Расстроение личности

Держась одной рукой за стеночку, а с другой стороны меня придерживала бабушка, я совершил круг по землянке. Там ходить-то – три на три, но каждый шаг был болезненным, и путь оказался неожиданно долгим, а в конце я тихонько упал на топчан и чуть не расплакался от злости. Я до сих пор не мог говорить, и едва ли мог ходить. А уже сколько дней-то прошло!? Бабушка обо мне заботилась, не обращая внимание на то, что я, по сути, пленник. Стыдно подумать даже, как она подкладывала таз, чтобы я мог испражниться. У меня даже создалось впечатление, что я всегда тут жил. Ну, то есть, не я. Я тут не жил. Но вот привычки бабуськи… Наводило на мысли то, что она хранила в черных сундучищах платья для меня, изношенные, выцветшие, но они были впору телу, посуду для меня, недовышитые накидки, обувь. Хотя, я старался не думать, но как только можно представить такое – и не думать об этом, ухх. Я полежал немного на боку, а потом потихоньку сел и стал наблюдать за бабкой, продумывая план побега. По моим смутным воспоминаниям, то мерзко пахнущее помещение находится не очень далеко от нашей избушки, ведь такая бабулька таки тащила меня как-то, вряд ли бы она смогла протащить долго. Пусть я и скинул в весе раза в два по сравнению с тем, каким был, но она остается маленькой женщиной, плюс пожилой. Я, кстати, до сих пор не знал, сколько ей лет. Волосы женщины были постоянно подвязаны, да, к тому же, она миниатюрная сама по себе – и не поймешь, то ли бабка, то ли ей и 40 можно дать. В постоянном сумраке землянки я не мог разглядеть, насколько сильно морщинисто её лицо или насколько дрябла кожа. Руки-то у неё были грубые, в мозолях и цыпках, так что я даже иногда удивлялся, как много нужно работать, чтобы руки так сильно загрубели. Но я отвлекся. Побег. Дверь махонькая, но я пролезу. Запирается на засов, так что лезть надо будет ночью, наверное. Печально, что я не смог до сих пор выглянуть и посмотреть, как там на улице, чтобы знать, куда бежать. Но ночью – единственный вариант. Главное, тихо. Чтобы не спустили собак. Если бабулька проснется, пока отпирать буду – придется прибить засовом. Жалко ее, но она одна из тех, кто меня тут держит. Не сильно, чтобы не убить совсем, но без сознания поваляется – ее свои найдут. Я от своих грандиозных планов не заметил, как прикусил губу, и только поймал себя на этом девчачьем жесте, сразу сплюнул. На пластику у меня деньги есть, нечего привыкать. - Будешь кушать, голубка моя? – спросила бабка, входя в комнатку. Я кивнул. - Ну вот и славно, я от старосты принесла хлебушка, с похлебкой поедим. Ты с рукой своей еще неделю походишь, и я сниму привязки, синяки уже спадают. Я снова кивнул, наблюдая за ней. Женщина запихнула в печку палок и бревнышко, и стала разбирать, что принесла. - Осталась одна луна до нашей дороги, но ты быстро поправляешься, - она сверкнула маленькой улыбкой и отвернулась. – Походишь еще по избе, и пойдем на подворье, подышишь свежим воздухом-то. Надо тебе сил набираться. Ахх, - она вдруг тяжело вздохнула, подошла ко мне и обняла, как делала это обычно, я уже привык. – Недоглядела я, недоглядела. Кабы была – полегла под ноги, только чтобы тебя не тронули, голубушка. Как ты, девонька, говорить не можешь, со страху-то как руки на себя не наложила, - и залилась слезами. Я не понимал и не собирался. Слишком много непонятного, слишком много всего. Я подождал, пока бабушка проплачется, и тронул ее за плечо, когда она вроде как успокоилась. - А? Что, милая? Что хочешь? – бабулька аж воспрянула духом, и я показал ее правой рукой письмо. Чтобы дала написать. Она не сразу сообразила, принесла мне ложку, потом пяльцы какие-то. Через некоторое время, вроде, поняла и всплеснула руками. - Нет у меня ничего, девонька, да и зачем тебе, ты же не умеешь писать. А рисовать чего если… не знаю, не водится у нас в деревне. И как тебе только захотелось, и зачем? У нас в общине-то одна книга торговая, может. Да кто мне ее даст. Прости, голубушка, нетути. Я немного расстроился, поел свежего хлеба с похлебкой из лебеды, наверное, и еще раз обошел с болью избу. Кстати говоря, щели между бревнами действительно были забиты сухим мхом, как это ни было странно. По полу периодически шныряли тараканы, так что я закончил с променадом и снова оказался на теплой постельке. Женщина дала мне чистить какие-то зерна, и я, не возмущаясь, сидел и шелушил крупные округлые семена, запихивая шелуху в большой мешок. Жаль, что я слабоват для побега. Тело это, просто невыносимо его ощущать, было абсолютно женским, даже девчачьим, маленьким, слабым и мягким. Мышцы, конечно, были, и руки тоже загрубелые, но все это было не то. Члена, в конце концов, не было. То место еще побаливало через стягивающие повязки. И мышцы, восстанавливаясь, все равно постоянно напоминали о себе. Может, это после операции, но а как же грудь? А как же все остальное? У меня были другие руки, у меня вообще было другое тело, я был высоким и спортивным, а теперь у меня только новоприобретенная вагина да пережившая вывих рука ноет. Как так? Сколько я