***
К дому Андрея я приехала где-то около десяти вечера, посмотрела на окна и, что есть мочи, бросилась по ступенькам наверх. В квартире горел свет, и это давало надежду на то, что сейчас я увижу Андрюшу, что смогу наконец поговорить с ним, объяснить ему все, попросить прощения. Только двери мне никто не открыл, как я не звонила. Тогда я решилась открыть замки своими ключами, я же не думала, что в квартире нет никого, мне казалось, что Андрей просто не хочет меня видеть, вот и не открывает. В квартире царил такой кавардак, словно она перенесла погром. Всюду вперемешку валялись вещи, книги, какие-то документы, камин был погашен, но в нем что-то тлело, как будто совсем недавно кто-то уничтожал здесь улики. … Он лежал в куче золы, обгоревший с одного бока, дневник Андрея в сафьяновом переплете. Я схватила каминные щипцы и очень аккуратно вытащила его, положила на металлический поддон, а сама не могла отвести взгляда от пасти камина. Я все смотрела и смотрела на уже сгоревшие листы, на них еще были видны записи, сделанные рукой Андрюши. Я все смотрела и смотрела, пока не увидела, как вспыхнул огонек, и на моих глазах рассыпалась в прах вся прежняя жизнь Андрюши. Вот что он жег — свои дневники… Я помню, как он рассказывал мне, что долгие годы единственным его собеседником был дневник. Он вел его практически с момента, как научился писать. Одна тетрадь заканчивалась, он брал другую. А когда я появилась в его жизни, он купил вот этот, дорогущий дневник в темно-бордовом сафьяновом переплете с бронзовыми вставками по торцу и углам обложки, с бронзовыми же петлями и замком. Может поэтому он и не сгорел, а только обгорел с одного бока? Я долгое время, наверное, часа три, даже не прикасалась к этому дневнику, очень боялась, что я дотронусь, и все превратится в прах. Ждала, пока остынет металл, пока вообще тепла не останется, и наконец, решилась. Сняла замочек и распахнула дневник. Он практически остался нетронутым, только листья слегка пожелтели, да обгорел один край. … Вот тут я и понял, что это мой человек, моя женщина, моя… любовь. … — Как? Что ты сказал? Вот только не надо улыбаться так загадочно. Палыч, — Ромка сделал квадратные глаза и, почему-то, зашептал, — ты что? Ты влюбился? — Да! Да, Ромка, да! Только не влюбился, а полюбил. — Когда ты успел? — Около часа назад. — Во дурак-то! Бляха-муха, как же я не доглядел? Палыч, а может, еще не все потеряно? Может, тебе показалось? — Нет, Ромка. Она такая… Такая… Она настоящая, Ромка! И очень… — я замялся. Сказать красивая, так Ромка потом меня засмеет. Он никогда не вглядится и не увидит Катину красоту. Не поверит, что она такая красивая, что просто дух захватывает. … — Нет, Ромио, мне сегодня нужно еще поработать… — Погрезить об очкастом крокодильчике, — подхватил Роман. А вот это было уже двадцать два, перебор. Значит, Ромка все-таки заскочил к Урядову, посмотрел Катину фотографию, а может, уже успел на пару с Жориком как следует пройтись по ее внешности. А ведь я ведь, кажется, ясно ему сказал, что полюбил Катю. — Ромка, ты ходить умеешь? — устало спросил я. — Да, а что? — он не почувствовал, что сейчас будет. — Тогда иди нахуй. Еще одно неуважительное слово о Кате и наша предыдущая ссора покажется тебе детской шалостью в песочнице. — Палыч, ты чего? Я же пошутил. — Ты не будешь больше шутить по поводу Катерины. Никогда! Или будешь, но уже вдалеке от меня. Причем навсегда. Я заставлю тебя уважать ее. Это понятно? — Понятно. Только… — Закрыли тему. Я больше не могла читать, просто ничего не видела — слезы лились градом. Это его я считала занудой, ботаном, нюней? Его? Единственного, кто сумел меня разглядеть? Кто со своим другом, практически братом, готов был разругаться в пух и прах, за одно только плохое слово обо мне? Дура! Богатенькая, капризная, избалованная, взбалмошная слепая дура, вот я кто! Ужасно захотелось нажраться до поросячьего визга, да и сигануть с девятого этажа в свободном полете, так захотелось, что я даже вскочила с пола и побежала в кухню. — Ну, что ж убей последнее, что от меня осталось, — печально сказал Андрюша. — Андрей?! — я резко обернулась. В квартире было все так же пусто… Но я же слышала его голос! Я так ясно и отчетливо его слышала, что даже грустную усмешку в его голосе уловила. Я что? Я схожу с ума? Это глюки? В конце концов я решила, что пусть хоть глюки, а глупость я все-таки не совершила. Андрюша меня спас, вовремя напомнив о ребенке. Скорее всего я и так бы опомнилась, но мне было приятнее думать, что меня остановил Андрей, где бы он сейчас не был. Я вытерла слезы, поставила чайник, поужинала (надо же было кормить малыша), подняла с пола Андрюшин дневник и пошла в спальню. Почему-то сердце рухнуло вниз и не вернулось. Мне показалось, что Катя прощается со