POV Катя Пушкарева.
Нет-нет, папа не прав, называя меня своей умной девочкой! Будь у меня хоть капля мозгов, разве могла бы я просить Андрея выслушать меня, обещать ему рассказать всю правду, клясться, что не соврала ему ни единым звуком, и тут же снимать накладной живот, говоря при этом: — Черт, забыла! Андрей, это не мой живот, я просто сразу хотела привлечь твое внимание к тому, что я беременная, понимаешь? У него глаза полезли на лоб, а рот приоткрылся, хватая воздух. — Ни звуком, значит, не солгала? — с ужасом спросил мой любимый мужчина, и рот его искривился то ли в презрительной улыбке, то ли в немом крике. Бедный Андрюша, не повезло ему, он полюбил безмозглую авантюристку. — Погоди, пожалуйста, не делай поспешных выводов. Вот видишь, вот, я действительно беременна, — скороговоркой протараторила я, повернувшись к нему в профиль, чтобы мой малюсенький живот хоть немного виднее стал. — Ты не думай, у меня не маленький срок, сыну уже пять месяцев. Это твой ребенок, не сомневайся. Если захочешь, мы сделаем анализ ДНК. Просто у Юльки живот огромный. И все с ней носятся, понимают, что она в положении, а я рядом с ней вообще кажусь, девочкой, и меня никто, кроме Мишеля не балует, — глотая слова и слезы, трещала я, неся какую-то несусветную чушь. — Ромка с Сашкой, может и пожалели бы бедную брошенную беременную бабу, но у них есть кого опекать, кроме меня. Вот я, как дура, и прилепила живот, чтобы ты сразу заметил, что у нас будет ребенок. Только ты не думай, мальчик развивается хорошо, и вес, и рост, и все остальное в норме, просто живот маленький, так бывает, — слезы все же покатились из глаз. — Я хорошая мама, Андрей, правда, — к слезам прибавились всхлипывания. — Я же не виновата, что живот не растет. А я хорошо ем, честное слово, и гуляю на воздухе много. Но у Юльки двойня, понимаешь? А тебя я люблю, поэтому и искала все это время, и нашла… — Тут я окончательно разревелась. Как ни странно, мой сбивчивый, перескакивающий с темы на тему бред, произвел на Андрея неизгладимое впечатление. Губы его крепко сжались, глаза сощурились, он смотрел на меня с такой жалостью, что казалось, сам он вот-вот заплачет. Конечно, он же меня такой еще не видел. Катенька Пушкарева была доброй, мягкой и нежной, правда немного серой и скучной, но зато оптимисткой, ей бы в голову не пришло реветь. Катерина Болдырева, которую он хоть мельком, но видел, должна была показаться Андрею холодной бездушной стервой, которая скорее заставит плакать других, чем сама проронит слезу. А сейчас перед ним лила слезы, вызывая жалость, какая-то незнакомая, несчастная и зашуганая, явно пессимистического склада бабенка. — Катя, не плачь. Слышишь, тебе нельзя, — растерянно выдавил он из себя. — Буду, — заупрямилась я, как ребенок, — буду плакать, пока ты меня не выслушаешь. — Хорошо, если ты прекратишь реветь, я тебя выслушаю. Только… Обед заканчивается, сейчас все вернутся с перерыва. Пойдем в мою мастерскую. Это была победа! Еще какая победа! Мало того, что Андрей согласился меня выслушать, с этой самой секунды отец моего сына взял на себя все заботы обо мне и о нем, о нашем малыше. — Посиди пару минут, я принесу тебе чай и бутерброд с сыром, — попросил он, когда я удобно устроилась на мягком стуле. — Тебе не холодно? Я могу включить батарею? Мне не было холодно, зато было так приятно, что Андрей беспокоится обо мне, что я снова соврала, но ведь это не ложь, а просто невинная выдумка: — Холодно. Спасибо тебе. — Не за что, — почему-то смутился он, включил батарею, подвинул ее поближе ко мне и вышел из мастерской. Это было даже хорошо, что Андрей ушел, у меня появилось время немного подумать и принять единственно верное решение: ничего я ему рассказывать не буду, я лучше дам ему свой дневник почитать. Так будет проще, я же почти стенографировала Совет директоров, и подробно описала все свои мысли и чувства после его исчезновения. Он все прочтет и все поймет, вот тогда и можно будет поговорить…POV Андрей Жданов.