тут, интересно. Месяцы? Годы? Меня ищут? Прошелушив миску, я ссыпал зерна в маленький мешочек, загреб из мешка, стоящего под топчаном еще и продолжил. Бабская монотонная работа. Зачем я вообще это делаю, где, к чертям собачьим, цивилизация? И тут меня осенило. А вдруг, что-то случилось, пока я был в коме? Вдруг началась третья мировая и что-то случилось с людьми, и поэтому со мной тоже что-то случилось. Это, конечно, версия так себе, но я отчаялся уже, правда. Я не верил тому, что видел, я не понимал, как так произошло, и версия с третьей мировой была куда логичней, чем история про сумасшедших ученых. Но это все догадки, я должен выйти наружу и посмотреть, что на самом деле произошло, а еще побыстрее бы зажили связки. Потому что я должен хотя бы поговорить с бабкой. Провокационные вопросы выведут ее на чистую воду. А пока я шелушил зерна, не в силах делать что-то труднее. В эту ночь я спал плохо, очень плохо. Сон про мягкую темноту вдруг обернулся настоящим кошмаром – и темнота, так тесная, сжимала меня и выталкивала в свет. А свет был холодным, и свет звал. Я задыхался в ней, но тело почти не слушалось меня, кто-то рядом со мной тоже, вроде как, делал какие-то телодвижения, но я почему-то не чувствовал отвращения. Просто это было очень странно. И вот, я почувствовал, что воздуха катастрофически не хватает, темнота вокруг двигалась, сжималась и давила на меня, я услышал не то звук, не то вибрацию, и свет поглотил меня. Тело не слушалось, я только мог дергать головой, пытаясь поглубже вздохнуть. Мне даже почти не было больно, только холодно, неприятно, как будто я вдруг оказался голым на снегу в дремучем лесу под студеным ветром. Раньше, до аварии, мне никогда не снились такие сны, такие живые. Может, я и правда умер – вдруг всплыла мысль. Что-то коснулось бока, облекло меня и стало теплее, защищённее. Наверное, это была тряпка – мокрая, теплая. Меня обтерли ей и опустили. И затем снова – как будто обтерли, уже интенсивнее, мне понравился массаж. Будто бы я был щенком, честное слово, наверное, я и правда умер. Голоса человеческие что-то говорили, потом меня положили рядом с огромной грелкой, ноздри мои затрепетали, я почувствовал приятный запах и подступивший голод. В нос ткнулось что-то мягкое, похожее на соску, пахнущее молоком, а спину и голову, кажется, вылизывало огомное животное. Потом я устал. Лежал, смотрел на лежащих рядом щенков. Или не щенков. Они блеяли. Наверное, это были овцы. Проснулся я на топчане посредине ночи. Бабулька залезла на печь под потолок и спала. Я спустил голые ноги, но тут же одернул их, чуть не завопив от боли. Пол был ледяной. Я повошкался еще немного, нашарил свои задубевшие башмаки, накинул шкуру и поковылял к двери, стараясь не шуршать. Засов подался легко – правая рука у меня была совсем здоровая, а левая уже подживала. Я растворил дверь и вышел, опираясь на засов как ну палку. Дверь пришлось прислонить поплотнее, благо, что она была под уклоном и раскрывалась наружу. На улице была ночь. Теплая, летняя, звездная. Слева от избушки я заметил другое строение – наверняка, то здание, где я впервые пришел в сознание. Я проковылял к темным воротам и с удивлением отметил, что забора не было, только темная огромная арка без дверок даже. За воротами лежала странная заросшая дорога-тропа, а за ней стеной стояло поле. Оно шелестело, оно шумело как живое. Пахло ночной свежестью, стрекотало насекомыми. Я не испугался, может, на долю секунды меня и захватило необъяснимое чувство, но у меня была цель – убежать из этого дурдома. И я «побежал». Через пару десятков метров я устал очень. Ноги, почти атрофировавшиеся от сидения и лежания, да еще растянутых мышц ныли, но я не поддался жалобам бренного тела. Накинув на спину шкуру, я, как пещерный человек, шел через поле, опираясь на дубину. После того сна с рождением я чувствовал себя необыкновенно отдохнувшим. Ночь кружила голову пряными запахами трав, пением насекомых и птиц, звезды надо мной как в огромной чаше, наполненной водой, сверкали драгоценностями. Ни души. Наверное, к бабульке приезжают нечасто, да и вряд ли стали бы они устраивать экспериментальную лабораторию у поселков. Это небезопасно, совсем небезопасно для них. Хорошо хоть моя дурацкая версия о третьей мировой и домыслы о нападении инопланетян оказались чушью – глянешь на это небо и сразу становится ясно… Я остановился. Не видно Большой Медведицы. Я прищурился. Не было Млечного Пути. Не было Малой Медведицы, я не смог отыскать даже пояса Ориона. Звезды горели прямо надо мной, и ярко, а я не видел знакомых с детства ориентиров. Вдруг мне стало очень холодно, аж задрожала челюсть, я запахнул шкуру и пошел, не смотря ни на небо, ни на поле. Странно, слишком странно. С какой такой точки из России не просматривается Большая Медведица? Может, и есть такие места, но нельзя сказать, что Большая Медведица такое уж маленькое созвездие, чтобы его можно было потерять, ну уж нет… Что-то здесь не так. И с этим телом, и с этим миром, с бабулькой, со снами. Что-то тут не так… Умер ли я? Верю ли я в то, что я умер? Нет.