - Телефон есть? – просипел я, напрягши связки, как мог. - Чего? – мальчик, кажется, не расслышал моего хрипа. - Телефон, говорю, есть дома? Позвонить надо, – я закашлялся, чувствуя, что больше не заговорю в ближайшие сутки. Пацан сморщился, кажется, почесал для надежности затылок и всплеснул как-то руками. - Не знаю, что это такое. Пойдем с нами, до утра в сенях переждешь, а потом у батьки спросим, есть такое или нет. И что такое посфонить я не знаю. Рыбу только отдай. Я раздосадованно вздохнул, подцепил и швырнул пацанчику бесформенный садок. - Ну пошли, раз так, - рассеянно скомандовал пацаненок, и я побрел за ними. Скоро нас догнали и другие, опасливо выбираясь из кустов, едва только заметили своих друзей. Мы пошли дальше по дороге, мимо леса. Малышня не торопилась, видя, что я быстрее не могу, но мерзла. Когда стало светать, мы вышли к холмам, на одном из которых высился темной тенью дом. Распрощавшись с другими и разделив рыбешек, тот пацан, что вел переговоры со мной, и другой, совсем малек, обернулись ко мне, и мы пошли по тропинке на этот холм. Пару раз я присаживался на траву, и отдыхал. Малышня меня терпеливо ожидала, рассматривая гаснущие звезды, дома на холмах и переговариваясь. К концу восхождения я уже почти падал от усталости. Ноги в сочленении ныли ужасно и вообще отказывались подчиняться. Хорошо хоть встретил этих пацанят, может, иначе бы и не вышел к людям, так и заблудился в лесу. Мы постучали в двери и нам отворила невысокая женщина, оглядела троих и спросила парнишек про меня что-то, я даже не расслышал – так тихо она говорила. - Она батько до утра дождется, какой-то телесфон ей нужен, - зевнул старший. – Мы поймали большого змеевика, мам. Я еще раз оглядел женщину, но было темно, так что не увидел лица. Все я по темноте шарахаюсь, людей толком не разглядеть. Вообще ничего не разглядеть толком. - Ладно, до утра не до зимы, заходи, девка. Я аж фыркнул от такой грубости, но ничего не сказал, уложил свою палку и зашел в теплый дом следом за пацанятами. Жестами привлек внимание женщины и приложил растопыренными пальцами к лицу, показывая телефонную трубку. Она не поняла. - Телепсфон ей надо, - будто со знанием дела встрял малой, а я кисло улыбнулся. - Иди-ка спать, Кирьяш, - шикнула на него мать, и тот засеменил следом за младшим. – Говорить-то будешь, али как? – Глядя мне в глаза, строго спросила женщина. Ну да, так-то я к ней домой приперся в непонятном виде, но я ей все объяснить могу. Так и так, похищен, перенес нелегальную операцию по смене пола, как в том мерзком фильме, что-то про кожу, не помню, как он назывался. Только говорить не могу, одна печаль. - Связки плохие пока, - прокряхтел я и зашелся кашлем. - Понятно, напоминаешь мне кого-то, - сказала женщина. – Иди в сенях полежи на топчане, утро уже близко, скоро и муж мой проснется, коли к нему дело. Я вышел в сени – малюсенький коридор между входной дверью и домом, залез с ногами на топчан, башмаки под него засунул, завернулся в шкуру и очень быстро заснул. Я проснулся. Барашком. Или щенком. Хотя, щенки без копыт. Я был маленьким и лежал рядом с матерью. И мне было настолько плевать, что я лежал бы и лежал, но она решила пойти поесть, так что мне тоже пришлось вставать. Быть маленьким – не так уж и плохо, подумал я, когда пришла огромная женщина нас покормить. Что удивительно – голова у нее была бритая, но это точно была женщина, я не мог ошибиться. Она покормила меня молоком из мягкой бутылки, как будто силиконовой, а потом ушла. Нас было всего трое, и кажется, мы были козлятами. Я так решил потому что моя мать, которая лежала и грела нас своим боком, была с рогами и без кудрявой шерсти. Впрочем, с моей позиции был недостаточно хороший обзор, но что есть, то есть. Целый день я то ел, то прохаживался по вольерчику, разминая ноги, то грелся у бока матери. Это был хороший день, очень хороший. Меня не донимали мысли по поводу того, как я тут оказался и зачем, мне просто было хорошо, так смысл портить такое удовольствие. Под вечер, когда я совсем притомился, пришел какой-то мужик, погладил нас всех по голове, потрепал меня за уши, не больно совсем. Поразговаривал с моей матерью, но мне показалось, что она его даже не слушала. Она вообще была достаточно высокомерной, как мне показалось. Вылизывала больше всех самую старшую сестру, а нас отпихивала иногда. И людей не слушала. «Глупая коза», – подумал я. - Голубушка, что ты тут! – Тормошила меня за плечо бабуська, и я потихоньку просыпался. – Куда же ты среди ночки-то? Хорошо, что хоть к старосте пришла, а, чай, заблудилась бы или в болоте утопла? Ахх, - вздохнула горестно она, обнимая меня. Я ее тоже обнял. - Чего ты за своей девкой не следишь совсем, - укоризненно произнес мужской голос. Я, не разжимая объятий, проследил, откуда он доносился и увидел коренастого мужчину с густой, с проседью черной бороденью. Тот поймал мой взгляд, и мы немного посоревновались в гляделки. Мужчина нахмурил брови и глянул на свою малышню. - И вы тоже горазды