Со мной творилось что-то совершенно необъяснимое. Я ведь уже давно для себя все решил, а тут… Так накрыло, что дышать стало трудно. Безумно захотелось поверить, что не было никакой Катерины Болдыревой, что это она, моя Катенька Пушкарева, и что она меня любит, а не играет в любовь. В том, что Катя носит моего ребенка я перестал сомневаться с той секунды, как она со слезами в голосе заговорила о какой-то Юльке с огромным животом, столько обиды и боли было в ее голосе, что такое захочешь сочинить и не сможешь. И вообще, весь тот бред, что она несла, мог быть только правдой, ложь была бы гораздо более стройная. Вот только я никак не мог понять, зачем я ей нужен. Действительно любит? Не верю! Тому, кого любишь, не будешь полгода врать, причем ради корысти. Не хотела позора матери-одиночки? Смешно! Уж она с ее миллионами и красотой любого могла заарканить, не мне разоренному простому рабочему, чета. Тогда зачем? Непонятно и неприятно. Вместе с тем, мне ужасно захотелось, чтобы и Катя тоже почувствовала себя защищенной, поняла, что и о ней есть кому позаботиться, и не завидовала какой-то незнакомой Юльке. И не плакала из-за маленького живота. — Осторожно, чай очень горячий, не обожгись, — сказал я подавая ей стакан в подстаканнике. — Кать, а кто такая эта Юлька, у которой двойня, твоя подруга? — Скорее, твоя, — впервые улыбнулась она. — Мне она не подруга, а мачеха. — Моя подруга? Юлька? Не понял. — Юлиана Виноградова, они с папой поженились, теперь ждут моих брата и сестру. У нас с ней практически один срок, ее детям тоже пять месяцев. — Что? Юлиана и Болдырев? Кать, это шутка или ложь? — Это правда. — А ты откуда знаешь, что у Сашки с Ромкой есть кого опекать? Они что, не прекратили с тобой общение? — Вначале прекратили, а потом, когда все узнали, остались моими друзьями. Они нам с папой поверили, Андрей. И ты поверишь, когда узнаешь всю правду. Вот увидишь. — И кого ребята обихаживают? — Сашка сейчас с Викой Клочковой, у них, по-моему, все очень серьезно. А Ромка с Полиной, ее ты не знаешь. Она врач, выхаживала меня и Сашку. — А что с вами было? — У меня была тяжелая депрессия, а у Сашки… С Сашкой было совсем плохо, Андрюша, ему даже психиатра вызывали. У него был посттравматический шок. — И Сашка мой брат? — И Сашка твой брат. Он такое узнал о своих родных… — Катя надолго замолчала, потом мягко и жалостливо посмотрела на меня. — Знаешь что, я буду пить чай, а ты почитай пока мой дневник, я начала его вести через неделю после того злосчастного Совета. Для тебя… Читай, только помни, что я рядом и… и пожалуйста, верь, что я тебя люблю, и что ты не один. Ты мне… Ты нам с сыном очень-очень нужен. Катя передала мне тетрадку, я раскрыл, прочел пару строк и погрузился в чтение с головой, забыв обо всем на свете. … Я все смотрела и смотрела, пока не увидела, как вспыхнул огонек, и на моих глазах рассыпалась в прах вся прежняя жизнь Андрюши. Вот что он жег — свои дневники… … Я больше не могла читать его дневник, просто ничего не видела — слезы лились градом. Это его я считала занудой, ботаном, нюней? Его? Единственного, кто сумел меня разглядеть? Кто со своим другом, практически братом, готов был разругаться в пух и прах, за одно только плохое слово обо мне? Дура! Богатенькая, капризная, избалованная, взбалмошная слепая дура, вот я кто!.. — Дневники не сгорели? — спросил я хрипло, по горлу словно прошлись надфилем. — Сгорели. Все, кроме последнего, в сафьяновой обложке. Его я