Пожар в моем лесу

Курапика приоткрывает глаза и рассматривает залитый солнечным светом знакомый потолок. В голове абсолютно, совершенно пусто. События прошлой ночи всплывают постепенно, проявляются, как недавно сделанный фотоснимок, всё чётче и чётче, и солнце, приглушённо светящее на стены, уже не кажется таким ликующе, ослепительно ярким, а ветер, прокрадывающийся через щели – приятно-ласкающим. Будто за стенами не лето вовсе, а равнодушная зима, порывы воздуха разносят не необходимую прохладу, а колющие хлопья, так мерно и одинаково, что не хочется ничего делать, а только лежать, вслушиваться в звуки на улице и шум крови в голове, думать над смыслом жизни и меланхолично грустить. Казалось бы, что всё – этот психоделический сон уже закончился, наступило утро, должное развеять кошмар. Но стоит Курапике на секунду закрыть глаза, и вокруг чудятся соблазнительные хихикающие девушки с телами животных, похотливо тянущие к нему свои лапы, языками обвивающие каждую его конечность, сжимающие на ней свои острые зубы, и секунды отделяют парня от того, чтобы не лишится частей своего тела. Курапика с криком открывает глаза и успокаивается, вспоминая, что в комнате один. Парень мрачно, нехотя поднимается, подходит к зеркалу и сомнительно рассматривает оставшуюся на нем порванную рубашку, и шею, с легкими красноватыми запёкшимися ранками, образующие овальный узор челюсти, словно двойной ошейник, обвивший горло. Напоминающий, не дающий забыть, куда он посмел сунуть свой нос. Снимает рубашку, не сводя глаз с собственного отражения, всё ещё не веря, но получает лишь ещё одно доказательство – красные пунктирные спирали на всю грудь. Он просто жалок. Дверь резко открывается, и Курапика подскакивает, увидев сзади себя в зеркале чужое отражение. – Я приготовил тебе завтрак, Курапика, – ядовито обращаются к нему, и парень, застаный врасплох, растерявшись, прижимает к себе одежду, словно стесняясь красных меток. – Но на этот раз, - в глазах ёкая мелькает настоящая угроза. – Не заставляй меня повторять, – и дверь захлопывают. Курапика измучено зарывается лицом в ткань. Парень заглядывает в комод, собираясь поменять порванный предмет гардероба на фуфайку, а заодно и обнаруживает там искромсанную сине-желтую ткань, небрежно засунутую как попало. Брови блондина сходятся у переносицы, а губы сжимаются в белесую полоску. И с чего он вдруг решил, что Куроро всё исправит?.. От злости громко и с наслаждением захлопывает ящик, издав сдержанный недовольный рык. Сжимает кулаки, ногти остро и больно впиваются в мягкую кожу на внутренней стороне ладони. Спокойно. Успокойся. Делает несколько мерных вдохов и выдохов. Открывая дверь, вдыхает побольше воздуха, словно выходит не на террасу, а прыгает в воду, натягивает на лицо улыбку, надеясь, что, когда встретит карликов, уже успеет к ней привыкнуть, и она будет выглядеть как нельзя естественно. Продукты свежие, яркие, видно – аппетитные, но почему каждый кусочек такой отвратительно безвкусный? Курапика кладет себе в рот ещё и ещё, чтобы почувствовать хоть какую-то радость, надеясь, что еда поднимет ему настроение. Не помогает. Когда в рот отправляется ещё одна порция и Курапика, заполнив желудок, хочет отбросить наконец палочки в сторону, дверь робко приоткрывают. – Бог Леса-доно?.. Вся скопившаяся в душе пыль, вся копоть как будто улетучивается, смахивается кем-то добрым, чистоплотным и настойчивым. – Гисин… Кёфу… – Бог Леса-доно! – карлики подлетают и падают прямо перед ним, громко ударяясь лбами о пол. – Простите, простите, простите нас!!! – Мы не должны были вас отпускать!!! – Не должны были!!! Курапика хочет сказать, что, вообще-то, это он виноват, что настоял, и раз уж всё благополучно закончилось, то и не нужно так переживать, но карлики тараторят, не давая вставить