My light - my darkness

С годами природная решимость Папируса стала убийственной. Она стала опасной до такой степени, что Гастеру не пришлось больше заставлять Санса продолжать вводить брату решимость. Им было достаточно того, что они имели. Папирус был еще подростком, но уже успел стать выше и сильнее брата. Он добился больших результатов в искусстве ведения боя и теперь овладевал гастербластерами. Несмотря на огромную мощь, эта атака все еще оставалась чрезвычайно изматывающей, что неблагоприятно влияло на весь исход битвы, поэтому он решил не применять это оружие без особой на то причины или просто использовать его в качестве щита. Папирус продолжал становиться сильнее, но Санс болезненно осознавал: брат так и не смирился. Он делает всё это не для их цели. Он не собирается умирать. Он все еще собирается продолжать жить. Мир заставлял младшего становиться жестоким. Он отлично усвоил единственное правило этой беспощадной игры, но он все еще словно… верил во что-то. Папирус слегка коснулся отражения в зеркале: «Несмотря ни на что, это все еще он». … чего нельзя было сказать о Сансе. Время стекало темной вязкой слизью по стенам лаборатории — медленно, но неумолимо. Он чувствовал приближение конца. Скоро их долгий путь будет окончен. Осталось еще совсем немного. Мир близок к своему завершению. Достойны ли они занять роли богов? Санса не заботил этот вопрос. Он готов был послать весь мир к черту, и никакой бог его бы не остановил, если бы… если бы…  — Санс!.. …если бы не этот проклятый голос. Папирус следовал за своей мечтой. Он собирался поступать на воинское обучение к новой главе королевской стражи. Он неумолим и решителен, но в каждом его действии чувствовался свет его во многом наивных, но искренних жизненных устремлений. Это внутреннее тепло под личиной суровой жестокости грело убитую, заледеневшую от кромешного безразличия душу старшего скелета, и новые чувства все больше и больше пугали его. Они были слишком неизведанными, неправильными и грозили ужасными последствиями. Они были слишком сильны для того, кто не мог их преодолеть. А время — создание подлое. Из шустрого неугомонного монстренка Папирус незаметно вырос в изящного скелета с насмешливо острой улыбкой и надменным взглядом, непоколебимого и временами совершенно невыносимого. Но было нечто неумолимо притягательное в этих тонких чертах высоких скул, всегда полуприщуренных глазницах, длинных узких пальцах и... Некий внутренний блок неудержимо ломался в нем каждый раз, когда старший ловил себя на подобных мыслях; каждый раз, когда он непроизвольно засматривался на ежедневные тренировки брата, надёжно спрятавшись в гуще деревьев. Эти его быстрые движения, ловкие и выверенные. Невероятно точные атаки, невыносимо легко прорезающие воздух, по-прежнему смертоносные. Это уже не просто гордость за младшего братишку. Это самое натуральное любование, самое искреннее и до самого основания противоестественное, неправильное. По крайней мере, измотанное сознание Санса продолжало твердить именно это. Но он не мог этому сопротивляться. Он не хотел этому сопротивляться. И, может быть, он бы попытался починить в себе то, что теперь было беспощадно разломано в нем, но первопричинная проблема никуда не исчезла. Ему по-прежнему не хватало времени.

