***
… Знал бы Гастер, что его время тоже подошло к концу. — твою мать, дингс, два часа ночи! какого черта тебе от меня… — Заткнись, — прошипели в ответ, — Папирус с тобой? — из трубки доносился срывающийся голос ученого. — ну да, а… — Буди его и телепортируйся к Ядру. Живо. — дингс, какого… — Время пришло. — постой, га… Но до него лишь доносились короткие гудки. Не до конца проснувшийся мозг с трудом собирал мысли в кучу, но подобное поведение ученого означало только одно — время вышло. В знакомой лабораторной комнате собралась вся их небольшая семья. Ученый также вызвонил трех тех самых своих последователей — теперь ему пригодилась бы любая помощь. Действовать нужно было быстро. — На какой стадии ты завершил работу над машиной? — Гастер дергался из стороны в сторону, в спешке проверяя работу составляющих Ядра. — мне бы потребовалось от силы несколько дней на ее конечное завершение, — Санс отзывался довольно спокойно для монстра, чья жизнь вот-вот оборвется, — я не успел проверить все данные, но думаю, она все-таки готова к использованию. Далекий вой сирен раздавался в глубине лаборатории. Игра окончена. — какой-то мудак донес до короля информацию о секретных разработках гастера. доносчик не знал, что именно дингс задумал, но счел подобную секретность недобрым знаком, — поспешно объяснял Санс брату, — короля же просто взбесило, что что-то в подземелье прошло без его ведома и без его указаний. — Ты все еще думаешь, что иного выхода нет? — вопрос был риторическим. Папирус и так знал, каков будет ответ. — ситуация вышла из-под контроля. у нас нет пути назад. Теперь им оставалось только сохранять решимость. …Маленькая фигура в клетчатой рубашке, прибежавшая чуть позже остальных, стояла за дверью и молча чего-то ждала.***
— Санс! До начала операции оставались считанные минуты. Гастер поспешно объяснял своим последователям настоящий принцип работы частей Ядра и руководил процессом настройки. Братья ненадолго остались вдвоем возле той самой машины, над которой Санс работал чуть раньше. Это последний шанс вразумить ненормального брата. Если бы он только знал, как. Папирус перепробовал все возможные варианты от слезливой мольбы до откровенных угроз, но старший будто не видел и не слышал его. То ли окончательно спятил, то ли… Между тем Санс напряженно о чем-то задумался, поэтому не сразу услышал, что кто-то к нему обращается. Он вернулся к реальности только тогда, когда его неожиданно резко тряхнули за плечи. Какая жалкая попытка прикинуться безразличным. Она окончательно вывела Папируса из себя. — …Твоя отрешенность невыносима! — он отчаянно хотел сказать что-нибудь другое, спокойное и понятное, но он не мог оставаться спокойным, а на понимание себя сейчас просто не было ни времени, ни сил, поэтому Папирус беспорядочно выпаливал то, что меньше всего хотел озвучивать вслух, — Ты больной придурок! Ты больной идиот! Ты больной эгоист! Ты слепой, ты лживый, ты жалкий, ты… Папирус всю жизнь ходил по струне. В каждом его действии был заложен четкий алгоритм, вся его жизнь подчинялась точному распорядку. Он шел к задуманному последовательно и прямо, методично двигаясь от цели к цели. Ну почему брат снова и снова врывается в его устроенную жизнь, беспорядочно смешивая все его запрятанные чувства в запутанный клубок? Почему он просто не может продолжать жить нормально? Почему не хочет даже попытаться отказаться от этой дурацкой идеи? В конце концов, действительно ли Санс настолько ненавидит этот мир? Или причина кроется в чем-то другом, в невысказанном и скрытом где-то глубоко внутри? Как же это в его духе… Кажется, нервы младшего окончательно сдали. — Санс, я… я… — он отчаянно собирал мысли в кучу, но те ускользали от него, а голос предательски дрожал, — я не готов терять тебя, — это прозвучало неожиданно искренне даже для него самого, но он не собирался отступать, — Я не