Stop my suffering at last.
Чангюн просыпается под сильный запах медикаментов и острую боль в районе груди. Открывая глаза, которые с трудом могут вытерпеть даже такой блеклый свет, Им чувствует, что в горле слишком пересохло. Ему больно даже открыть рот, чтобы попросить воды. Дышать парню крайне трудно и невыносимо больно. А звук медицинских приборов только раздражает нервную систему рыжего. Чангюн открывает до конца глаза. С непривычки слёзы непроизвольно начинают стекать по его щекам. Но он, не пытаясь их стереть, начинает осматривать палату. И только сейчас он замечает рядом с собой свою маму. — Чангюнна, ты наконец пришёл в себя! — женщина начинает плакать ещё больше. — Сынок, почему ты мне ничего не говорил? — Я... Я просто не хотел... Тебя разочаровывать, — виновато отвечает Им. Он начинает осматривать себя и видит на груди, наложенную на швы повязку. Рыжий понимает, что теперь в нем нет цветов. Теперь воспоминания о хёне станут бесполезными, а желание увидеть его полностью сойдёт на „нет”. Только вот Чангюну от этого ни горячо, ни холодно, потому что вместе с цветами из него удалили абсолютно все чувства к Ю Кихёну...***
Чангюн складывает последнюю вещь в рюкзак и застёгивает его. Парень знает, что сейчас в палату зайдёт медсестра, чтобы направить его в кабинет лечащего врача за справкой о полном выздоровлении после операции. Когда девушка лет двадцати шести появляется в палате, что-то говоря парню, Чангюн кивает ей (хотя не слушает на самом деле), вещает рюкзак себе на плечо и выходит из палаты следом за медсестрой, прихватив со спинки больничной кровати теплую куртку. – Здравствуй, Чангюн, – мужчина приглашает парня в кабинет, как только он приоткрывает дверь. – Здравствуйте, – Чангюн кланяется мужчине, и проходит к столу врача, оставляя куртку и рюкзак на кушетке у стены. – Меня наконец выписывают?. – Чангюн действительно рад, что он уезжает из больницы. Нет, не потому что тут плохие условия или не компетентные работники. Больница эта вполне хороша. Просто он рад, что в больнице он наконец оставит всю боль, которую ему причиняли чувства к Кихёну. Он рад, что распрощается с ними навсегда – Твои лёгкие теперь в полном порядке, поэтому – да, – отвечает врач, доставая из ближнего ящика своего стола документы Чангюна, – знаешь, ты не похож на моих других пациентов, – Чангюн с непониманием смотрит на врача, а тот видит немой вопрос в глазах парня и продолжает говорить, – они все после операций начинают... Так сказать, грустить, скучать по чувствам, словно от них отрывают их важную часть. А ты... – А я нет, – улыбается Чангюн, – я не знаю, почему так, – честно отвечает парень, – но я и не очень желаю знать, – мужчина кивает и отдаёт Чангюну несколько листов с печатями и его же подписями. Чангюн благодарит врача, низко кланяясь, тот в ответ желает ему больше не встречаться с этой болезнью и прощается с парнем. Чангюн выходит из кабинета, сжимая в руке все бумаги. В коридоре он облокачивается на стену около двери в кабинет и набирает воздух в лёгкие, сразу же выдыхая его весь. На лице появляется по-детски глупая улыбка. Парень быстро идёт к выходу, почти выбегает на холодную улицу, забывая надеть куртку. А на улице уже зима. Белый хрустящий под ногами снег, и очищенные от него тротуары. Голубоватый иней на худых ветвях деревьев и кустов и почти незаметные белые рисунки на окнах, словно чудесные тонкие кружева. И лёгкий мороз, который забирается под тонкую кофту Чангюна. Парень ещё раз набирает полные лёгкие этого морозного воздуха. Сердце Има так бешено бьётся от этого волнения. Чангюн так счастлив этому, словно всё это время воздух для него был чем-то запрещённым. Мелкая дрожь с тем же волнением проходит по всему телу, и следом за ней рассыпается приятное тепло и какая-то радость или даже счастье. Парень чувствует