хоть слово. – Если бы только мы вас не пустили… Вам не пришлось бы… – С вами бы не случилось… – они виновато и совестно отводят глаза в стороны. Карлики замолкают, напряженно сжимая губы, думая, что одними словами свою вину не выразить, а Курапика, пользуясь моментом, говорит наконец то, что хотел. – Вы не виноваты, – человечки удивлено поднимают на него головы. – Главное, что я, как вы и говорили, – Курапика незаметно для них сжимает палочки в руках сильнее и старается удержать голос ровным. – Извлёк выводы из нашей прогулки. – То есть… Вы не злитесь на нас?.. – Нет конечно, – Курапика понимающе отмахивается. – Вы не могли поступить иначе, сами же говорили: моё слово – закон. – Бог Леса-доно! – карлики под порывом чувств подлетают к нему и обнимают, прижимаясь и рыдая во весь голос. – Бо-ог Леса-доно-о!.. Курапика улыбается и утешительно хлопает по их кругленьким вздрагивающим головкам. Давно никто так не радовался тому, что он жив и здоров. Когда успокоившиеся карлики отлетают, Курапика кидает взгляд на циферблат на запястье, хотя и так знает, что сегодня воскресенье. Пора бы уже пойти и оправдать вчерашний риск. – Куроро же сейчас здесь? – спрашивает Курапика. – Никуда не ушел? – Здесь, здесь, – кивают человечки, повеселевшие даже от такой крохотной просьбы. – В своей комнате. Курапика останавливается напротив двери. Заносит руку для вежливого стука, но перед глазами возникают образы, сотканные из вчерашних воспоминаний, местами слегка преувеличенные, но все же правдивые, на несколько мгновений заставляющие замереть посреди движения, словно в тебя выстрелили парализующей пулей. «Если ещё хоть раз он придет ко мне с пустым взглядом, прямо как сегодня, я буду знать, что это из-за тебя, незамедлительно найду и убью.» «Найду и убью.» «Убью.» «Тебя.» Курапика готов поклясться, что сердце и правда на мгновение остановилось. Неужели Куроро рядом с ним настолько неприятно? Неужели настолько противно и мерзко? Но что он – Курапика, ему сделал? Он виноват уже просто потому, что забрел в забытую даже местным богом деревню и захотел поскорее обрести здесь новый дом? – Ну и долго ты там стоять собираешься? – говорят за дверью и Курапика пугается. – Заходи уже. Блондин вдыхает поглубже, замечая краешком сознания, как сердце начинает непроизвольно биться чаще, а руки – предательски потеть. Берет косяк двери и наблюдает как кажущаяся совсем чужой кисть, дрожаще отодвигает дерево в сторону. Да успокойся, успокойся, прекрати робеть уже! Куроро вальяжно сидит на полу и сосредоточенно бегает глазами по строчкам в раскрытом чёрном переплете. – Ты что-то хочешь? – перелистывает страницу. – Да так… – Курапика осторожно садится напротив мужчины, боясь поднимать глаза. – Поговорить. Куроро отрывается от книги и несколько секунд серебряные глаза ползают по блондину, оценивая, прикидывая что-то. После Куроро и вовсе заботливо откладывает книгу в сторону, неторопливо поддается вперед и произносит блондину на ухо разоблачающее. – Да ты же весь трясёшься. Курапика вздрагивает и незаметно сам для себя опускает голову еще ниже. – Возвращайся, когда перестанешь считать меня гремучей змеёй, – Куроро отодвигается и расслабленно возвращает том в руки. – Но я так не считаю! – оживает на оскорбление Курапика, впиваясь ладонями в складки ткани на коленях и поднимая голову. Вот ещё, не хватало, чтобы Куроро считал его слабаком! – Разве? – Куроро приподнимает брови и снова медленно придвигается, не сводя блестяще-белые радужки с испуганных, прозрачно-голубых. – Тогда продержись, – оказывается прямо перед носом, словно в глазах Курапики есть что-то такое, что можно рассмотреть только с настолько близкого расстояния. Курапика не может ни пошевелится, ни отвести взгляд от этих окон в космос. Вокруг становится невыносимо тесно