хочу терять тебя. Ты… ты нужен мне. Слова вышли из-под контроля. Сейчас он слишком слаб, чтобы продолжать контролировать себя вообще. Отчаяние затмевало разум. Их время теперь измерялось каждой секундой. Он не мог позволить себе упустить ни единого момента. Он все еще искал выход. Выход из нарастающей внутри тьмы. — Я нуждаюсь в тебе. Санс внимательно вслушивался в каждое слово, но сохранял молчание. — Я нуждаюсь в твоих тупых шутках. Я готов терпеть твои дурацкие привычки, твои недостатки, твои бесконечные слабости — все, что угодно. Я хочу защищать тебя, я хочу всегда быть рядом с тобой, я же люблю тебя, черт возьми! до мозга костей люблю, Санс. — а вот это было неплохо, — Папируса крепко взяли за руки. — этот мир не заслуживает спасения, — Санс говорил это как заученные фразы, но вдруг он начал запинаться. Видимо, на сей раз он готовился сказать что-то действительно важное, — я же… я не заслуживаю… любви. но я готов примерить на себя роль бога, если ты… Санс собирал остатки решимости в себе. — …если ты перестанешь страдать из-за меня, гастера и этого блядского мира. ты достоин счастья. и я смогу перенести тебя в другой таймлайн, лишь бы с тобой все было хорошо. Осознание больно ударило по измученной черепушке Папируса. Неужели только ради этого Санс шел на смерть и готов был принести в жертву целый мир? Неужели это все только ради него? Неужели он… — …Совсем что ли ебанулся?! Ты вообще ничего не понимаешь? — он едва не переходил на крик, — Разве ты не понимаешь, что без тебя мое существование перестает иметь всяческий смысл? Санс продолжал стоять неподвижно. — Ты забыл?! Ты же всегда был в моей жизни! Это ты формировал мою душу! Это ты был моей опорой! Папирус никогда не умел вовремя заткнуться. — Ты забыл, зачем Гастер меня создавал? Нет, Санс все прекрасно помнил. — Для того, чтобы я защищал тебя! Это, блять, смысл моей жизни! Вся эта ненастная логическая цепочка событий нарушается, если ты выпадаешь из реальности, понимаешь? Ты понимаешь, что если не будет тебя, то и я тоже не буду существовать?! Как странно. Сейчас это казалось очевидным до боли. — И я… Я хочу, чтобы ты увидел свои чертовы звезды. Человеческая решимость все еще была сильно связана с немногочисленной собственной решимостью разбитого Санса. Было бы куда проще, не будь ее вовсе. Но она была, она была и болезненно изнывала от сомнений и противоречивых чувств своего хозяина. Она болела и нарывала, и этот факт подвергал опасности всю их длительную работу. У Санса не было времени прислушиваться к себе. Мир разрушается. Пол под ним рассыпается осколками стекла, образуя на своем месте лишь непроглядную тьму. Руки брата были последней его опорой, клочком земли в океане отчаяния и безумия. Санс не знал, что теперь он обязан делать. В конце концов, он полностью подчинился зову чужой души. Санс сжал пальцы брата в своих руках еще сильнее и впервые за долгое время говорил твердо, но не без доли тепла: — и мы их увидим вместе. Он вплотную приблизился к лицу брата: — ты доверяешь мне? «ты всё ещё доверяешь мне, бро?..» Сантиметры расстояния стали абсолютно невыносимыми, и Папирус, поддавшись какому-то безумному внутреннему порыву, решительно уничтожил их, прижавшись к его лицу в поцелуе. Неловком, болезненном, больше похожем на хлесткий удар по лицу, но решительном, неумолимом. Когда и без того неожиданно близкого контакта стало не хватать, в ход был пущен язык, требовательно проходящий по острым, как бритва, зубам; требующий безукоризненного подчинения. И старший подчинился. Санса забила мелкая дрожь, но он охотно отвечал брату, осторожно оплетая его язык своим, впиваясь пальцами в крепкую спину, словно стараясь укрыть, уберечь от беды, успокоить. Отвечал так, будто слишком долго этого ждал. Эти жесты были красноречивее любых слов. Смерть мерно дышала в спину. Мир продолжает рушиться. Это конец.