POV Андрей Жданов.
Катюша дышала чуть сдавлено, временами всхлипывала, но улыбка даже во сне озаряла ее лицо. Несколько раз я пытался оторвать от неё глаза и приступить к чтению дневника, но у меня это не получалось. Я все никак не мог на неё наглядеться. Она была так красива, так одухотворена и мила, так похожа на ту Катеньку, которую с того самого момента, как мы с ней читали друг другу «Лорелей» Гейне, я видел своим внутренним зрением, а я так давно считал, что больше никогда ее не увижу, что теперь было очень страшно хоть на секунду отвести взгляд. … — Я не понимаю! Что здесь происходит? — чуть не плакал Павел Олегович. — Момент истины, — сказал папа и включил запись. … — Кирочка, как ты могла, детка? — Маргарита, в миг постаревшая, вскочила. — Зачем?.. За что?.. Ты знаешь, как они меня избивали?.. Они сломали мне нос и челюсть, меня насиловали, без конца били и насиловали! И за всем этим стояла ты, Кирочка?! Маму стало жалко до спазма в горле. Как бы там ни было, в чем бы она не была виновата передо мной — это моя мама. У меня снова заскрипели зубы, хотелось не просто реветь — выть белугой. Сука! Господи, какая же Кира сука! Ей Богу, будь она рядом, я задушил бы ее своими руками. В голове колокольным звучал изломанный мамин голос: — Зачем?.. За что?.. Я тоже никак не мог понять для чего эта дрянь вместе со своим папашей похитили маму, за что ее мучили. Деньги? Всего лишь деньги? Решили завладеть акциями отца и… Нет. Нет! Не может быть, что бы только из-за денег. Понятно, что ответ на мои вопросы есть в дневнике, но как же страшно было продолжить его читать. Катюша, словно почувствовав, как мне хреново, не просыпаясь прошептала: — Я тебя люблю. … — Воропаев сказал, что если я откажусь, то розыгрыш превратится в уголовное дело о похищении несовершеннолетней, да еще и Кира обвинит меня в изнасиловании, а ведь ей и пятнадцати тогда не было. — Как Кира могла вас обвинить в изнасиловании? Любая медицинская экспертиза подтвердила бы, что она девственница. — Она не была девственницей… … — Кира Юрьевна, если я говорю, что у меня роял-флэш, я не блефую, он у меня есть. Вот показания врача, который за приличную мзду выписал справку о якобы изнасиловании. Письменные, прошу заметить, показания, заверенные нотариусом. Думали, что все быльем поросло? Ан нет, мне удалось отыскать доктора. Он утверждает, что девственницей вы не были, но никаких следов изнасилования, причем недавнего, у вас тоже не наблюдалось. Господи, ей же было всего четырнадцать с чем-то лет, а она уже… Боже, какая мерзость. И на этой пробляди родители всеми силами заставляли меня жениться? Уму непостижимо! Мне страшно захотелось зашвырнуть этот дневник куда подальше, но я понимал, что должен узнать все. Иначе я не смогу закрыть эту страницу и жить дальше. … — Александр Юрьевич, я думаю, что и вам совершенно ни к чему ни слушать о том, как именно Воропаев организовал гибель вашей матери, и о ее последних минутах жизни, ни тем более смотреть запись ее гибели… Значит, это Юрий убил жену? Значит, он жив? Это какая-то фантасмагория. … — Кира, — на Сашку страшно было смотреть, — ты это знала? — Да, знала! — она даже не смутилась, не стушевалась. — Может ты и запись гибели видела? — Видела! — Кира бросала вызов. Видно, она понимала, что если сейф Воропаева вскрыт, то все сейчас узнают так тщательно хранимые секреты. — Видела! И не раз! — Понравилось смотреть, как мама умирает? — Я ничего больше без своего адвоката не скажу. Ни слова. — Кира уселась в кресло и скрестила руки на груди. Это тоже Кира? Дурочка Кира? Та самая, которая без причины хихикала и наивно пучила глаза, делая вид, что ничего сложнее дважды два не понимает? Не правильно Валерий Сергеевич ее назвал актрисой, нет, не правильно. Она не актриса, она самая настоящая сука и дрянь. Как земля только носит такое чудовище? Теперь я начал понимать, почему у Сашки был шок, почему ему понадобился психиатр. Дальше я читал, глотая страницы, стараясь побыстрее увидеть всю картину целиком и не акцентировать внимание на каком-то отдельном эпизоде или фразе, потому что если бы я вдумывался в каждую строчку, то и мне понадобился врач, такой же, как Сашке. И даже известие о смерти этого вурдалака, Воропаева-старшего, не вызвало во мне никаких эмоций, даже арест Киры никак не отозвался в моей душе. Так продолжалось, пока я не начал читать прощальную речь Юрия, адресованную отцу. Вот тут меня затрясло по-настоящему. — Андрюшенька, миленький мой, — совершенно не заспанным голосом прошептала Катюша и крепко прижалась ко мне, — держись. Я знаю, как тебе сейчас трудно, и я с тобой, — она села не снимая рук с моей шеи. — Ты не спала? — Нет. Прости, я не хотела тебя обманывать, но… — Не извиняйся, я понимаю, почему ты прикинулась спящей. Хотела дать мне возможность быть одному во время чтения, и в то же время боялась меня оставить наедине с этой мерзостью. Это не ложь, Катюша, и я очень благодарен тебе за это. И за то, что сейчас «очнулась от сна» и дала передышку от чтения, тоже. — Мне дальше спать, или уйти? — тихо спросила Катя. — Не уходи, — попросил я. — Можешь не спать, только не уходи. — Хорошо. Я тогда посижу рядом тихонечко, как будто меня здесь нет. Ладно? Я кивнул, взял ее за руку, и открыл дневник на заложенной странице. … Пашка, если ты меня сейчас слышишь, значит, перед тобой разбитое корыто, а мы с Кирой уже строим новую жизнь, в которой тебе, увы, места нет. У тебя ничего больше нет, Пашка! Ни сыновей, ни жены, ни денег, ни «Zimaletto». Очень надеюсь, что и здоровья у тебя тоже нет, что ты дослушаешь эту запись и сдохнешь от какого-нибудь инфаркта или инсульта… … Скажи, Пашка, как ты мог так поступить со мной? Ведь месяца со дня свадьбы не прошло. Свадьбы, на которой ты был свидетелем! И ты забрался в постель к моей жене, воспользовавшись тем, что меня всего-то неделю дома не было… — Какой ужас! Кать, как папа мог поступить так с другом? А с мамой? — Это было до встречи с твоей мамой, Андрей. А вот с Юрием он действительно обошелся не лучшим образом. — И породил чудовище, — прошептал я. — И породил чудовище, — эхом откликнулась Катя. — Зато у тебя есть родной старший брат, а это уже немало.POV Катя Пушкарева.