***

У Папируса образовался плотный график подготовки, который мешал им с братом видеться часто, но не отбирал этой возможности полностью. Хотя, возможно, так было бы проще для них обоих. Поздний вечер. Опустевшая лаборатория. Рабочие давно разошлись по домам. Гастер отправился с отчетами в столицу и, вероятно, вернется только к следующему дню. Санс работал над последней составляющей Ядра для воплощения их плана. Он все еще не верил в то, что конец настолько близок. Папирус пришел забрать его с работы, ловя момент, когда он сможет спокойно поговорить с братом наедине. На самом деле, ему не хотелось признаваться даже себе в том, как сильно он скучал по тем их разговорам по душам, как раньше. Двери лаборатории по-прежнему противно скрипели. И вот знакомый скрип раздался за спиной Санса. Он поспешно оставил работу на текущем этапе, вытер машинное масло с рук какой-то зеленой тряпкой, скинул грязный халат, надел куртку поверх толстовки и собирался идти домой, пока не почувствовал, как его аккуратно, но крепко держат за руку. — Санс!.. — Папирус пытался говорить спокойно, но в голосе слишком отчетливо слышны нотки беспокойства. Хотя, возможно, Санс просто слишком хорошо его знал. — Ты реально все еще работаешь над тем вашим планом? — более того, — Санс кивнул в сторону машины; дыхание чуть слышно сбилось, — с этой штукой я почти закончил. — Откуда вы знаете, что это сработает? Разве теории о временных линиях и альтернативных вселенных не остаются неподтвержденными? — у него просто не было времени на подтверждение, — он усмехнулся. — и желания, кстати, тоже. — Вы вообще имеете понятие о том, что делаете? — Папирусу нужно было переубедить брата, но он все еще не знал, как этого добиться. — конечно, — отвечал он так, словно ничего не происходит, — говоря простым языком, временная линия — это поток информации о жизни и продвижениях разных существ. в зависимости от того или иного их выбора информация меняется, создавая очередную ветвь развития событий. изменяя информацию о своей судьбе, они затрагивают судьбы окружающих их существ. происходит этакая цепная реакция, временная линия искажается и образуется новая временная линия с участием одних и тех же лиц. вселенная — это набор таких временных линий с участием одних и тех же персонажей. — Видимо, ты не умеешь выражаться простым языком, но в целом концепцию я понял. Вот только откуда Гастер вообще знает о том, что такие потоки информации существуют? — я не умею? — это явно не предвещало ничего хорошего, — ох, видимо, я и впрямь немного… костно-язычен. — Санс! — ну, он же говорил — ничего хорошего. — он знал об этом очень давно, — продолжал Санс как ни в чем не бывало, — а предположения строил еще раньше. вместе с предположениями он строил одно из своих самых значимых изобретений. в другой его лаборатории находится старый аналог устройства, над которым я сейчас работаю. то устройство способно считывать поток информации, переводя их в числовые значения. короче, машина способна сохранять в себе всю информацию о временной линии для ее дальнейшего изучения. последующие исследования окончательно доказали существование этих временных линий, но гастер решил, что монстры не готовы узнать о других мирах, поскольку свой они уже полностью разрушили. — П-постой… а зачем он вообще задумывался о других мирах?.. Внезапно ответ настиг его сам. — он всего лишь хотел сбежать из этого, — эхом отозвался брат. — Напоминает то, как ты сидишь на водопадах с телескопом и часами пялишься на эти светящиеся камни, — с грустью заметил Папирус. — это немного другое, — голос Санса заметно смягчился. — я не хочу сбегать в другой мир. я только хочу увидеть настоящие звезды. уверен, тебе тоже бы понравилось. На самом деле, Папирус никогда не задумывался о мечтах брата. Почему-то он снова и снова ловит себя на том, что он ничего о нем не знает. Повисло недолгое молчание. — Но ты все еще действуешь по плану Гастера! Ты все еще идешь напрямую к смерти! Не думаю, что это как-то поможет тебе приблизиться к твоей мечте, — попытка поговорить с братом превращалась в какую-то нескончаемую пытку. — но мы навечно заключены под землей, — Санс говорил с какой-то обреченной улыбкой, — бог знает, сколько еще пройдет времени до момента, когда человек снова появится. моя мечта неосуществима. — Осуществима! — ком в горле мешал ему говорить твердо. — Ты самый настоящий слабак! Ты лентяй и трус! Ты абсолютно во всем ищешь «короткий путь». Но почему-то… несмотря ни на что… я все еще верю в тебя. Я… — его голос заметно задрожал. — гастер нашел бы способ выбраться из этой дыры, если бы он… — Гастер больной мудак! — сорвался наконец Папирус. — А ты… ты ничуть не лучше, возможно, даже хуже его! Но я… я обещаю. Ты увидишь свои гребаные звезды! Ты понял?! Увлеченный своей эмоциональной речью, он и не заметил, как у пустых глазниц брата собрались сдерживаемые до этого слезы. Теперь они свободно скатывались по его лицу, громко разбиваясь об пол. Впервые за много лет младший почувствовал себя потерянным и... до ужаса неловким. Он не помнил, когда в последний раз видел, чтобы Санс плакал. Возможно, Папирус был слишком несдержан и резок, но, наверное, сейчас подобная реакция была хорошим знаком. Он аккуратно приложил руку к лицу Санса, чтобы вытереть слезы, и внимательно посмотрел вглубь глазниц: — Ты доверяешь мне? Тот накрыл своей ладонью протянутую руку и еще сильнее прижал ее к лицу, содрогаясь в рыданиях. Его руки все еще пахли машинным маслом. В израненных душах опять разрывались шаблоны. Где-то в Сноудине начиналась очередная метель. Незримое присутствие смерти незаметно наполнило комнату.