и плотно, весь мир сжимается до размера двух глаз, двух отражающих зеркал с бездонно черным ядром. Курапика, почувствовав, как вот-вот захлебнется, зажмуривается, и то, что сейчас он видит только пульсирующую темноту, похоже на благословение. Действительно тихо, будто у каждой вещи отключили звук. Но Курапика прислушивается. Ветер. Птицы. Трава. Страница. Всё в порядке – он в реальности. Курапика, стесняясь поднимать глаза на ёкая, приоткрывает веки и рассматривает тени, собравшиеся под руками, зарывшиеся в складки белых штанин. Курапике самому себе не хочется признаваться, но теперь уже и Куроро очевидно, что блондин не находит себе места в его присутствии. И Курапика премного благодарен за то, что ёкай удерживается от ехидного комментария по этому поводу. – Прости её, – прерывает тишину Куроро. – Та дзёрогумо – твоя возлюбленная? – опустошенно интересуется Курапика. – Не твое дело, что у нас за отношения. – А вот и моё! Я могу запретить тебе туда ходить! Курапика сначала не понимает, зачем это выпалил, но уже через секунду до него доходит, что это была провальная попытка восстановить свой авторитет. – Если запретишь, – Куроро отрывает ледяные глаза от напечатанных символов. – Будешь заменять Паку. У Курапики перехватывает дыхание от такого заявления. – Ты уже, наверно, заметил, – Куроро наклоняется к уху парня, и Курапика застывает, словно в шёпот мужчины подсыпан сковывающий яд, который вот-вот достигнет отметки, после которой ни один мускул не сможет пошевелиться. – Мне нравятся светленькие, – Куроро интимно отводит кисть за шею Курапики, заботливо убирая мешающие светлые пряди, и одним пальцем оглаживает красненький след от лисьих зубов. – Веди себя хорошо, и больше не придётся выслушивать угрозы от моих знакомых и не только. Курапика почти, практически привыкает к тому, что ёкай близко, и спрашивает. – Так ты ту кицуне не знаешь?.. – Не знаю. Но ты сказал её имя – найти было несложно. – Найти зачем? – в том, что маленькая лисичка, которую он вчера просил спасти теперь в безопасности, парень почему-то не сомневается, а вот Вейзе... Курапика подозревает, что Куроро не из тех, кто возвращает долг самозванцам. Он бы скорее её… – А ты догадайся. Уже. Куроро путает пальцы в пшеничных локонах, резко и шумно выдыхает ему на ухо. – И как тебя не сожрали прямо там?.. – с упоением вдыхает трогательный аромат нежной юношеской кожи. Курапику снова пронзает животных страх за собственную шкуру. Интонация Куроро – как у вчерашней лисицы, будто из уст ёкая не было никаких «отныне я тебя и пальцем не трону». «Ещё как тронет,» – ужасается подсознание. – «Прямо сейчас и тронет.» «Беги!» – вопят инстинкты, но Курапика рискованно надеется, что предчувствие нагло и бесцеремонно врет. – Бедненький хорошенький мальчик, – сочувственно шепчет Куроро и проводит ладонью по щеке парня, заставляя Курапику трястись, как кролик перед волком, как воробушек перед кошкой, когда хищник с блаженством подносит к жертве свои острые зубы. – Его всего искусали, а он спрашивает, в порядке ли та лисица, – Куроро проводит большим пальцем по нижней губе юноши, с явным наслаждением оттягивая её вниз. Прикасается губами к уху Курапики, заставляя восхитительный низкий шёпот отпечатываться, выжигаться в памяти. – Вот здесь… – Куроро опускает ладонь на грудь Курапики, где под ребрами находится испуганное, часто бьющуюся сердечко, и легонько гладит. – Не болит?.. Когда рука ёкая ласково перебирает волосы на затылке, а губы невесомо проходят по виску, веку, последние остатки разума улетучиваются, как нечто ненужное. – Глупый человеческий ребенок… «Пожалуйста, продолжай…» – говорит чей-то голос внутри Курапики, и так и хочется откинуть голову назад, подставить шею для поцелуев, ощутить себя на месте тех кицуне, что вчера целовал