«Ботан & Оторва»

      В ком­на­ту Гортье я вле­тела не осо­бен­но це­ремо­нясь, он еще ху­же со мной пос­ту­пил, так что путь тер­пит! Заж­гла свет.       — Подъ­ем, пре­датель. Раз­го­вор есть.       — Oh, mon cher ami! — Мишель вскочил с постели, словно и не спал. — Ты сердишься, — констатировал он, увидев гримасу отвращения на моем лице.       — Конечно, я сержусь! А ты бы не сердился, если бы я тебя предала? Ты бы не сердился?       — Я бы очень сердился, я бы, может, даже выбросил тебя из друзей, а может, и вообще из жизни. Потому что друзей-предателей у меня нет. Я их вычеркиваю.       — Мне вычеркнуть тебя?       — Это ты сама решай. Я только прошу, чтобы вначале ты меня выслушала.       — Говори, предатель.       — Мon cher ami, ты называешь меня предателем, и ты права. Хоть я и никого не предавал, я предал всех. И тебя, и Пита, — глаза Мишеля заволокло слезами, готовыми политься в любую секунду, но я была слишком зла, чтобы начинать его утешать.       — Вот только на жалость давить не надо. Мне не жалко тебя, так и знай. Сделал из меня пешку в своей игре, а теперь… а-я-я-й… мы плакаем, пожалейте нас! Давай, рассказывай все! И если я услышу хоть одно слово лжи, — я забралась на кровать Мишеля, уселась поудобнее, — я вычеркну тебя из своей жизни. Ты не думай, что я эдакий Херувимчик с крылышками, птичка не ведающая ни забот, ни хлопот. Я дочь банкира, я сама банкир! И я умею становиться стальной, умею делать больно, когда меня к этому вынуждают. Так что не дави на педаль жалости, дави на газ, парень.       — Какая ты смешная, когда сердишься.       — Смешная? Давай посмеемся! Но только после твоего рассказа. Ага? Или я посмеюсь одна, а ты будешь горько плакать. Так что не надо заговаривать мне зубы, у меня еще очень много дел, давай ближе к оригиналу текста.       — Ты любила когда-нибудь?       — Нет, и ты это знаешь.       — Тогда ты меня не поймешь.       — Ты будешь рассказывать или нет? И пожалуйста, без этой манной каши про любовь. Лады?       — Я постараюсь.       … Когда я впервые увидел Пита, это было, как будто…       — Удар грома... Зимой расцветает сирень... Стрела, пущенная прямо в сердце... — сразу перебила я друга, по опыту зная, сколько времени он может воспевать свою любовь. — Нужное подчеркнуть. Прошу тебя, Мишель, давай обойдемся без этих соплей, рассказывай по-существу.       — Хорошо.       … Мы так полюбили друг друга, что не представляли своей жизни врозь. И мы поженились, и все у нас было хорошо. Даже отлично! Я всегда и во всем поддерживал его, радовался его успехам, пусть даже маленьким. И, знаешь, я совсем не сердился на Пита за то, что он не был так же счастлив, когда успеха добивался я. «Ну, он такой, он немножко ревнует», — думал я и это не мешало мне его любить. Напротив, я перестал участвовать в конкурсах, в которых он был конкурсантом. Зачем? А вдруг я окажусь лучше и это станет причиной ссоры. Я этого не хотел, я хотел, чтобы Пит был первым. И никогда не уставал его хвалить. Зато у нас были общие интересы, нам было что обсудить, о чем поговорить. У нас была любовь.       Я решила, что перебивать Мишеля — себе дороже, все равно, пока он не воспоет свою великую любовь, он с этой колеи не слезет. Поэтому я только нахмурилась и продолжала слушать. Черт его знает, а вдруг и в этой части рассказа можно будет отыскать разумное зерно.       — Любовь, это прекрасно, но… — все же не выдержала я.       — Пойми, девочка, это было самое-самое лучшее во всей моей жизни. Но оно быстро закончилось.       … Наша идиллия закончилась в одно мгновение, когда я, получил письмо с приглашением на работу в Москву в компанию «Zimaletto», художником-модельером. И условия мне предложили замечательные. Я так обрадовался, начал читать Питу письмо, но он… Он сказал, что если я приму приглашение, то мы разведемся.       — Почему? — спросила я Мишеля.       — Я тоже задал Питу этот вопрос. Он ответил, что он не сможет поехать со мной, что Россия для него закрыта, что он уже был в вашей стране в девяностые годы, хотел открыть свой Дом Моды, взял кредит, но на него наехали. Он так и сказал — наехали! Представляешь? И наехали как раз владельцы «Zimaletto». Он все потерял, остался должен банку, скрывался…       — Ты папе это рассказал? Он наверняка сможет узнать, правда ли это?       — Не нужно было ничего рассказывать, детка. Я давно уже знаю, что все это ложь.       В общем, Пит сказал, что в Россию он ехать не может, это опасно для его жизни. Я не думал ни секунды, сразу отправил письмо с отказом, очень хотелось написать все, что я о них думаю, но Пит посоветовал мне этого не делать, мол, вежливыми нужно быть всегда. А потом… Потом Питу позвонили и пригласили его принять участие в конкурсе на вакансию дизайнера-модельера в США, так он мне сказал. Фирма была какая-то маленькая, только развивающаяся, никому не известная, но надо же с чего-то начинать. Он решил ехать на конкурс. Один! И мотивировал это свое решение заботой обо мне. Мол у меня агорафобия, не нужно мне ехать в Америку, ведь еще не известно, получит ли он вакансию. А в Париже у меня налаженный быт, друзья, всегда найдется кто-то, кто сможет со мной выйти на улицу. Вот если Пит получит работу, то он приедет за мной и мы вместе отправимся в США.       — И ты ему поверил? Мишель, милый, как ты мог поверить этому никчемному, завистливому, мерзкому типу? — я больше не могла быть безучастной, да и никто бы не смог, слушая этот печальный рассказ Гортье.       — О, my darling, я так хотел ему верить, что я поверил.       … Пит уехал в Америку и пропал. Он не звонил сам, не отвечал на мои звонки, компании в которой он должен был проходить кастинг мне не удалось обнаружить. Вначале я думал, что это я что-то перепутал, записал название неправильно, или еще что-то… Но потом, когда я начал выяснять во всех авиакомпаниях, а я имел на это право, как супруг, я узнал, что Пит Вилсон не покидал Франции самолетом. Я очень волновался, очень переживал за него. Боялся, что что-то случилось с моим бедным Питом. Так продолжалось долго, очень долго, почти восемь месяцев. Пока однажды входная дверь не распахнулась и на пороге не возник Пит собственной персоной.       — Мишель, миленький, ты дал ему в морду? Пожалуйста, скажи, что ты дал ему в морду!       — Я не дал ему в морду, mon cher ami! Увы, я не дал ему в морду. Вместо этого я бросился ему на грудь и осыпал его поцелуями…       — Уволь меня от этих подробностей, прошу тебя.       — Хорошо.       … О, это была такая встреча, такая страстная нежная, такая желанная, что я даже не сразу его спросил, что с ним случилось и где он был. Я боялся его ответа, боялся узнать правду и навсегда потерять свою любовь.       — Я же просила, давай без этих розовых слюней.       — Мне очень трудно, потому что я сейчас буду рассказывать, как я предавал тебя. И я хочу, чтобы ты поняла…       — Да все я поняла. Хочешь, я сама расскажу тебе, что дальше произошло? Хочешь?       — Это было бы забавно. Ну, попробуй.       — Скорее всего он сказал тебе, что по дороге в Шарль-де-Голль* его-таки настигла русская мафия, они набросили ему мешок на голову и вывезли в Москву.       — Oh, mon dieu, ты как будто была рядом, когда Пит рассказывал мне это. Только про мешок он ничего не говорил, он сказал, что…       — Миха, какая разница? Мешок, снотворное или засунули в багаж. Главное, что вывезли. Так?       — Ну, так.       — Дальше рассказывать? — рассмеялась я, глядя на вконец ошалевшего друга.       — Конечно!       — Потом его, как раба заставили отрабатывать долг в той же компании «Zimaletto». Бьюсь об заклад, он еще и тебя обвинил в том, что его нашли, мол, если бы ты не посылал свои документы, то его бы…       — Мy darling, ты ясновидящая?       — А что тут, нахрен, видеть? Я слишком хорошо знаю такую породу людей. Могу еще сказать, что он уверил тебя, будто ему спишут весь долг, если он наладит контакт с дочкой банкира, которому он должен был, а они выплатили его долги, да вот беда сами из-за него попали в долговую яму. И теперь или он договаривается с банкиром, неважно каким образом и через кого, главное, скосить долг «Zimaletto», или Пита убьют. Так?       — Не совсем, есть кое-какие нюансы. Но по сути все верно.       — А нюансы в том, что он тебе сказал, что его жизнь в твоих руках? Что или ты должен меня охмурить и начать со мной спать, и добиться от меня помощи, или он. Но он не может, он же так тебя любит, что не представляет, как сможет тебе изменить. И тогда ты решил пожертвовать собой. Ты даже решил, что сможешь со мной спать, но ты не смог? Да?       — Девочка моя, я никогда не знал, что ты такая… Такая…       — Какая?       — Умная, проницательная, — было видно, что Мишель восторгается мной. — Но есть и еще один нюанс.       — Какой?       — Имя!       — Имя? Какое имя? Ах, ну да! Пит же совсем не Пит, а Милко. И не американец, а серб. Нет, Мишель, этот ребус мне не решить. Рассказывай, зачем ему нужно было менять имя.       — Я могу озвучить только его версию. Но теперь я уверен, что и она была ложью.       — Нафиг нам его ложь, сами разберемся.       — Сами? Значит… О, ты мне веришь! Ты не выбросишь меня из друзей!       В порыве чувств Мишель бросился ко мне, обнял меня и расплакался. Это было так трогательно, что у меня у самой на глазах появились слезы. Скорее из желания скрыть свою слабость, чем от черствости, я отстранилась.       — Я еще ничего не решила, рассказывай дальше.       — А дальше почти уже нечего рассказывать.       … Я познакомился с тобой. Ты была такой трогательной и слабой в своем горе (я знал, что ты совсем недавно потеряла маму), тебя не хотелось использовать, тебя хотелось защищать. Но это было только вначале. А потом я увидел каким верным и преданным другом ты умеешь быть. Я все время сравнивал вас с Питом. Ты всегда отдаешь друзьям всю себя, ничего не требуя взамен, ты умеешь искренне радоваться дарам друзей. Неважно, пропустили ли тебя первой в очереди или подарили тебе плюшевого мишку, выигрыш в тире — ты благодарна. Ты всегда вступаешься за друзей и помогаешь им. Пит не умел давать, но и брать он не умел, он все принимал, как должное.       — Мишель, хватит петь мне дифирамбы. Это, конечно, очень приятно, но может ты объяснишь, что ты пытаешься мне сказать?       — Что я полюбил тебя.       — Что? Ты с ума сошел?       — Нет, не так, как ты подумала. Ты стала мне больше, чем другом, ты стала моей сестрой. И передо мной встал выбор — жизнь сестры или Пита.       — Но мне же не угрожала физическая смерть, как она, якобы, угрожала Питу. О каком выборе ты говоришь?       — Мy darling, в Швейцарии тебя собирались похитить, и…       — Мишель! — закричала я поняв, что он спас мою жизнь…