Живи

      Последнее, что помнилось, была взрезавшая голову острая боль. А потом провал, тишина. И четыре бетонные стены. Дверь не под током, но что в этом толку? Конечно, проверил, да только дураков по ту сторону не оказалось. Марко чувствовал себя на удивление хорошо. Значит, не били. Пока. А оружие оставили с намеком «лучше застрелись сразу»? Ну, нет, это обождет. Помирать, так с музыкой. Хоть кого-то он порешить успеет, прежде чем… Чем что? Над этим следовало подумать. Тут же проверен телефон. Конечно, связи нет. Стоит ли удивляться? Сразу выпотрошены карманы. Из полезного — ничего. Два «Глока», три патрона и нож. Музыка точно не будет веселой.       У кого оказался? Желающих много набралось, но больше всего допек одного. «Благодарный» Беломор точно убьет быстро. А если очень повезет… Марко облизнул пересохшие губы. Щелчок предохранителя и тяжесть рукояти — на душе сразу теплее. В предвкушении мести шли минуты, часы. Да только кому он нужен? Никому, оказалось. А что если дверь не откроется? Никогда не откроется. Страх запустил свои первые корни.       Нет! Не сдаваться! Все впереди. Еще все впереди. Отбросив все сомнения, Марко решил как следует выспаться. Выбор невелик: бетон или бетон? Даже он сойдет. Кому надо — разбудит. Не надо оказалось никому. Приблизительно подсчитав, сколько проспал на холодном полу, он поставил первую засечку на стене. А потом и вторую. Правда, на вторые сутки с оружием уже не стоял, а сидел. Глотка горела. Воды бы напиться.       Холод и сырость. Приходилось мерять шагами темницу, чтоб разогреться. Но разве согреешься, когда тут шагов десять от силы, а головой то и дело бьёшься о свисающую лампочку?       Часы и часы. Ни звука, ни шороха. Стук сердца непривычно громкий, и собственные вдохи. Изредка потрескивает слабая лампочка, покрытая пылью, убитая временем. «Глок» бережно отложен. Глоток бы воды да глоток свежего воздуха.       «И где, мать вашу, вентиляция?» — думает он. И внезапно понимает: нет ее. Куда уж паршивей? Хотят поиграть с живым, посмотреть, как он тут корчится? В этой бетонной коробке восемь на пять, с единственной дверью, и той герметичной. Бункер что ли какой? Похоже, очень похоже.       «Нет, ребята, шоу не будет». Но кислород теперь надо беречь. Марко, улегшись напротив двери, задержал дыхание.       Третья засечка. В глотке пустыня, в желудке буря. Напиться, поесть. Глоток свежего воздуха. Мысли-безумцы роятся, кажется, шепчут: «Никто не придет. Ты здесь один. Один навсегда. Не жди, не надейся. Оставь — все пустое. Вот он — конец». И мысли эти, пустые, прочь гонит. Вслух уже спорит:       — Сдаваться нельзя. Ищут. Должны. Хоть кто-нибудь.       Тут дверь открылась на чуть, в щель брошена бутылка воды. Первая мысль — швырнуть бутылку обратно. Подумав, решил не бросать. С приоткрытой дверью сюда попало немного так необходимого воздуха. Если больше не будут приходить, при любой экономии долго не вытянуть. Вода принесла облегчение. Ненадолго. Слишком мало было ее. Новая засечка на бетоне. Четыре уже. Или всего лишь? Как долго человек умирает от голода? Около месяца вроде.       Должны найти, обязательно найдут.       В дверь, приоткрытую едва, протолкнули маленькую бутылку. Жиденький суп, на вкус — из собак.       Еще три засечки на стене. Три бесконечных дня, когда вода растягивалась, по полглотка за раз, не больше.       Неизвестность пугала. Оплетала липкими нитями, как паук оплетает паутиной жертву. Барахтайся, не барахтайся — конец один. Так, может, стоит… и побарахтаться?       Три новых засечки. Новая бутылка воды и паршивого супа. Едва хватает сил остановиться. Приходится долго уговаривать себя: «Оставь на потом. Оставь».       Одиннадцатая засечка.       Кажется, прошла вечность.       Тихо скрипнули дверные петли, приглушенный шорох шагов.       — Спишь? — вкрадчиво спрашивает Элиз, касается плеча, трясет не сильно.       — Не-ет, — тут же порывается встать или хотя бы присесть, услышав знакомый голос. Это ему даже удается, благо стена-спасительница рядом. И холодеет от ужаса. Она тоже здесь! Добраться до двери, стучать, кричать, добиваться, чтобы ее выпустили. Но как же далеко эта дверь…       — Ты… здесь… как?       — Да легко, через дверь, — она помахала перед носом связкой ключей. — Как мы тебя поймали, а? Правда, шикарно вышло?       — Что-о?! — собирая последние, как ему кажется, силы, Марко со всей правды бьет предательницу по улыбающемуся, когда-то такому милому лицу. И чуть не падает в пол своим: страшный удар отбивает бетонная стена.       — Ауч, это, наверное, больно, — Элиз звонко смеется.       В какой момент оказалась на ногах и в паре метров?       — Приятной отбывки, надеюсь, тебе тут нравится.       Тихий шорох шагов, тихий скрип петель.       Неужели возможно? Вот так просто? После всего?       «Дурак, дурак, — думает он. — Довериться дважды, и вот так. Как возможно вообще? И за что?»       Ненависть полыхает ярко. И сжигает дотла, оставляя лишь головешку.       Двенадцатая засечка.       Ни воды. Ни еды. В бутылке лишь капля на самом дне.       — Вот и он, освободитель бедненьких мутантов. Как оно теперь, м? Как же ты жалок! Ничтожество! — когда Беломор оказался в камере — черт его знает. Но вот он здесь, стоит в наглаженном костюме и ухмыляется, гордый своей победой.       — Скрутил мутанта с помощью мутанта. И кто ничтожество здесь?       — Не я, не я… — кивок в дальний угол, где справлялась нужда. — Ничего, ты и это скоро сожрешь.       — Не дождешься, ублюдок! — Темновато здесь, не увидать Харли, как краска гнева приливает к посеревшему лицу. — Не дождешься.       — Посмотрим через недельку-другую.       Ну, нет. Недельку он ждать не будет. А вдруг подохнет? Если делать, то сейчас.       — А чего тянуть? Можно и сейчас порешать.       И рука тянется к пистолету.       — Ну, попробуй, попади, — насмехается, упивается.       Да Марко и в более сложные мишени попадал. А тут в упор расстреливать можно. Жаль, скорость да реакция потеряна. А эта мразь, конечно, в бронежилете пришла.       Эх, жаль, еще больше тут все загадится его мозгами, ну, да ладно.       И Марко стреляет в упор в довольно ухмыляющееся лицо. Стреляет раз, а потом, для верности, второй. Первая и вторая пули уходят в дверь, а Беломора как не было. Только запах пороха, да щербинки на стали. А в душе стыд и злость. На себя. Два патрона из трех на поганый глюк! Идиот! Теперь будет умнее. Если его никаким чудом не спасут, последний патрон он возьмет сам. Через недельку-другую…       Тринадцатая засечка, глубоко выдавленная, появляется на стене.       Семнадцатая засечка. Пять дней с последнего пайка.       Держаться сил уже нет. Сколько раз холодное дуло было приставлено к виску? Сколько раз щелкал предохранитель туда и обратно? Не счесть. Как легко умереть. Как сложно цепляться за жизнь. На что уже можно надеяться? На кого?..       Не смерть и не жизнь. Особенно, когда дышишь этим жутким смердящим подобием воздуха. И таяли, таяли силы. Как ни старался, а передвигаться мог только, держась за стену, едва не ползком. Вода, еда, горячий душ… Они ему снились. Пока сны не превратились в бред, а явь в оживший кошмар.       Огоньки безумия полыхали в его глазах. Но Марко четко осознавал, что с ним происходит. Он медленно умирал…       «Используй. Используй его. Выстрели! Пришло время. Уже пришло, — И рука вновь тянется к пистолету. Как же дрожит. Будто чужая. Взвести затвор так сложно. — Видишь, слабак. Что может быть проще? Давай уже, просто приставь к голове. Просто спусти курок. Тебе ведь хватит сил на такой пустяк?»       Холодное дуло у виска. И губы поджаты. Глаза плотнее закрыл. А внутри все на части, разрывается в клочья. И хочется выть. И орать от этого чувства, раздирающего на куски. Все бросить к чертям и разукрасить стены мозгами. Или? Убеждать. Убеждать себя, что это еще не конец. Что все еще будет. Будет? Какое тут будет?! Скорее издохнет в муках от голода, чем вытащит кто-нибудь. Зачем истязать себя дальше, если можно легко и быстро… освободиться от всего. И больше никаких проблем. Никогда. Только тишина и покой. Тишина и покой. Тишина. Покой…       — Нет! — эхом о стены. Преданный друг — «Глок», откинут прочь. — Я сильнее. Сильнее! Еще один день. Справлюсь. Выдержу… — неразличимым шепотом, но с твердой уверенностью: будет новый день, и как бы дерьмово не было сейчас — сил хватит продержаться еще.       Плевать, что желудок присох к костям. Что язык распух, раздирает глотку. Плевать на глюки. Плевать, что нечем дышать. Еще один, мать его, день.       Восемнадцатая засечка.       — Живой?       А дальше была вода. Много воды. Чистой, сверкающей, обжигающе ледяной! Он глотал ее, позабыв обо всем на свете, глотал ненасытно, жадно, впрок, словно боясь, что этому чуду придет конец и его горло снова будет пылать мучительно долгие часы, глотал, пока не потерял сознание.