внутри что-то непривычное, но приятное. Кажется, это облегчение. И действительно на душе так легко и спокойно без тех сковывающих душу и мучительных чувств к проблемному Кихёну. Но Чангюн до сих пор не верит в эту лёгкость и свободу. Поэтому волнение до сих пор тревожит его, заставляя вспоминать те содрогания от боли и нежные белые лепестки красивых роз, которые приносили только страдания, утопая в тёмно-красной жидкости. Чангюн зажмуривает глаза и эти картинки сразу растворяются в сознание, которое становится все свободнее с каждой секундой. Чангюн наконец вспоминает, что он стоит на улице зимой без куртки и с глупой улыбкой на лице. Ему становится немного неловко, когда он начинает ловить на себе смущающие взгляды медработников, которые заходят в больницу. Он кидает на очищенный от снега асфальт рюкзак, заполненный вещами до краёв, и начинает натягивать на себя тёплую куртку. Чангюн выходит с территории больницы, облегчённо выдыхая. Он не чувствует ни тоски, ни горечи после потери тех чувств, потому что от них было тяжелее и больнее. Чангюн наконец свободен, и парень ни разу не жалеет об этом. Парень ловит у дороги такси и называет свой домашний адрес, желая поскорее добраться до дома. Он достаёт свой телефон из маленького кармана рюкзака и набирает номер своей матери. – Мам, я скоро буду дома. Дома Чангюн почти не говорит, а только слушает свою маму. Слушает и улыбается, понимая, что, ну, совсем нет внутри него той назойливой и сильной боли, отвлекающей от всего и всех. Чангюн рад, что наконец он может видеть дальше уставшего отражения в зеркале или тёмных витринах магазинов и кафе... А на следующий день парень просыпается рано утром, когда над зимним Сеулом ещё висит туман, что даже не начинает превращаться в голубоватый иней на ветках деревьев и кустов. Он собирается тихо, пытаясь не разбудить свою маму. Сходив в душ и надев на себя теплые вещи и зимнюю крутку, Гюн сначала вытаскивает из своего рюкзака все вещи, которые он так и не выложил после приезда домой из больницы, а потом складывает в этот чёрный рюкзак все свои рисунки, на которых изображён Кихён, пусть даже как-то косвенно, собирает в сумку все рисунки с изображением белых роз и газеты, на которых мелькает имя Кихёна. Он достаёт из своего шкафа коробку, что запрятана дальше и глубже всего остального чангюновского хлама, оттуда рыжий достаёт пару фотографий самых обычных, на которых он вместе с Ки. Чангюн решает, что если и прощаться с прошлым, то со всеми напоминаниями о нём, чтобы даже малейшего соблазна не было. С самой высокой полки в этом шкафу Чангюн достаёт тёплый-тёплый шарф, подаренный Ю, который Им не надевал ещё со школы. Парень накидывает его на свои плечи, но почему-то не решается замотать его весь, всё-таки чувствуя какую-то тревогу. После плотной упаковки всего этого в рюкзак Чангюн выходит из своей комнаты, обувается и покидает квартиру. Едет на утреннем автобусе он долго, даже почти засыпает. Но электронный, неживой женский голос постоянно будит его на каждой остановке. Всё время сменяются пассажиры этого автобуса, в основном это старые люди, которые живут в этих пригородных деревнях. Чангюну же до них всё равно, он только ждёт своей остановки; ждёт, когда наконец дойдет до того поля, которое он ещё в детстве обнаружил на окраине одной деревни, приезжая на каникулах к бабушке с дедушкой. Чангюн находит это пустое окраинное место у леса быстро. Срабатывает его мышечная память. Он чуть ли не бегом проходит всю деревню, знакомую с детства, останавливаясь у пары участков, чтобы поздороваться со знакомыми родителей. А потом парень еле идёт до кострища по сугробам на этом поле. Он быстро разжигает костёр на этом месте, благо здесь часто разводят костры, приезжая на отдых компаниями. А потом... Чангюн выкидывает огромную стопку своих рисунков в огонь, пару тех фотографий, где ещё остались улыбки парней, тёплый шарф и всё остальное, что есть в его рюкзаке. И внутри парня нет и капли жалости ко всему этому. Теперь остаются воспоминания только в его голове. Жаль, что от них он не сможет избавиться также просто.***