Куроро. Куроро же нравятся светленькие. А Курапика лучше тех развратных животных, разве нет?.. – О чем ты, кстати, хотел поговорить? – произносит Куроро, прижимаясь губами к скуле. Это неожиданный, неподходящий вопрос, произнесённый совсем не тогда, когда нужно. Курапика пытается собраться с мыслями, вспомнить причину, но нахлынувшие фантазии удается согнать далеко не сразу. – Я хотел бы ходить в деревню, – апатично шепчет Курапика заранее подготовленную для этого разговора фразу, так что почти полное отсутствие эмоций всё равно позволяет произнести её без запинки. – Жить, как и все нормальные подростки: ходить в школу, гулять с друзьями... – потом, словно раньше уже где-то видел эти картины, вспомнив, что сам хотел бы быть запечатлён на них, будто опомнившись от дрема, словно снова став сиротой, поворачивает на Куроро сознательные глаза. – Такое можно устроить? – Можно, почему нет, – отвечает Куроро и сталкивается с благодарным блеском, радостно приподнятыми уголками губ. Как бы разрушить эту идиллию?.. – Но не с такими же ранами, – Куроро царапает ногтем шею Курапики, проходит по небольшому хрящевому выступу, заставляя парня судорожно сглотнуть, словно намеревается отрезать блондинистую голову. Курапика коротко выдыхает. Что же получается – ему теперь ждать, пока шрамы не заживут? Сидеть здесь, как в клетке? Это незаслуженно! И слишком долго! – Хочешь быстрее? – интересуется Куроро, хотя и так очевидно. – Конечно… – не задумываясь, отвечает Курапика, краешком сознания подозревая, что за свое желание придется заплатить и с угасающей надеждой косит глаза на Куроро. – Конечно, хочу!.. – тихо. Куроро усмехается ему на ушко. – Тогда сними рубашку, пожалуйста. Курапика отстранятся на немного. Отодвигает мужчину от себя, пальцами боязливо упираясь в широкие плечи, не желая больше увязать в чем-то вязком, глубоком и неизвестном, куда постепенно, но настойчиво тянет его Куроро. Хватается за края ткани у своего живота и оттягивает ее вниз, словно до этого она закрывала недостаточно, взглядом выражает протест и непонимание. – Скажи, – Куроро такая реакция не то чтобы очень сильно, но всё же раздражает. – Я сделал тебе что-то плохое? – Н… нет… – Курапика сжимает рубашку сильнее. Если задуматься, то действительно нет, но внутри Курапики всё сжимается, путается от его действий. – Я сделал тебе больно? – Н-нет… – Думаешь, что сделаю? – Не знаю… – Курапика прислушивается к уверенно кивающему внутреннему голосу, но вслух зачем-то врет. – Н-наверно, нет... – Тогда не упрямься и снимай ее уже. Курапика неуверенно, словно его на камеру просят сделать что-то непристойное, разжимает пальцы, смявшие рубашку и, снова ухватываясь за низ предмета одежды, поднимает руки, вытягивая голову из свободной ткани. Освобождается от нее, открывая ёкаю свою грудь и раны. Куроро поднимает уголки губ, опаляет дыханием шею и довольно шепчет. – Умница. Курапика вздрагивает, когда что-то маленькое, юркое и влажное старательно, точно повторяет волну шрамов на горле, и требуется целая секунда, чтобы осознать и зардеться от мысли, что это язык Куроро. Курапика всхлипывает. – Если не нравится – можешь закрыть глаза и представить себе что-нибудь приятное, – ёкай прерывается, чтобы сказать это, и тут же продолжает, протяжным и мокрым движением накрывая красные точки, изредка останавливается и легонько всасывает кожу. Не буду. В ушах эхом отдаются оглушающие мокрые звуки от поцелуев, горячо ласкающего млеющую кожу языка. Почему?.. Почему уже приятно?.. Боль от множества крошечных укусов, одного за другим, исчезает, словно ряд гаснущих спичек, и до Курапики наконец доходит причина происходящего. Курапика не понимает только, зачем лишний раз страстно всасывать его панически дёргающийся кадык. Зачем Куроро не отстраняется губами и не