Все время, что Андрюша читал мой дневник, с лица его не сходило брезгливое выражение, к которому постепенно прибавлялся ужас. В какой-то момент я увидела, что он едва сдерживает рвотный позыв, вскочила, схватила какой-то пакет и протянула ему. Вовремя протянула. Андрея вырвало, он сильно побледнел, а лоб его покрыли мелкие бисеринки пота. — Прочел о Кире и Юрии? — спросила я? — Да, — едва выдавил он из себя. — В самом страшном сне, в самом жутком кошмаре я не мог бы такого представить. И знаешь, Катюша, меня совершенно не радует и не печалит ни смерть этого кровососа, ни арест его любовницы. Я, мне кажется, вообще надолго теперь от эмоций избавлен. — Как будто внутри все выгорело, да? Опустошен, да? — Да, — сказал он отрешенно. — Тогда я тебе еще кое-что расскажу, чтобы уж сразу все отболело. — Есть что-то еще? — Да. Я перед этой поездкой была у твоих родителей… Но… Но… Но Павел Олегович не пустил меня даже на порог. Правда мне все же удалось с ним переговорить, однако лишь после того, как я пригрозила, что если он меня не выслушает, то больше не получит ни одной копейки из «Zimaletto». — Деньги! Черт побери, снова деньги для папы решают всё! — Андрей вскочил со стула и забегал по своему кабинетику. — Знаешь, давай не будем о нем говорить ни слова! Вот уж кого мне сейчас меньше всего вспоминать хочется, так это отца. Если он мог так подло предать друга, если мог всю жизнь преда… — Андрей вдруг запнулся, замолчал, пораженный догадкой. — Кать, он ведь не знал, что Сашка его сын, правильно? — Не знал. — А когда узнал, он его признал, да? Ну, скажи, что он его признал. Он же всегда любил Сашку. — Нет, Андрюшенька, не признал. Павел Олегович ни разу даже не попытался даже встретиться с Санькой. И меня на порог не пустил именно из-за этого. Дело в том, что Маргарита Рудольфовна понятия не имеет, что у ее мужа есть еще один ребенок. И твой папа… В общем, ни мне, ни тебе, ни Сашке, ни кому бы-то еще не позволено навещать их. Павел Олегович говорит, что ему проще отказаться и от сыновей и от внуков, чем, как он говорит, причинить Марго боль. Он сказал, что они переедут в какую-то провинцию и он спрячет Марго от всех. — Да кто он такой? — взорвался Андрюша. — По какому праву он за меня решает, общаться мне с матерью или нет? — Андрюш, ты присядь, ладно? — Что еще? — резко побледнев, спросил он. — Маргарита Рудольфовна сама позвонила мне и буква в букву повторила слова твоего отца. Сказала, что никого не хочет видеть, ни тебя, ни Киру, ни Кристину, ни Сашу, ни, тем более, меня. Павел Олегович тут же забрал у нее трубку и добавил, что если ты захочешь побеспокоиться о их с матерью старости, то можешь просто переводить деньги на его счет. — Мама говорила с его голоса, Катя. Он же ничего ей не рассказал. — Конечно. Я тоже так думаю, и знаю, что если ты захочешь, то вы обязательно увидитесь и поговорите. — Откуда ты знаешь, что у нас сын будет? — вдруг неожиданно спросил Андрей. — А может дочь? — Сын. Я делала УЗИ, сомнений у врача никаких. — Сын, значит? Кать, я буду хорошим отцом, не таким, как мой, ты мне веришь? — Я всегда тебе верила. С самого первого твоего слова, Андрюша. Не всегда тебя понимала, не всегда видела, какой ты замечательный, принимала твою нежность и доброту за слюнтяйство. Это было! Но верила я тебе всегда безоговорочно. Честно-пречестно. — Катька моя… Андрей обнял меня, положив одну руку на спину, а второй нежно поглаживая мой живот, глубоко вздохнул, потом еще раз и… вдруг горько-горько заплакал. — Милый мой, родной мой, любимый, — прижималась я к нему и шептала на ухо, — если ты тоже мне веришь. Ну хоть чуть-чуть, то пойдем сейчас со мной, пожалуйста. Тебя очень ждут и Сашка, и Ромка, и даже Вика и с Полиной, никогда тебя не видевшей раньше, тоже очень тебя ждут. И стол уже накрыт, и постель в моей комнате расстелена, и я очень по тебе соскучилась, и… и… И я тебя люблю. — Кать, выходи за меня замуж, — вытерев слезы, как-то очень жалобно попросил Андрей…