– Чангюн, ты уверен, что хочешь перевестись на факультет искусства по середине второго курса? – Да?. Да, если это возможно, – отвечает Чангюн, подтверждая свои слова лёгким кивком. – Ты знаешь, что тебе придётся сдавать опять вступительные экзамены? – Им опять кивает. Он это знает, но вступительные экзамены на факультет искусства – это рисование, ограничивает художника только время, данное для выполнения рисунка. Но это совсем не проблема для Чангюна, для парня, который буквально с детства живёт рисованием. – Хорошо, я поговорю с деканом этого факультета, и он назначит день экзамена. – Спасибо! – восклицает парень, подрываясь с места и низко кланяясь ректору, что смог уделить обычному студенту время. Чангюн ещё раз, последний раз, кланяется мужчине и выходит из его кабинета. На душе вновь какое-то облегчение. Всё вокруг оказывается таким простым. Оказывается, когда тебя не тянут на дно мучительные чувства, прощаться с прошлым, просто оставить его очень и очень легко. Чангюну нравится это всё больше с каждым днём. Это похоже на новую жизнь. Парень теперь понимает, что значит выражение „начать жизнь заново” или „с чистого листа”. Чангюн застёгивает рюкзак, из которого минутами ранее доставались документы для перевода на другой факультет, и уходит по коридорам, наполненным студентами, к выходу. Чангюн, конечно, хочет закончить обучение на высшие баллы, но выходить на учёбу раньше, чем закончится его больничный, он не собирается. А ещё Чангюн не хочет пересекаться со своими замечательными друзьями. Они же наверняка начнут... – Им Чангюн! Мелкий ты засранец! – Еб, твою мать... – шепчет Чангюн, укрывая лицо ладонью. Сначала он останавливается на секунду, а потом продолжает идти, ускоряя шаг. Наивный надеется, что успеет покинуть здание университета до того, как встретится лицом к лицу со своими друзьями. Они ему в больнице то нервишки потрепали хорошо, так и сейчас на больничном жизни спокойной не датут. Но... – Привет, малыш, – на плечо Чангюна ложится не очень тяжёлая рука Ли Минхёка, который, кстати, вновь решил покрасить свои волосы. – Вопрос: малыш, потому что младше вас или потому что ниже? – с печальным выражением лица спрашивает Чангюн. Конечно, он рад видеть своих друзей, но если бы они были потише и менее бешеными, им бы вообще цены не было. – Ну ты что?.. Шутки про твой рост – это низко, – улыбается блондин. Да он вновь стал блондином (и как только он не облысел?), только теперь не пепельным, теперь он больше похож на натурального блондина, и его волосы на свету отливают золотистым цветом. – Привет, мелкий! – на втором его плече появляется рука второго блондина, почти такого же, как его новоиспеченный муж. Чангюну до сих пор непонятно, как Хёнвон вообще согласился на такое. До этого времени на покраску волос Хёнвона было наложено жесточайшее табу. Минхёку было запрещено прикасаться с такими намерениями к Вону. Но всё-таки месяц в безумной Америке сильно действует на людей. Ну и, возможно, новые позы в сексе этих бешеных кроликов. – Мы знаем, что тебя выпустили из больницы три дня назад, – начинает Минхёк. – Откуда?. – на лице макнэ появляется гримаса искреннего непонимания, недоумения и страха. Они всё больше и больше напоминают Иму маньяков. – А ты нам и слова не сказал! – невзирая на вопрос Чангюна, заканчивает за Мина Хёнвон. Конечно, парочка идеальная, но страшная... – Предлагаю, пойти и напиться до онемения ног, – смело заявляет Че, конечно, Минхёк не против и только поддакиват. – Идея невероятная! – Парни, я не хочу...Спустя двадцать минут.
