POV Роман Малиновский.
И снова я, и снова на арене… Как там пела Пугачева во времена, когда я еще не родился? Кажется, «смешить мне вас с годами все трудней»? Мне не трудней, мне даже не трудно. Мне больше — почти невозможно! Нет-нет, вы только не подумайте, что я жалуюсь, я не жалуюсь. Вот сейчас немного поскулю, поною и снова выйду на манеж. Я еще в раннем детстве понял, что смех — это оружие пострашнее не только ножа, но и огнестрела. Судите сами… Пока я дрался с дворовыми мальчишками, обзывающими меня и байстрюком, и курвенком, и даже выблядком, я ходил в синяках, а травить меня так и не перестали! Но стоило мне первому заржать, расписывая преимущества жизни без отца, как от меня мгновенно все отстали. Вот я и начал ржать над другими, да над собой. Так было проще. Смеяться и смешить, дурачить и дурачиться, как будто мне не бывает больно, как будто я бесчувственный резиновый клоун для битья. А мне бывает, мне правда бывает больно. Но пусть лучше мне, чем людям, которых я люблю. Пусть уж и они дают тумаки клоуну, чем сами сгорают заживо, как сгорела мама. Ее я не смог спасти, я был еще очень молод… Зато ни Андрея, ни Сашку, да Сашку (неважно, что мы иногда пикируемся), ни Катю (черт ее побери с ее тайнами), ни даже Вику, которая предпочла мне Сашку, я никому не дам уничтожить. Ни черту, ни дьяволу, ни даже самим себе. И если для этого нужно быть шутом, я им буду. Я люблю их, разрази меня гром, они и есть моя единственная семья, другой нет и наверно не будет. Потому что женщины видят во мне только секс-машину, да возможность пробиться на подиум, а я вижу в них… Да ничего я в них не вижу. Не верю я бабам, ни одной из них. Однажды обжегся, еще до женитьбы, и все, больше я в игру под названием любовь играть не намерен. А уж после развода и вовсе зарекся заводить хоть какие-то мало-мальски серьезные отношения. Дважды с одной и той же — это мой предел. Правда поговорка гласит, что зарекалась баба… Но я же не баба, правда? Я мужик, и за базар отвечать обязан. … Я слонялся по дому, как неприкаянный, никто меня не охранял, никто не мешал мне уйти, но мне и самому уходить никуда не хотелось. Сейчас я был нужен здесь. Забрел на пару минут к Катюхе, ей снова поставили капельницу и она дремала, не стал ей мешать — ушел. Увидел Юлиану в саду и пошел к ней. — Ну что там? — сразу спросила Юлька. — У Сашки? Понятия не имею! Виктория к нему пошла, а меня Полина прогнала. — Кофе хочешь? — Я выпить хочу. — Уверен? — На все сто! Хреновенько как-то. — Что пить будешь? — Все, что нальют. Ох ты, еб же-ж твою мать! Живут же хозяева жизни. Стоило Юлинане только голову повернуть в сторону дома, как возле нас, словно из-под земли вырос услужливый парень с немым вопросом, мол, чего господа изволют. А уже через пару минут он тащил нам в беседку поднос с бутылками, бокалами и красиво нарезанными цитрусовыми. — Пей, раз хочется. — А ты? — А я пас. — Как хочешь. — я выпил, съел дольку грейпфрута и спросил: — Юлиана, ты не в курсе, что там с Андреем? — Ром, Валера придет, у него спросишь. Кстати, он тоже хотел с тобой поговорить. — О чем это? — Об Андрее, конечно. Расскажешь ему все, что вспомнишь. — В смысле? — В прямом. Составь список людей, к которым Жданов мог бы… — но тут к нам подбежал давешний парень. — Роман Дмитриевич, вас Полина Георгиевна зовет. — Иду, — встрепенулся я, выпил одним глотком еще виски и поспешил к Полиньке. — Стоп-стоп-стоп, Ромка! — сказал