My light - my darkness

Когда Папирус пришёл в себя и собрался с мыслями, глаза брата были уже плотно сомкнуты: он спал. И чем он только занимался целыми днями, чтобы так быстро отключаться? Странно, но всё больше его чрезмерная сонливость переставала казаться просто ленью. Она была какой-то… неестественной? Будто бы Санс не дремал, а терял сознание, поскольку вернуть его в состояние бодрствования оказывалось порой чертовски сложно. Да и эти чёрные круги под глазами, практически слившиеся с тьмой глазниц, явно не были хорошим знаком. Папирус ненавидел эту его привычку отключаться где попало и обычно будил брата грубо, чуть ли не пинками. Наблюдать за его злым и нервическим пробуждением бывало иногда чрезвычайно весело. Но в какой-то момент любое касание, любое взаимодействие с братом в принципе стало даваться ему до невыносимого тяжело. Утопая в этом грёбаном диване, в своей старой заношенной куртке, Санс казался ему слишком хрупким, слишком беззащитным, чем, возможно, был на самом деле. Это смущало. А ещё в большей степени - пугало. Папирус ненавидел эти чувства. И когда они только в нем появились? В любом случае, будить брата ему хотелось меньше всего, поэтому он аккуратно взял его на руки и понёс в его комнату. Тот не дёргался и не брыкался во сне, как привык делать во время бодрствования. В его безмятежности не было ни боли, ни страха. Спокойное лицо выражало только… усталость? Смутное беспокойство охватило Папируса по рукам и ногам. Ему не хотелось отпускать это маленькое тело от себя, отчего душа болезненно затрепетала и съёжилась. В ответ на трепет чужой души спящий сильнее прижался к груди брата, бессильно смяв шарф в ладони. — Отвратительно, — буркнул Папирус. Положив брата на его матрас (о боги, когда он избавится от этого мусора?!), скелет почему-то не спешил покидать комнату. Ему смертельно не хотелось оставлять Санса одного в этой отсыревшей от слёз тьме. Папирус не знал, куда деть себя, поэтому он просто тихонько сел рядом на угол матраса. Тот неприветливо отозвался глухим скрипом. Папирус вглядывался в бледное лицо и отчаянно искал в нем чего-то. Чего-то, чего сам ещё толком не осознавал. В ночном свете кости Санса казались ему ещё более бледными и хрупкими. Но как, как можно было защитить это тело в их мире? В мире, что не знал пощады и добра? В мире, где действовало лишь одно правило — «убей или будь убитым»?.. Он слегка коснулся его руки, боясь разбудить. Санс слаб, он слишком слаб… Как могло родиться в их мире столь слабое и никчёмное существо? Почему этим существом являлся его родной брат? Единственный родной ему монстр… Хах… монстры. Настолько ли они монстры, насколько принято было считать? Беспощадные, жадные, злые, искавшие сил в чужих смертях… Люди гораздо больше были достойны этого мерзкого прозвища. А они... они, скорее, отчаянные. Отчаявшиеся. Является ли отчаяние оправданием? Рука аккуратно скользнула к тонким пальцам спящего. Папирусу показалось, что они немножко сжались в ответ. Покой незаметно вернулся в бессонную душу. На следующее утро Санс проснулся в своей комнате, в такой же холодной и пустой, если не считать бесконечного бардака, которым он безуспешно пытался наполнить и скрасить своё бесполезное существование.