«Ботан & Оторва»

POV Андрей Жданов.

      На экране появился лысый мужик в полосатой робе. Он сидел на стуле, явно привинченном к полу, на ногах его красовались наручники (наножники), одна рука была пристегнута к кольцу, намертво впаянному в металлический стол.       — Заключенный номер тридцать четыре восемнадцать-дробь три.       — Назовите свое полное имя, и сообщите о себе краткую информацию, — послышался какой-то металлический голос за кадром.       — Антонов Сергей Антонович. Статья сто пятая, часть два, пункты «в», «д» и «ж»; сто двадцать шестая, часть два, пункты «а», «б» и «з». Отбываю пожизненное заключение в ОС тридцать четыре дробь восемь, в колонии особого режима.       — Сто пятая нас в данный момент не интересует, пока расскажите за что вы получили сто двадцать шестую.       — В мае тысяча девятьсот девяносто первого года на меня вышел один бизнесмен.       — Вы помните его имя?       — Да.       — Назовите.       — Его телохранитель называл его Павел Олегович.       Мне показалось, что чей-то стальной кулак ударил меня прямо в солнечное сплетение, дышать стало нечем. Катя быстренько кликнула по экрану.       — Андрей, успокойся, прошу тебя. Подумай сам, если бы это действительно был твой отец, неужели он позволил бы своему охраннику называть его по имени-отчеству? Он что, совсем дурак, чтобы самому ездить на встречу с этими отморозками и так подставляться? Это скорее кто-то заметал следы, пытаясь переложить свою вину на Павла Олеговича.       — Катя, а ты меня любишь? — задал я самый неожиданный даже для себя вопрос. Мне было необходимо знать есть ли посреди всех этих землетрясений и катаклизмов хоть малюсенький островок для передышки.       Катюша впервые за все время нашего знакомства не стала уходить от моего вопроса о любви, не стала менять тему, не стала опускать глаз.       — Я не знаю, что такое любовь, Андрюша. Если любить тебя, это та боль, которую я почувствовала, когда увидела, как больно тебе, то люблю. Если любить тебя, это радость, которая захлестывает меня, когда радуешься ты, то люблю. Если любить тебя — это хотеть тебя, то люблю. И детей я хотела бы только от тебя. Я не знаю, что такое любовь…       — Любишь… — стальной кулак, наконец отпустил мое солнечное сплетение, можно было дальше смотреть видео, что бы на нем не было, можно было жить дальше.       — Посмотрите, пожалуйста, фотографии. Есть ли на них человек, которого телохранитель называл Павлом Олеговичем?       — Нет.       — Посмотрите еще раз. Внимательнее.       — Это что за наезд? Я за базар отвечаю. Нет тут делового.       — Сергей Антонович, давайте не будем скатываться на «феню». Я на ней ботаю, но разговор у нас слишком серьезный. Вы же не хотите, чтобы вас, как Великанова, нашли с внезапным инфарктом, от которого миндалем за версту пахнет?       — Не хочу. Я только поэтому и решил замахать метелкой*.       — Ну, и правильно. Итак, вы утверждаете, что на фотографиях, предъявленных вам, человека, который вышел на вас в мае девяносто первого, нет? — чья-то рука начала демонстрировать снимки, взятые со стола, на камеру, один за другим.       — Утверждаю. Тут его нет.       — Вот видишь, Андрюша, — Катя улыбалась. — Павел Олегович не виноват. Просто кто-то хотел отвести подозрение от себя.       — Вижу, — я был счастлив. Счастлив по-настоящему. По крайней мере, в похищениях отец не участвовал. — Если только…       — Давай смотреть дальше, зачем заранее накручивать себя?       — А среди этих фотографий? — чьи-то руки разложили еще с десяток карточек. Антонов мельком взглянул на них.       — Номер семнадцать.       — Вы хотите сказать, что человек с фотографии номер семнадцать и был тем самым бизнесменом, который сделал вам заказ в мае девяносто первого?       — Я не хочу, я уже сказал!       — Расскажите, что именно вы должны были сделать.       — Да хуйню какую-то. Вколачивание баков.       — Что вы имеете ввиду?       — Ты же ботаешь! Да, ладно, не смотри на меня так. Вколачивать баки — морочить голову, обманывать, отвлекать внимание. Так понятно?       — Понятно. Переходите к сути.       — Нужно было пацанку одну отвести на хату, загримировать, и снять на видео.       — Пожалуйста поподробнее.       — Чё не понятно? Нужно было похитить пацанку, только не по-настоящему, а как в кино. Она сама вместе с этим банкиром и еще одной теткой села в нашу машину, мы отъехали на хазу в подвал, там одну стенку простыней грязной завесили, тетка эта марухе бланши нарисовала, глицерин по щекам пустила, — он усмехнулся, — как слезы, фраер сам за киношку сел.       — Сергей Антонович! Говорите нормально, ничего понять нельзя. Какой фраер, какая киношка?       — Ну, ты тупой! Этот Павел Олегович сам записывал ролик, так ясно?       — Да, так ясно. И что было на ролике?       — Я должен был натянуть шапку с дырками для глаз и рта, взять в руку волыну**, сделать вид, что собираюсь снести башку этой пацанке, а сам прорычать, что если Воропаев не продаст десять процентов своих акций, то я эту маруху изнасилую и убью. И срок для продажи шесть часов. А потом начну резать деваху на запчасти.       — Вы помните, как звали девушку?       — Да. Кира.       — Она была напугана?       — Чего? Да она сама кого хочешь напугать могла! Такая артистка, что прямо Любовь Орлова отдыхает. Уж она и рыдала, и стонала, и кричала, мол, спасите. А как только камеру выключили, так она первая захохотала. Я тогда еще подумал, что девка хочет папика или папашу развести.       — Сколько вам заплатили за эту инсценировку?       Антонов дернулся, лицо его начало наливаться злобой и краснеть.       — Пожизненное. Вот какую цену мне заплатили. Как думаешь, не продешевил?       — Что вы хотите этим сказать?       — Что мы все оказались лохами. И я, и Ряха, и Хажа.       — Сергей Антонович! Давайте-ка все по порядку. Кто такой Ряха?       — Петька Великанов.       — То есть ваш подельник, умерший около часа назад?       — Да. Только он не умер, его убили, сами же сказали, что миндалем пахло.       — Я тоже считаю, что его убили, отравили цианидом. Кто такой Хажа?       — Игорь Кротов. Его легавка порешила еще при втором деле этой серии.       — Значит, была серия.       — Ты чего выкабениваешься, фраерок, будто сам не знаешь?       — Не знаю, только догадываюсь. Так что, Сергей Антонович, рассказывайте-ка вы мне все по-порядку.       — Да чего рассказывать? Эти… Ну, девка, тетка и бизЬнесЬмен сраный, как только съемку закончили, уехали. Нам отстегнули пятнадцать штук зеленых. Ох мы тогда и радовались, придурки. Вот, думаем, и рук марать не пришлось, и бабки подняли. А через месяц снова позвонил этот фраерок и предложил еще одну работу. Да только на этот раз все должно было быть иначе.       — Иначе — это как?       — Бабу нужно было похитить по-настоящему, бить ее нужно было по-настоящему, да еще ее и насиловать нужно было. И все это снимать на видео, и требовать с какого-то Жданова, чтобы он подарил все свои акции какому-то Григорьву Станиславу Валентиновичу.       — Вы так хорошо помните все фамилии?       — Помню! Было время вспомнить. Вот только данные его паспорта я забыл.       — Это неважно. Рассказывайте, что было дальше.       — Мы хотели отказаться. Это что за дело такое, когда нужно бить и насиловать бабу? Это себя не уважать! А этот фраерок нам и показал запись инсценировки. У меня там в одном кадре плечо голое мелькнуло с моей татушкой. А это как визитка, и не докажешь, что снимали кино. Пришлось браться за эту работу. Договорились на сто штук зеленых. Этот «бизнесмен» уверял нас, что никакой легавки не будет, что Жданов в тот момент, как увидит свою маруху избитой, да если еще изнасилование снять, так он тут же акции свои на блюдечке с золотой каемочкой принесет. А на деле все получилось совсем по другому. Хажу пристрелили, еще тогда. А нам с Ряхой — пожизненное. Хажу даже мне не жалко, дрянной был человечишко. Ему нравилось избивать и насиловать бабу, особенно перед камерой, он один этим и занимался. И все кричал, что снимается в порнухе. Вот и доснимался.       — На этот раз оператором был тот же человек?       — Нет! В тот раз мы сами должны были снимать, и отдавать записи одному козлу, который за ними приезжал. Только мы с Ряхой снимать отказались, противно было, да и…       — Что?       — Заводило это сильно, тоже хотелось.       — И вы?..       — Нет! Ни разу. Сам можешь у этой бабы спросить, если она живая.       — Андрей! Андрюша! Господи, бедный ты мой. Ну его к черту, давай заканчивать с этой гадостью.       — Он говорит о моей матери. — слезы катились градом. —  Он говорит о моей матери! Я не могу этого показать ни Ромке, ни Сашке. Не могу, Катенька, слышишь?       — А ты и не покажешь, я сотру на диске эти моменты.       — А вдруг этот диск в единственном экземпляре, вдруг она для суда понадобится?       — Значит я сделаю копию. А эту затру.       — Давай дальше смотреть.       — Ты уверен?       — Уверен.       — А козла-курьера помнишь?       — Я всё всегда помню.       — Как он выглядел? — Антонов что-то написал на бумаге.       — Никак. Серая куртка, капюшон на голове, лица ни разу не показал.       — Почему вы не выдали заказчика?       — Так он же, сука, обещал…       Антонов резко побагровел, глаза начали вылезать из орбит, а рот пытаться втянуть в себя хоть каплю воздуха. Объектив камеры словно закрыли крышкой, экран стал черным. Но голос за кадром пока не умолк:       — Сейчас Сергею Антоновичу оказывает помощь мой врач, здешним я не доверяю. Все, что мы могли от него узнать, мы узнали. Я увожу его с собой, ему еще нужно пожить, разобраться с заказчиком… А, да! Человек с фотографии номер семнадцать на втором диске.       — Будем смотреть второй диск? — очень тихо спросила Катюша.       — Будем!       — Ты, правда, готов?       — Я готов. Я знаю, что это не отец, а все остальное неважно.       Я не был готов, я слишком рано поверил в папину невиновность… Катя вставила второй диск в дисковод и уже через секунду с экрана на меня смотрел личный телохранитель нашей семьи в том далеком девяносто первом — Зайцев Петр Семенович…