продолжает лизать шрамы на груди, а наоборот - упоительно припадает к его шее. Возбуждённо впивается зубами в мышцы, больно кусает и оттягивает их, спускается по коже вниз и, часто дыша, грызёт ключицу, будто намеревается вырвать и обглодать кость. Кончиком языка нетерпеливо ползет к соску и облизывает ареолу вокруг него. – Нх!.. – всё еще не понимая, вздыхает Курапика, смотря на ёкая из-под прикрытых ресниц. Куроро успокаивающе воздушно целует возбудившийся сосок и поднимает глаза, чтобы впитать эти неподдельные эмоции, и, получив наконец свой маленький приз, делает, что нужно – проводит языком от одного бока к другому, услужливо умиротворённо и усердно зализывает следы звериных клыков. И именно сейчас, от этой головокружительной покорности, словно Куроро исполняет не изначальное желание Курапики – ускоряет заживление ран, а услаждает юношу по приказу самого блондина, у Курапики туманится голова, высоко и часто вздымается грудь. Хочется зарыться пальцами в вороньи волосы. Обманчиво ласково погладить голову брюнета, и настойчиво надавить на его затылок, принуждая снова обхватить губами свой сосок. После - упасть на спину, чтобы проще было получать удовольствие, грубо схватить чёрные пряди и потянуть их вниз, заставляя нос и губы Куроро упереться в свой пах. Куроро кладет ладони на бока Курапики и несильно пытается развернуть парня, без слов имея в виду, что так ему будет проще достать до спины. Курапика, как в забытии, поворачивается, и уже через мгновение, смущённо хныкает и выгибается, чувствуя, как язык мужчины порхает по его лопаткам. – Уже же не должно болеть, – говорит Куроро, тактично удивляясь напряжению блондина. – Угу, – кивает Курапика, смотря на собственный гладкий торс, где от меток не осталось и следа и перестало саднить, словно вчерашний кошмар наяву действительно был просто и всего-то реалистичным сном. Опускает взгляд ниже, на штаны, и проклинает и себя, и свое чувствительное, никогда не получавшее таких простых, но фееричных ласок, подростковое тело. – Тогда чего дрожишь? – Куроро, желая успокоить, проводит холодными пальцами по выступающим на худом теле юноши ребрам, словно по струнам арфы, и язык мужчины снова совершенно ненужно скользит по позвонкам вниз, оставляя на пояснице несколько нежных поцелуев, и плавно поднимается вверх к последним нетронутым рубцам на шее. О-ох… Отвечать же необязательно, верно?.. Последние раны исчезают под языком Куроро и мужчина берет раскрасневшееся лицо блондина обеими ладонями и настойчиво поворачивает к себе. – Когда тебе задают вопрос, – смотрит в глаза. – Нужно отвечать. Мужчина встает и, отвернувшись, расслабленно, совершенно не стесняясь присутствия юноши, снимает плащ, открывая взору широкую спину с красивыми, словно созданных по образу и подобию ренессанских картин, мускулами, и укладывает одежду в комод. Достает обыкновенную рубашку и озабоченно рассматривает свое лицо и причёску в зеркале, попутно застегивая пуговицы. – За десять минут собраться сможешь, – отрешённая фраза звучит не как искренний интерес, а как непоколебимое утверждение, оглашение факта, условия – у тебя ровно десять минут. Курапика, прижав к себе рубашку, подскакивает и вылетает из комнаты, забегает в свою и, хватая водолазку и джинсы, вспоминает путь в ванную комнату. Десяти минут для этого вполне достаточно. Парень, оставив штаны валятся где-то у входа, хочет поднести руку к изнемогающему члену, но от спутавшихся мыслей, от того, что Куроро – не соблазнительная кицуне, а зрелый мужчина, от того, что это даже не поцелуй, от того, что меньше чем через десять минут, черт побери, меньше чем через десять минут, ему нужно будет как ни в чем не бывало разговаривать с причиной своего теперешнего, сладостно-тающего состояния - от всех этих обстоятельств