«Ботан & Оторва»

POV Оторва.

      Хочешь не хочешь, а с папой пришлось помириться. До воскресенья я еще держалась, разговаривала с ним только по делу, и только короткими фразами без всяких там «муси-пуси», «целую» и «па».       Не нужно думать, что если мы с отцом поссорились, то я не выяснила, куда он дел Ветрова, и зачем вообще его похищал, конечно выяснила, как выяснила и то, для чего папе понадобилось писать Жданову такое дурацкое письмо, но мы разговаривали сухим канцелярским языком партнеров, а не папы с дочкой. Он выдерживал свой характер, я свой! А по сути это была борьба за право контроля с одной стороны, и право полной свободы — с другой.       Черт его знает, как далеко могли бы нас завести наши несносные характеры, если бы мой четырехтысячник не закончился так плачевно.       — Ты слишком самоуверенна, моя девочка, — сказал папа после разговора с инструктором. — Тебе же кричали в наушник: «Разворачивайся», а ты что?       — А я решила, что у меня есть еще десять метров до разворота.       — И не учла скорость ветра! Зачем, ты это сделала, малышка? Хотела меня наказать?       — Па, ты что? Нет, конечно. Я просто слишком самоуверенна, ты прав, папочка.       — Господи! Как подумаю, что и тебя я мог потерять… — папа отвернулся, и я поняла, что он едва сдерживает слезы. — Детка, я прошу тебя, я тебя умоляю, прости ты меня. Хочешь конюшню, будет тебе конюшня, только не нужно больше прыжков в парашютом.       — Па, ты же сам прыгал! И не с четырех двести, как я, а с пяти с половиной! Это же ты мне все детство рассказывал о ни с чем не сравнимым счастьем парения и полета. Я вся в тебя, папка.       — Я служил! Я был должен… И я… Я мужчина, черт тебя подери! Ты что, ты не понимаешь, как это опасно?       — Лошади — это тоже опасно, па. Жить вообще опасно! Каждый прожитый день обязательно приближает нас к смерти. Так что, не жить теперь из страха помереть? Так, пап? Не рожать детей, ведь и им когда-нибудь предстоит умереть?       — Глупенькая моя! Обязательно жить! И мечтать, и любить, и рожать детей — обязательно! И ни в коем случае не приближать самой дату смерти. Я понимаю, что это твоя жизнь и ни на чем не настаиваю, не говорю даже, что отниму машину и квартиру, что лишу кредиток. Нет. Больше такого не повторится! Я просто умоляю тебя: пощади меня, доченька, не нужно так собою рисковать.       — Па, ну что такого ужасного случилось? Перелом ноги и легкое сотрясение. Не о чем говорить! Это может случиться в любом месте.       — Вот будут у тебя дети, солнышко, и ты поймешь, о чем я тебе говорю.       — Какой же ты зануда! Ты же сам меня отравил этой эйфорией свободного полета, а теперь отнять ее хочешь?       — Ребенок! Ты же прекрасно понимаешь, что я мог бы одним движением пальца закрыть тебе доступ в любой летный клуб не только России, но и близлежащих стран. Но я не хочу этого делать. Понимаешь?       — Ладно, давай договариваться.       — Торгуешься?       — Ага, я же дочь банкира. Я не прыгаю, пока врач тебе сам не скажет, что у меня с ногой и мозгами уже все в полном порядке, а ты не лезешь в мою личную жизнь. Вообще!       — Я и так не лезу.       — Лезешь-лезешь! Это тебе только кажется, что не лезешь. Ну что? По рукам?       — По рукам.       — Э! А глаза-то хитрые! Думаешь, что сможешь подкупить врачей? Не выйдет! Я пройду проверку, получу заключение и только потом скажу тебе где это было. — я показала папе язык, а он только грустно улыбнулся.       Честное слово, я понимаю его, очень хорошо понимаю. Представляю, как он летел сюда, услышав по мобильному, что я неудачно приземлилась, представляю, как за меня испугался… Все представляю. Бедный па. После маминой смерти он так боится меня потерять. И я его тоже.       Разговор с отцом мы продолжили уже дома, после обеда, когда Мишель, наохавшись и нарыдавшись над бедной моей ногой, отнес меня в мою бывшую детскую, уложил на кровать, сказал, что мне нужно поспать, а он мой покой охранять будет. Уселся на ковер, охранял-охранял… да сам и уснул, как ребенок, всхлипывая и хмуря брови.       — Детка, ты как? — заглянул ко мне папа.       — Па, а можно мне спросить?       — Можно. Конечно можно. Всегда было можно, почему же сейчас нельзя?       — Почему она, папа? Почему именно она? Она же такая… Такая…       — Ребенок! Не смей! Ты просто ее не знаешь, иначе никогда бы даже не подумала о ней плохо. Она умница, у нее прекрасная душа и она меня оче…       — Все! Извини! — мне захотелось в лучшем случае разбить что-нибудь, а в худшем — заорать, как ненормальной. — Закрыли тему. Скажи еще, что она красавица! Слушать о ее уме и душе я не собираюсь.       — Почему, детка? Что плохого сделала тебе Юлиана?       — Кто?! Юлиана?! У тебя роман с Юлианой?!       — Да!       — Слава Богу!       — А ты что подумала?       — Ничего! Папочка, миленький! Ни-че-го! Прости. Как хорошо-то! Юлиана!.. Пап, у меня столько еще вопросов осталось, что до утра не успеем наговориться… Юлиана… Ну, надо же. А как же тогда…       — Она из команды Юлианы, и в «Zimaletto» она работает твоим страховочным поясом.       — С ума сойти! А почему ты мне сразу этого не сказал?       — Помнишь, ты придумала два варианта заброса разведывательного десанта?       — Конечно помню.       — Оба были так хороши, что у нас с Юленькой не хватило пороху отказаться хотя бы от одного варианта.       — У вас с Юленькой?.. Значит, она все знает?       — Знает, у нас друг от друга секретов нет.       — А если бы я выбрала другой вариант, как тогда?       — Детка, право выбора было твое, Юлианиной помощнице пришлось бы стать той, которой не стала ты.       — Па, а зачем вообще тебе нужен был кто-то в «Zimaletto», если у тебя там уже давным давно есть Юлиана?       — А сама ты не понимаешь?       — Нет!       — Тогда давай я все объясню тебе подробно.       — Давно бы так.       — Я мог бы сожрать это ваше «Zimaletto» вместе с потрохами хоть зимой, хоть летом, хоть осенью или весной уже год назад. И даже не подавился бы. Впрочем именно так я и собирался сделать.       — И тебе не жалко было людей?       — Что он Гекубе, что ему Гекуба? * У меня банк, детка, а не учреждение, ведающее социальным обеспечением. И я не обязан менять подгузники и вытирать сопли должникам. Так вот… Только я собрался отобедать этим Модным Домом, как тебе приспичило раскрутить вот это чудо в перьях, — папа кивком головы показал на спящего Мишеля. — Я даже обрадовался. Вот, думаю, передам тебе дело, ты им увлечешься, вернешься к жизни, к нормальной жизни, Мишелю своему поможешь.       — А что ты собирался сделать с акционерами, с работниками?       — Это ты должна была бы решать. Как ты понимаешь, акционеры, конечно, помахали бы компании ручкой, потому что акции их стали не дороже туалетной бумаги, а все работники, которые вам с Гортье были бы нужны, остались бы в компании. Я и досье на всех работников собирать начал. Но тут ты звонишь и даешь отбой. А досье уже собраны, на всех… В том числе и на Юлиану. — папа замолчал, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям. А мне уже не терпелось послушать эту историю дальше.       — Па! Ну, рассказывай.       — А что рассказывать, детка? Что я влюбился? Так это ты и сама, наверное поняла.       — Как познакомились, как… Все рассказывай! — потребовала я.       — О, как! Как мне в твою личную жизнь, так ни ногой, а как тебе в мою, так до донышка?       — Папка! Я тоже тебе все расскажу, когда будет что рассказывать, честно.       — Не верю я тебе, но ладно, слушай. В общем… Я стал посылать ей цветы. Ежедневно, анонимно, но каждый раз из одного и того же цветочного магазина, и каждый раз букет выбирал сам. Как я и думал, через месяц она подкупила продавщицу, подкараулила меня и, ткнув своим зонтиком мне в живот, довольно агрессивно спросила, что мне нужно и зачем я ее преследую. Я честно сказал, что влюбился… И сразу получил букетом по физиономии.       — А ты сказал ей, что ты вдовец, что ты банкир?       — Про вдовца не успел, получил сразу после банкира. При этом она тихо, но так, что у меня мороз пошел по коже, заявила, что я богатый напыщенный самодовольный болван, если думаю, что все можно купить.       — А дальше?       — А дальше… Машину она не водит, я стал каждое утро ожидать ее у подъезда, чтобы отвезти на работу. Она проходила мимо и садилась в такси, а я ехал сзади в почетном карауле. Так прошел почти месяц, но я победил, и в один прекрасный момент, она сама подошла ко мне и пригласила на обед в «Турандот», поставив одно условие…       — Что за обед платит она?       — Ну, конечно.       — И ты согласился?       — А что мне было делать? Мне нужно было с ней поговорить.       — Поговорил?       — Поговорил! И она мне поверила. Мы стали встречаться, но тайно, это тоже было ее условие.       — Почему? У нее был другой?       — Ты совсем ее не знаешь, раз спрашиваешь такое. Юлиана не способна на грязные игры. Я тоже не знал этого и тоже подумал так же, как ты. Ох, и психовал же я тогда, передать не могу. Да только напрасно. Дело вовсе не в другом мужчине.       — А в чем?       — В «Zimaletto»!       — Что?! Па, это хрень какая-то.       — Ребенок! Не ругайся, пожалуйста. Юлька считала неэтичным встречаться с кредитором, который вот-вот проглотит компанию, владельцами которой являются дорогие ей люди, и в которой она сама работает.       — И кто Юлиане так дорог в «Zimaletto»? Может, Юрий Васильевич, или Пал Олегыч?       — Нет! — папа помолчал. — Андрей, Роман, и Александр.       — Нормально… И как это понимать?       — Вот так и понимай, они большие друзья. Именно Юлиана тогда попросила меня во всем разобраться, и не спешить с пожиранием вашего зимнего лета…