My light - my darkness

Время продолжало идти своим чередом. Из озлобленного подростка Папирус вырос во взрослого воинственного монстра с огромной, бросающей в дрожь силой. Теперь он реально занимал должность главы королевской стражи. В его подчинении находился не только бесполезный старший брат, но и все армейское население Подземелья. Впрочем, сам он не заметил особенных изменений. Папируса уважали и побаивались, он всегда пользовался авторитетом, а новая должность лишь подтверждала его официально. Санс тоже не шибко изменился. Новый мир относительно быстро поглотил его, и он уже перестал замечать мерное течение одинаковых дней. Здесь ничего не менялось: он продолжал прикидываться самим собой, сидя на посту и сбегая с него на перерывы то в бар «У Гриллби», то к одной из своих лавок, то домой к телевизору, в котором, видимо, навечно поселилось это металлическое недоразумение. Жизнь Санса превратилась в сплошную попытку избавиться от ноющей в душе тоски, от непрекращающегося опустошения, замкнувшись на едином стремлении — стремлении как можно быстрее забыться. Сном, самоистязанием, алкоголем… да какая уже разница? Он просто смертельно устал. К тому же, — Санс истерически смеялся, — с каждым новым сбросом людей на других временных линиях шрамы от глубоких порезов, которые теперь он то и дело оставлял на себе, не исчезали, и это позволяло ему чувствовать себя живым. Побои брата тоже вошли в привычку. Нет, никто не избивал его до полусмерти, но порой Сансу нехило попадало за всякого рода косяки. К тому же, Папирус в совершенстве владел искусством нанесения увечий и, пожалуй, это единственное, в чем он вовремя мог остановиться. Санс сопротивлялся напоказ, в реальности не предпринимая ни малейшей попытки защитить себя. А порой он как будто сам напрашивался, и это было чистейшей правдой. В конце концов, это был его последний шанс ощутить себя нужным. В этом мире любовь ничего не значила. Она лишь мешала двигаться дальше. Она убивала. Галлюцинации, потери сознания и кошмарные сны стали верными спутниками Санса. Пожалуй, они доставляли ему наибольшее количество неудобств и страданий. Только к ним он так и не смог до конца привыкнуть. Он снова и снова сдавленно плакал в стороне, пока его младший (все-таки младший!) брат превращался в пыль; пока все его приятели один за другим уходили в небытие, оседая прахом на человеческой фигуре. О, эта фигура была куда страшнее любой твари в Подземелье. Она снова и снова дарила надежду на свет, а потом возвращалась и силой выбивала ее из каждого. Но позже даже эта ненависть просто сменилась смирением. Каждый раз Санс с неохотой возникал в Последнем коридоре, уже практически не пытаясь переубедить человека хоть в чем-то. Он просто доигрывал свою роль. Он делал то, что должен. Изредка Санс спускался в небольшую лабораторию на заднем дворе их дома. Он не мог находиться там слишком часто: воспоминания возвращались и добивали его истерзанную душу окончательно. Но он все равно возвращался туда. Наверное, ему действительно нравилось причинять себе боль. Его встречал все тот же белый кафель, все те же чертежи, схемы на которых он знал наизусть, все те же ящики с немногими нехитрыми вещами, которые остались ему на память о мире, что он разрушил: старый фотоальбом, фотокарточка да записка, гласящая «Не забудь». Раньше он часто оставлял себе и другим записки с определенными целями или с определенным их отсутствием — просто так. Теперь же этот случайный осколок прошлого больно вырезал новые раны на душе, вновь и вновь заставляя Санса задуматься о завершении их с Гастером первоначального плана, о завершении того, с чем он так и не смог покончить тогда, раз и навсегда прекратив этим все свои мучения. Он нашел эту машину в подвале лаборатории Альфис, когда помогал ей разбирать склады на очередной из своих работ. Бог знает, когда и при каких обстоятельствах она была создана в этом мире, но еще совсем недавно она пылилась в дальнем углу подсобного помещения за ненадобностью. При одном взгляде на нее его душу пронзил леденящий ужас. От металлического холода веяло осуждением за грехи прошлого. Ему повезло, что новый королевский ученый не страдала ни от любопытства, ни от излишней чуткости, ни от желания хранить при себе всякий ненужный хлам. Тогда, едва подавляя дрожь, он криво усмехнулся и сказал, что сделает себе из этой штуки новый холодильник. Хуже всего было то, что эта идиотка ему поверила. Теперь сломанная машина, заботливо накрытая плотной белой тканью до поры до времени, стала неотъемлемой частью этой забытой маленькой мастерской. С каждым днем желание починить ее росло в нем все больше. Он запустит ее и навеки исчезнет, переполненный решимостью умереть раз и навсегда. «Не забудь». Санс исступленно глядел на брошенную в столе записку, а потом невесело ухмыльнулся. Это иронично. Это даже как-то жестоко. Конечно, он не забыл. Он просто не мог забыть. Никто не позволит ему забыть о том, что он сделал. Воспоминания мертвым грузом висели на его плечах. Наверное, он просто не был готов к ответственности. Санс долго стоял без дела, утопая в белизне кафеля, и сам не заметил, как бессильно он сполз по стенке, оседая всем телом на холод плитки. Его бросило в дрожь, ему было холодно, но не от подвальной сырости: ему было холодно внутри. Одиночество холодом обжигало душу. Он бессильно обнял себя за плечи и вжался головой в колени. Слез не было. От боли он не мог даже заплакать, и боль оставалась в нем, терзая и без того искромсанную душу. Нет, он не смирился. Он так и не стал частью этого мира. Он… он сам так и не смог избавиться от прежней любви и привязанности к брату. Нет, его решимость сработала правильно. В этих мучениях он находил ответы на все свои вопросы относительно нового мира. Санс хотел спасти брата от Гастера, и тот был навеки стерт из времени и пространства. Он хотел спасти брата от себя, и решимость избавила Папируса от привязанности к нему, стерев настоящие воспоминания и заменив их ложными. Он хотел спасти его от этого мира, и мир сломался, не позволяя основному источнику несчастий вновь и вновь проникать в него. К тому же, аномалия позволяла Сансу всегда и повсюду быть рядом с любимым, но почему, почему это причиняет теперь только невыразимые муки? Видимо, это расплата. Расплата за то, что он сделал, а сделал он достаточно. Он не смог просто взять и сразу исчезнуть вслед за всей их исследовательской группой. Санс придет к этому сам, и видит бог, это действительно случится. И очень, очень скоро… Он сам теперь аномалия. Немудрено, что мир стремится от него избавиться, гнойными массами извлекая из себя инородное тело. Это всего лишь защитная реакция, и нельзя винить вселенную за это. Виновен здесь только он. Санс — последняя ошибка этого мира, и он исправит ее сам. Этот день стал первым днем починки машины в его мастерской.