мастурбировать, пусть даже наедине с собой, не разобравшись в чужих и собственных причинах и мотивах - это просто дьявольски, жутко стыдно; и Курапика обессиленно оседает на пол и лишь совестно закрывает лицо руками, погружаясь в ощущения собственного тела, только сильнее осознавая свое желание. В тесном помещении, обделанного простестким бирюзовым кафелем, к счастью Курапики, оказывается ковш с водой, и парень, найдя его глазами, хватается за спасительный предмет и выливает сразу всё содержимое на грудь. Ледяная жидкость, стекая, охлаждает всё – и тело, и голову, и эрекцию, заставляет дрожать от резкой смены температуры, а не от странно расслабленных и обмякших мышц. Курапика восстанавливает дыхание, и с облегчением замечает, что различает звуки окружающего мира, что не пытается уловить, – сбилось ли дыхание другого живого существа. На всякий случай отрезвляюще, бодряще бьет себя по щекам, вытирается на скорую руку, натягивает чистое белье, водолазку (а как жаль, что не синюю накидку) и джинсы. Выходит, встречая Куроро уже переодетого в тот самый строгий чёрный костюм, который блондин обнаружил вчера в его комнате. Волосы ёкая теперь не зализаны назад, а небрежно и одновременно аккуратно рассыпаны по сторонам, татуировка на лбу плотно перевязана бинтом, закрыта, словно нежелательная ошибка молодости. И если бы не экстравагантные сережки и не уверенная, знающая себе цену, легкая, ненавязчивая, харизматичная и естественная усмешка – сошел бы за обычного добропорядочного представителя офисного планктона. Курапике требуется некоторое время, чтобы согнать удивление с лица – чтобы глаза привыкли к новому облику, а губы наконец спокойно сомкнулись. Куроро в свою очередь тоже бегает по блондину глазами и, видимо, заметив нечто, что его не устраивает во внешнем виде Курапики, недовольно сводит брови. – Подойди-ка сюда, – Куроро тянет блондина к зеркалу и, достав повязку, собирается перевязывать лоб Курапики так же, как и свой. – А это ещё зачем? – уклоняется от его рук Курапика. – Какой-нибудь ёкай может заметить твою метку бога леса, – раздраженно объясняет Куроро. – И тогда, возвращаясь вечером домой, тебе может не поздоровиться. – Ладно, – соглашается блондин и послушно становится напротив зеркала. – Но для начала… – Куроро кладет свою руку на лоб блондина и от места соприкосновения пальца с чужой кожей начинает расползаться чёрный крестообразный символ, такой же, как под бинтом ёкая. – Это что ещё за?.. – Курапика взбешенно начинает тереть кожу и смотреть сначала на ладони, на которых не осталось никакой краски, потом – в зеркало, видеть этот несмываемый рисунок. Как клеймо. – Ты не сможешь всё время носить повязку под предлогом, что у тебя ранена голова, - наклоняется мужчина и их лица в зеркале теперь на одном уровне. – А так никого не удивит, что ты хочешь скрыть татуировку. – Смотрится не очень, – комментирует Курапика, поворачивая голову, рассматривая себя с разных сторон. – Мне нравится. Курапика зажмуривается, проклиная того, кто привил мужчине дурной вкус. – А не покажется ли странным, что у меня в таком раннем возрасте татуировка на видном месте? – недоумевает Курапика. – Да ещё и такая же, что у тебя? Это смешно и дерзко, будто они в одной банде какого-то мейнстримовского комикса про гангстеров. – Соврем что-нибудь. Курапика кривится, но все же позволяет ёкаю замотать чёрный символ. – Ну что, – Куроро уверено шагает в сторону леса. – Пойдем, представим тебя всей деревне? Гисин, Кёфу, - Куроро, не поворачиваясь, отрешенно поднимает руку. – Мы ушли. – Ага, счастливо! – карлики вылетают и активно машут ему в след. Курапика на секунду изумлённо застывает, но потом, улыбаясь, инициативно догоняет мужчину. Возможно, нотки заботы в бархатном, обычно равнодушном голосе, Курапике просто показались.