мной, прощается навсегда. Это было так остро, так больно и так… нелепо, что я почти закричал: — Катя, что происходит? — А что происходит, Андрюша? — Мне показалось, что ты со мной прощаешься, что хочешь уйти насовсем. Мне показалось? — Вот глупый! Ну, конечно же показалось. Как я могу с тобой прощаться? Как могу от тебя уйти, если я теперь знаю, что такое любовь. — Ты… — Да, я люблю тебя. Я очень тебя люблю. Никогда не думала, что со мной может случиться такое чудо. Но оно случилось, Андрюша. Я тебя люблю. — Девочка моя! Моя Катенька! Никуда тебя не отпущу, слышишь? — шептал я, расстегивая пуговицы на ее пальто… — Андрюшенька… — Да, я люблю тебя. Я очень тебя люблю. Никогда не думала, что со мной может случиться такое чудо. Но оно случилось, Андрюша. Я тебя люблю, — прошептала я, закрывая дневник. Теперь я знала, что мне делать дальше. Я приняла решение. 1. Я буду хорошо питаться, буду вести здоровый образ жизни, постараюсь не нервничать, постараю… Отставить слезы! Это потом, когда я рожу нашего малыша. Здоровеньким и прекрасным, умным и добрым, как его папа! 2. Я найду Андрюшу, где бы он ни был! Надо будет прогуляться в ад, я прогуляюсь и вытащу его оттуда. Я заставлю его выслушать меня и простить. 3. Я не дам погибнуть и второму ребенку Андрюши. Я вытащу «Zimaletto» из задницы и сделаю преуспевающей, брендовой компанией с мировым именем. Я прекрасно понимала, что со вторым и третьим пунктом мне не справиться в одиночку, даже с папиной помощью не справиться. Мне нужны и Ромка, и Сашка. Очень нужны! И не только для осуществления решения. Я люблю их обоих. Это мои друзья (по крайней мере я их считаю друзьями, хоть они и не захотели меня даже слушать, хоть Ромка и устроил такое… впрочем об этом позже), это мои братья. Они мне необходимы! Ну, хотя бы для душевного равновесия. 4. Отныне я буду вести дневник, его дневник. Я сделаю это не только для Андрея, но и для себя, а главное, для нашего ребенка. Это будет началом нашей семейной хроники, и ни одного эпизода я не пропущу.***
POV Катя Пушкарева.
— Прошу любить и жаловать, моя дочь, Болдырева Екатерина Валерьевна, вам она хорошо известна, как Катенька Пушкарева, — сказал папа и я вошла в конференц-зал, прошла к креслу президента, опустилась в него, подняла глаза и сразу встретилась взглядом с недоумевающим, каким-то раненным и больным взглядом Андрюши. Господи, почему ты в этот момент не остановил ни меня, ни папу? Все еще можно было исправить… — Что? — Кира даже о том, что папа только что назвал нынешнюю имя и фамилию ее отца забыла, ненависть ко мне оказалась сильнее дочерней любви. — Хозяйкой «Zimaletto» будет эта… Этот… Это… Да я скорее киллера найму, чем увижу свою компании в руках у этой дешевой… — Это если вам будет на что нанимать киллера, Кира Юрьевна, — перебила ее я. — Возможно, вы не обратили внимания на имя Жоэл Лефевр? Впрочем, правильно сделали. Он все равно вам больше ничем не сможет помочь. Ничем! Не только деньгами. Да и ваш счет на Каймановых островах тоже арестован. — Воропаева стала ртом ловить воздух, пытаясь сделать хотя бы один вдох. — Что, вы были не в курсе дела? Думали, что счета в оффшорах не арестовываются? Вы ошиблись. — Что с ним? — С кем? — С Жоэлом Лефевром, — смогла выговорить Кира. — Кирочка, какое тебе дело до какого-то Лефевра? — наивно поинтересовался Жданов-старший. — Господин Жданов, — заговорил отец. — Вам, значит, тоже не сообщили, что под этим именем скрывался Воропаев Юрий? — Вы что тут с ума все сошли? Папа погиб! — чуть ли не в один голос вскричали Маргарита Рудольфовна и Кристина. — Уже может и жарится в аду, — папа взглянул на часы, — но уверяю вас, Кристина Юрьевна, еще пару часов назад он как дедушка Ленин был живее всех живых. — Я ничего не понимаю! Господи! Я ничего не понимаю! — Казалось, что Марго вот-вот расплачется. — А Леночка? Она тоже жива? — А вот Елена Андреевна погибла. Ее убил Юрий. Андрей пытался рассказать вам об этом, но вы и слушать его не стали? Променяли сына на аферистов, воров и убийц. Смотреть на вас и то противно, — отец заводился. Пора было его остановить. — Прошу прощения, но если уж я хозяйка «Zimaletto», то позвольте мне сделать некоторые распоряжения. Роман, пригласи Викторию. Ромка остался сидеть не шелохнувшись, мне бы насторожиться, понять, что я перегибаю палку, а я танком перла вперед. — Ромка, ты меня слышишь? — А я вам не Ромка, Екатерина Валерьевна, меня зовут Роман Дмитриевич. — Ромка, ты чего? — Ничего! — Роман пошел к двери. — Саша? — я повернулась к Сашке. — Александр Юрьевич, с вашего позволения. — Хорошо, — закусила я удила, — тогда я сама. — Сиди, Катеньнька, мне не трудно, — сказал отец. — Вика, зайди. — Слушаю. — в дверях показалась Клочкова. — Виктория Аркадьевна подготовьте приказ за номером один…