я себе. — Тебя позвала врач! Наверное, что-то с Сашкой, или с Катей, и скорее всего нужна твоя помощь. А ты? Ты вскочил козликом, чтобы… Ну, конечно! Первое, что возникло в твоей башке, это ее невозможно-зеленые глаза, тут же взыграло ретивое, и ты бросился на кобеляж! Рома! Тебя позвала врач! Врач, а не баба! И тут меня как обухом по башке шандарахнуло, я даже остановился, как вкопанный. А может, дело не в женщинах, которые у меня были? Может, дело совсем в другом? Все моментально разложилось полочкам. Если я ищу женщину на потрахаться, то почему она должна быть мне верной, преданной и бескорыстной? Не должна! Если я покупаю удовольствие на ночь, то я должен понимать, что купить его можно лишь у той, которая его продает. Пришлось признаться себе, что до сих пор я пользовался услугами продажных женщин, но при этом почему-то ожидал от них целомудрия. И кто я после этого? Шут гороховый? Нет! Дурак! Вика стояла у двери комнаты, в которой был Сашка, и беззвучно плакала. Полина набирала в шприц какую-то гадость из ампулы, сосредоточившись на работе. Меня никто не замечал. — Ну, все, милая, все! Ты и так сделала больше, чем я могла от тебя ожидать. — Он прогнал меня, прогнал! — Вика заплакала в голос. — Очень хорошо, что прогнал. Значит начал реагировать. Ты умница, Вика, ты большая молодец, — приговаривала Полина, вводя лекарство из шприца в предплечье Вики. — Господи! Что он обо мне подумал? Что я проститутка какая-нибудь. — Прекрати выть! — строго осадила докторша. — Какая разница, что он о тебе подумал, если он вышел из ступора. Придет в себя, я поговорю с ним, объясню ему все твои действия. Успокойся. — тут Поля заметила меня. — Роман, Александр в очень нехорошем состоянии. И я ни за что не пустила бы вас к нему, но он вас зовет. — А чего это вы не пустили бы меня к другу, да еще ни за что? — Потому что ему покой нужен. А вы… Вы… Вы бестактны, как бегемот. — Что? — растерялся я. — Почему это, как бегемот? — Роман, идите к Саше, не теряйте время. Через полчаса придет психиатр, так что у ва… — Зачем Сашке психиатр? — я так разозлился, что даже не заметил, как сжал кулаки. — А давайте все-таки я буду решать, какой врач нужен пациенту? Договорились? — Нет, не договорились! Нечего делать из Сашки всем миром стукнутого! Я к нему психиатра не пущу. — Хотела бы я посмотреть, как это у вас получится, — Полина кивнула на охранника, — но драки нам здесь не нужны, поэтому слушайте. Роман, если вы сломали ногу, да еще и перелом открытый, вы будете сами себя оперировать, а потом накладывать себе гипс? — Что за дурацкий вопрос? Для этого есть хирурги и травматологи. — Правильно. А для перелома души есть психиатры. И дайте каждому заниматься тем, что он умеет профессионально. Идите к Саше, но будьте очень аккуратны и деликатны. — она помолчала, критически оглядела меня с головы до ног и тяжело вздохнула. — Если сможете.***
Я вошел в полутемную комнату с широкой улыбкой, приготовивший смешить и развлекать, но она сразу куда-то сползла, когда я увидел Сашку. Мне даже выскочить за дверь захотелось, настолько ужасно и интимно было то, что я увидел. Сашка плакал. Не рыдал, как баба, не размазывал сопли по щекам, но из его глаз катились слезы, это я в свете настольной лампы хорошо рассмотрел. Я побоялся, что ему станет стыдно и повернулся, чтобы уйти. — Ромка, я в больнице? — прохрипел Сашка мне в спину. — Нет, — я сразу подошел к нему, сел рядом с кроватью на стул. В глаза ему старался не смотреть, да и он не жаждал поймать мой взгляд. — Мы в особняке у банкира. Помнишь такого? Катин отец. — Зачем? — В смысле? — Почему мы здесь? — Сашка, это долгая история. Знаешь, я говорил с Катей, она не собирается присваивать «Zimaletto». Вот честно, она ни в чем не виновата. Ты когда с ней поговоришь, ты сам все поймешь. — Какое мне дело до «Zimaletto»… Ты знаешь, что Павел мой отец? Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Он что, он ничего не помнит? Я же рядом с ним сидел на Совете. — Знаю! Сашка, но это же хорошо. Со всех сторон хорошо. Вот смотри, у тебя теперь есть родной брат, твой отец не убивал твою маму… Блин! А вот это я зря, Сашка даже застонал и уткнулся лицом в подушку. Нужно было срочно что-то делать, как-то вывести его из состояния безнадеги. И я не нашел ничего лучшего, чем брякнуть: — Сашка! Кончай из себя корчить всем миром обиженную институтку. Есть люди, которым гораздо хуже, чем тебе. Понятно? — Уйди! — промычал он сквозь подушку. — Я-то уйду, давай, гони меня. Конечно! Очень удобно зарыться в подушки и давайте, жалейте меня. А то, что ребенок может погибнуть, так это нам похуй, так? — Какой ребенок? — Сашка даже сел на кровати. — Даже не один ребенок, а два, ясно? — Ни черта не ясно. Я смотрел на Сашку и не верил своим глазам. Неужели получилось? Неужели у меня получилось зацепить его мозг хоть на чем-то, кроме себя? — Твои племянники, вот кому сейчас хреново. — Мои племянники? Ромка, мы точно у Болдырева? Не в психушке? Какие племянники? — Сын Андрея и сын Киры. — Чего? — кажется Сашка окончательно в себя пришел, если смог так зарычать. — У Киры с Андреем есть дети? Ромка, сходи к доктору, ладно. — Блядь! Ну, чего непонятно-то? Катька ждет ребенка от Андрея, твоего брата, значит, она ждет твоего племянника. Так? — Так, — вынужден был согласиться Санек. — А почему он может погибнуть? — Потому что Андрюха пропал, а мы с тобой Катьке нервы мотаем. Что она железная, что ли? Ты хоть знаешь, что пока нас разыскивали, она в прострации была. И под капельницей! Понял? А если выкидыш, тогда как? Я сам понимал, что несу какой-то бред. Ни стройного логического ряда, ни вообще никакого смысла в моей пламенной речи не было. Но ведь недаром говорят, что психи друг друга прекрасно понимают, вот Сашка и понял, что я хотел сказать. — Так ее к врачу надо. — Да есть у нее врачи. Ей покой надо. А какой с нами покой? — Никакого, — согласился Воропаев. Ну просто классика жанра: диалог двух дебилов. — Погоди, а причем тут Кира? — Сашка… Только ты не психуй, пожалуйста, договорились? — Ну? — Короче… Воропаев мертв, Кира арестована, а их сын… — Кира арестована? За что? — Да эту суку повеси… Прости, Сашка. Она столько всего натворила, что… — Подожди, Ромка! Ты сказал «их сын»? Их сын? Папин и Кирин? Ромка, как это? Ромка! — его вдруг изогнуло дугой, так бывает при наркотических ломках, я видел. — Саш! Сашка! Не надо! Юрий не отец Кире, и Кристине он не отец, Сашка! — Не отец? — переспросил он, успокаиваясь. — Не отец! — И где их сын? — Этого я пока не знаю. Но это твой племянник, и ему нужна помощь. А ты тут валяешься, как самый пострадавший. Вставай! — Не надо, пусть еще немного полежит, — сказал мужик в белом халате, входя в дверь. — А вот вы, шагом марш из палаты. — Это не палата, а комната. — Да хоть тронный зал, ноги есть? Вот и валите отсюда…