волочь в дом, а если бы это дух был злой? Или нежить какая? Высечь вас неплохо бы, чтобы знали, что хорошо, а что плохо. И девку твою высечь, - грозно глянул на нас, но бабульку было не пронять, и она сделала вид, что не заметила. - Ей и так досталось, - подала голос жена старосты, - Атей, не злись на девку, ей чего-то надобно от тебя было, я так и не поняла, что, не говорит совсем, голубка. Мужчина еще немного похмурился, но перед фактом наличия дела, перестал нагнетать грозный вид и обратился ко мне. - Чего хочешь, Голубка? И тут я понял, что, похоже, Голубка – это мое имя тут. Не свезло так не свезло... Кто людям тут вообще такие дурацкие имена придумывает? Я показал жестами телефон, но Атей не разобрал моих знаков. Я показал старый телефон – такой-то даже в глуши, наверное, был. Но нет, не проняло их. Либо это один большой заговор, либо я чего-то недопонимаю. Как люди могут не знать, что такое телефон. В конце концов, они даже не африканское племя, где ничего, кроме шалашей да бубнов с копьями нет. Тут тебе и садки плетеные, и избы, и шкуры. Я прикусил губу по привычке и даже не заметил. Где я. Эти люди – старообрядцы? Кто меня сюда засунул и зачем? Где телефоны, где, вашу ж мать, цивилизация!? Черт! Черт! Черт! Как так вообще? Зачем, главное? Зачем? Детей у них предостаточно – я утром сегодня видел, женщины есть. Зачем им я, еще и модифицированный? Какого хера вообще? За что? Кого я так сильно обидел? - Голубушка, успокойся, - бабулька меня обняла, и я чуть не заплакал. Я стал мягче, я это заметил. Чуть что – в слезы тянет. - Раз твоя девка уже на ногах, поедем раньше. Холода нынче раньше подступать будут, - вклинился голос Атея. Бабулька последний раз сжала меня в объятиях и повернулась к мужику, держа руку на моем плече. - Ладно будет, поедем, так поедем. Чем быстрее, тем лучше. Забудем это все. Но ты не забудь, как все было обещано, и дом, и стол, - погрозила пальчиком бабка, и вдруг улыбнулась. Атей тоже улыбнулся, и нас спровадили. Жена старосты пошла с нами. А я мотал на ус, перебирая ногами. Если едем в город, по местному – городище, то там и связь, и полиция, и все будет. Да и, вроде, не собираются они меня в плену держать, кажется. - Голубушка, девочка, чего ты ночкой темной шастаешь, - подала голос женщина. Я смог их, наконец, разглядеть, при дневном свете. Жена старосты была не молодой, но и не пожилой женщиной, постарше меня лет на пять, наверное. Тут или что-то с атмосферой было, или что, но небо было едва зеленоватым. Я такое видел очень давно, когда горели леса за тысячи километров – и небо застилала дымка. Но в воздухе отчетливо стоял смог и летел пепел, а тут свежайший воздух и зеленое небо. Такие дела. Я промолчал на укор жены Атея. Вместо меня ответила бабулька, которая и вправду оказалась вполне бабулькой. Только не было видно седины под платком, но брови ее были ровными и черными, и глаза яркими и живыми, тоже черными в окружении паутинки морщинок. - Засиделась дома, верно, деточка. Вышла подышать воздухом, да заплутала, хорошо, что ребятишек встретила. Кирьяш так подрос, любо поглядеть, - не упустила случая похвалить она. Я перестал слушать болтовню женщин, стараясь поменьше опираться на бабульку. Я даже не знаю, как ее зовут, бог мой. Когда мы подошли к нашему домишке, я оценил весь масштаб – это реально была практически землянка, покосившаяся, практически упавшая на заднюю стенку, только печь, может, и сдерживала этот дом, да только он такой хлипкий был, мне аж страшно стало. Ворота, и правда, высились одиноко перед дорогой темной аркой. Забора не было вообще – позади избушки возвышался небольшой холмик, так что она почти лежала на нем. Справа от избенки стоял сарай или амбар, немногим больше избушки и такой же ветхий. Если к его двери еще как-то можно было пройти – виднелась тропка, то с других сторон он неприступно зарос жестким бурьяном и какими-то неприглядными грозными кустами. - Вот, держи, - сунула мне вдруг жена Атея, Лиска. Лиса, короче. А я тут Голубь. Женщина всучила мне какую-то склянку, подмигнув, махнула платком и, снова ловко завязав его на плечах, двинулась по дороге назад, в сторону холмистой деревни. Бабулька посмотрела, что мне сунула Лиска, вдруг так обрадовалась, выхватила склянку у меня из рук и потащила в избу. Я устал и не сопротивлялся. - Завтра с утреца будешь петь как птичка голосиста, - защебетала она, приготовляя что-то на печи. – Ну все, пей. Вот, заешь хлебушком. Горло приятно обожгло, согрело и окутало каким-то приятным кисловато-сладким вкусом, а меня потянуло в сон. Хотя я не смог заснуть все равно – лежал, дремал, думал о том, как выкупаюсь в ванной, заведу себе какую-нибудь дворнягу, которой все кости нипочем. Внезапно кольнула обида за жену и за дога. Мой верный друг, как мне его не хватает, моего пса. Обнял бы, пощипал за шкуру, потаскал за лапы. Я так расчувствовался, что и забыл, что не хотел спать, и опять провалился в состояние маленького козлика, который ел, спал, гулял и своенравничал.