– Ита-а-ак, мы пьём за полное выздоровление нашего любимого макнэ! – А я ведь маме обещал вернуться раньше... – шепчет Чангюн, тяжело и грустно вздыхая. Но время назад уже не вернуть, да и сопротивление Минхёку и Хёнвону, которые собрались выпить, – дело опасное, поэтому младший с малым энтузиазмом берет в руки стопку с шотом и присоединяется к старшим.***
Погода в Корее очень неустойчива, постоянно меняется. За день вы можете пережить и жару, и дождь, и ветер, и град, и снегопад. Поэтому чаще всего у корейцев в сумках или рюкзаках есть и тёплые кофты, и зонты, и солнцезащитные очки. Нельзя сказать, что это им не нравится или это расстраивает их, они привыкают к такому климату с самого рождения. Но вот уже третий день над Сеулом нависают, словно плотный купол, тёмные тучи, из-за которых, конечно, не видно неба и солнечного света почти нет. В домах темно-темно даже с открытыми шторками у окон, и приходится всем жечь электричество, включая почти везде свет. Снег идёт огромными пушистыми белыми хлопьями с того дня, стоило только тучам спрятать небо от людей. В Корее за последние десять лет ещё не было таких сугробов. И сколько бы его с дорог не убирали, меньше его не становится. И именно в один из таких дней семью Чангюна пригласили за город на день рождения какой-то маминой подруги. И сначала корейцев радовало то, что наконец у них будет много снега, что является редкостью для этой страны. Но сейчас они ходят хмурые или даже злятся из-за сугробов по колено. – Мам, ну, мы едем за город, – ноет Чангюн, застегивая очередную пуговицу на белой рубашке, – зачем мне надевать рубашку? – он продолжает, словно семилетний ребёнок ныть и недовольно кривить губы, одёргивая рубашку вниз. Похоже, рыжий взрослеть и не собирается. – Ты же не будешь в грядках там копаться, Чангюнна. И мы едем на день рождение, – женщина уже готова к выходу. Она подходит к сыну и поправляет рубашку на нём. – Да, всё, всё!. Выходим, мам. Нам ещё ехать. На улице не холодно, но снега столько, что можно в нём спокойно так застрять. Он всё идёт белоснежной стеной, что руку свою вытяни – не увидишь ладонь. Женщина ругается на такую погоду и начинает идти по сугробу до такси. А Чангюн на секунду задерживается у самой двери, поднимая взгляд на эту белую стену из множества снежинок. Парень стоит и смотрит на большие хлопья снега, которые без помощи ветра падают на землю, превращаясь в мягкие, словно ватные, сугробы. Он слушает, как под ногами его матери хрустит этот снег, как эти маленькие хрупкие снежинки ломаются под ногами. Чангюн часто зимой прогуливал школу, особенно, когда в такие дни шёл снег. Делал он это просто потому, что его горе-душа художника не желала сидеть в душных кабинетах со стенами цвета блевотной желтизны, его душу тянуло ко всему красивому, будь то люди, города, природа. А зима вдохновляла Чангюна с самого детства. Если все считают весну символом новой жизни, то для Гюна зима была символом чуда. Чангюн со своей мамой не без труда добираются до такси, которое должно их довезти до того самого загородного дома. В машине тепло, и водитель приветливый, что радует женщину. Только что-то начинает тревожить Чангюна с самого начала. Та самая интуиция начинает говорить без ведома парня. Всё подкидывает ему всякие жуткие картины автомобильных аварий. Дико хочется остановить машину и выйти из неё, или вернуться домой и остаться в уютной квартирке вместе с маминой вкусной стряпней. Сначала Чангюн пытался оправдывать своё беспокойство погодой. Мол, плохая видимость из-за снегопада дикого, пусть и без ветра, огромные сугробы и возможный гололёд. А водитель – молодой парень, кажется, такого же возраста, что Чангюн. Но потом даже такие оправдания перестали быть оправданиями. Быстро сменяющиеся картинки за тёмным окном, которые кажутся совсем безобидными, становятся для Има стоп-кадрами из хоррора. И на сердце тревога только начинает расти, словно вот-вот что-то произойдёт. И это что-то происходит. Чангюн почему-то успевает всё увидеть и всё запомнить до последней детали, словно не с ним это сейчас происходит, словно он кино сидит и смотрит. Машина уже выехала с города. И, кажется, они были одни на трассе. Но внезапно на бешеной скорости, рассекая снежную стену, выезжает спортивный автомобиль, немного отличный от тех, которые были у Кихёна. Машина эта виляет постоянно, а водитель только добавляет скорости. Наверное, пьян какая-то сидит за рулём. Этот автомобиль почти сразу начинает обгонять не очень-то и быстрое такси, в котором семья едет. Парень, что за рулём такси, пытается сбавить скорость, чтобы этого гонщика пропустить, дабы проблем не огрести. Только вот из-за льда, что на очищенном асфальте, спортивное авто заносит, и то сбивает такси, словно кеглю какую-то в боулинге. Машина переворачивается только один раз, но этого вполне хватает, чтобы все потеряли сознание... Чангюн это всё видит. Потом чувствует толчок какой-то. Потом машину трясёт. А потом... Темнота, которую описать трудно...