практически весь смогла прочитать, — тихо и нежно ответила Катя. … Ужасно захотелось нажраться до поросячьего визга, да и сигануть с девятого этажа в свободном полете, так захотелось, что я даже вскочила с пола и побежала в кухню. — Ну, что ж убей последнее, что от меня осталось, — печально сказал Андрюша. — Андрей?! — я резко обернулась. В квартире было все так же пусто… Но я же слышала его голос! Я так ясно и отчетливо его слышала, что даже грустную усмешку в его голосе уловила. Я что? Я схожу с ума? Это глюки? В конце концов я решила, что пусть хоть глюки, а глупость я все-таки не совершила. Андрюша меня спас, вовремя напомнив о ребенке. Скорее всего, я и так бы опомнилась, но мне было приятнее думать, что меня остановил Андрей, где бы он сейчас не был… Очнулся я от какого-то противного звука и понял, что это скрипят мои зубы, так мне стало страшно при одной мысли, что Катя пережила такой ужас. — Неужели ты собиралась уйти из жизни? — спросил я, понимая, что каждое слово этого дневника правдиво. — Нет-нет, у меня не было таких мыслей. Только порыв, понимаешь? — Катюша всхлипнула. Я посмотрел ей в глаза и поверил! Я еще не знал, что там дальше, зачем, ради чего Катюша устроила на Совете директоров представление, но я уже был уверен, что она даже не помышляла причинить мне зло. Захотелось как можно быстрее прочесть Катин дневник, чтобы расставить все точки над «i», чтобы ничто уже больше не помешало поговорить с ней и… И никогда уже, никуда ее не отпускать. ... Он пошел к двери в свой кабинет. Я хотела рвануться за ним, чтобы тут же ему все объяснить, но во вторую дверь уже входил отец. … — Андрей, прошу тебя, не уходи, — я схватила его за руку. — Я хочу побыть один, — он очень аккуратно высвободил свою руку. — Хорошо, только дождись меня, пожалуйста. Вот тут он и посмотрел мне прямо в глаза, долго-долго (или мне показалось, что долго), пристально и грустно. И я не выдержала, я отвела взгляд. Да, я знала, что ни в чем перед ним не виновата, разве что в том, что не созналась во всем раньше, но я ведь не собиралась присваивать себе «Zimaletto»! Наоборот, я хотела, как только мы избавимся от балласта, тут же вновь сделать компанию акционерной, или вообще записать ее на его сына, или… в общем, я собиралась советоваться с ребятами, и в первую очередь с Андреем о том, что делать дальше. Мне просто было нестерпимо больно видеть его боль, вот я и опустила глаза, а он видно посчитал, что если я отвела взгляд, значит виновна. Жаль, что я это поняла слишком поздно… — Что же ты наделала, Катенька? — я больше не мог сдерживать слезы. — Почему ты мне все не рассказала до Совета? И почему не созналась, что беременна? — Прости, Андрюша, прости, — Катя разрыдалась, резко спрыгнула со стула и подлетела ко мне. — Я такая дура! Уж очень захотелось предстать перед тобой красивой, и вообще… Устроить эдакий фейерверк, бомбу взорвать. Но это было очень глупо и подло. И я это понимаю. И тут я по-настоящему испугался за них с малышом. Это было такое необычное чувство, как будто я уже отец, и уже отвечаю за своего ребенка. Я подхватил Катю на руки, прижал к себе, она затихла, счастливо прижавшись к моей груди. — Ты что прыгаешь, как коза, разве беременным это можно? И плакать не нужно, пожалуйста. — Не буду. Честно, не буду ни прыгать, ни плакать, только ты поцелуй меня, если можно, ладно? Через полчаса, жадно нацеловавшись до синяков на губах, Катенька спала на моих руках, а продолжил читать дневник…