Will you save me?

У Кихёна внутри что-то ломается после этих слов, после такого голоса младшего. И Ю уверен, что это не жалость, не чувство ответственности за макне. Он чувствует и понимает, что это чувство вины. Да, то самое ужасное чувство, которое будет тебя сдавливать постоянно, если ты не исправишь всё. Оно будет хуже любых физических пыток. Каждый грёбанный вечер, заставляя тебя тонуть в бездне смутных воспоминаний, это чувство будет медленно и очень болезненно ломать тебе ребра, позвоночник, руки и плечи, все кости ног, оно будет невидимым скальпелем вырезать из твоего уставшего тела окровавленные органы. Но каждое утро ты, весь разбитый и со слезами на глазах, будешь вставать и смотреть на своё отражение, которое ты каждую минуту будешь ненавидеть всё больше и больше. Кихён за всю свою жизнь ещё никогда не чувствовал себя таким виноватым перед кем-то. Но это же Им Чангюн... С ним у Кихёна всё не так. Брюнет уже чувствует, как это никогда невиданное существо проникает внутрь него и начинает царапать кихёновское сердце своими острыми и, кажется, стальными ногтями. К чувству вины присоединяется ещё и страх. Ю толком то и не знает, что его так пугает, но всё тело замирает на секунды от невыносимого холода, который ощущает на себе только старший. Он нервно сглатывает и ещё до остановки лифта дрожащим голосом произносит: — Ты должен сделать операцию, — он несмело смотрит в глаза Чангюну. Младший же в свою очередь удивляется, что Ю вообще заговорил. Когда Гюн обращает свой взгляд на него, пальцы немеют от беспокойства за Ки, потому что такого бледного и испуганного хёна он видит впервые. — Зачем? — Чангюн уже знает, что его ответ на такой, как он сам считает, глупый приказ, конечно, будет отрицательным. Он, как и все болеющие или уже погибшие от этой жестокой болезни, вообще не понимает того, как можно убрать из себя те чувства, что будут всегда посвящены одному из самых дорогих тебе людей. — Я ведь не могу тебе помочь, — у Кихёна на глазах слёзы и голос дрожит так, что Чангюн с трудом это выносит. Но старший находит в себе какие-то силы, чтобы продолжить говорить дальше. — Ты спас меня, но сам сейчас ты умираешь... — голос старшего дрожит всё сильнее, а Чангюну дышать всё труднее при виде крупных слёз, что скопились в уголках лисьих глаз. И вот уходят из Чангюна все силы — он хочет обнять своего хёна, как делал это уже тысячу раз до этой минуты. И парень делает шаг в сторону Ки, но двери чёртова лифта открываются. И парни обязаны выйти. — Тогда все мои чувства пропадут, — Чангюн продолжает разговор уже на улице. Он почти сразу замечает чёрный автомобиль Ю и начинают идти к машине. Кихён, безусловно, даже не возражает, а только идёт следом, почему-то всё ещё боясь потерять своего макне. — И что?! — Кихён резко поворачивает младшего к себе лицом и пытается посмотреть в его глаза. И, как всегда, он находит там понимание, грёбанную веру в чувства и в жизнь. Он опять видит в этих карих глазах своё спасение, хотя спасать Кихёна уже не надо. — Кихённа, пока ты рядом со мной, всё будет более, чем прекрасно, — Чангюн подходит к Ки вплотную и обнимает его за плечи так крепко, что брюнету становится трудно дышать. Он чувствует, что нужен Гюну, что младший погибает. Кихён быстро стирает со своих глаз слёзы, ведь никто не должен их видеть. Он обнимает в ответ, потому что действительно хочет помочь, и почти не слышно даже для самого себя клянётся, что поможет, потому что любит. Чангюн поднимает лицо Ки на себя, держа его за подбородок. Он вытирает пальцем влажные следы со скул старшего. Кихён судорожно вздыхает, чувствуя тёплое дыхание на своей коже. Старший кладёт свои руки на талию Има и, пытаясь согреться в этот стылый, ноябрьский день, жмется к нему ещё ближе, хотя, казалось бы, куда ближе. Чангюн, будто в первый раз, очень бережно, словно Кихён — это фарфоровая кукла, целует в уголок покусанных губ. Кихён до сих пор нервно дышит, и от каждого прикосновения младшего по его телу пробегает табун мурашек, но Ю становится в разы теплее. Он поднимает свою руку и оставляет её на плече макне, сжимая жёсткую ткань чужой парки. Кихён отвечает на поцелуй — проводит языком по нижней губе Гюна и прижимает его к машине. Кихён прижимается к податливому телу Има. Жадно вдыхая запах родного тела, целует Ю так, что все прежние прикосновения и поцелуи становятся ничем. В одном касании губ находятся абсолютно все чувства каждого из парней. Жажда чего-то большего и какое-то непонятное и крышесносное безумие заставляют старшего прижиматься к Чангюну сильнее; кихёновская нежность и осторожность, которые Им запомнит, наверное, навсегда, бьют по рёбрам и солнечному сплетению, заставляя рыжего забыть о существовании воздуха вокруг; губительная похоть подчистую сжигает нервы обоих. И это чрезвычайно пленительное слияние чувств заставляет парней тонуть в упоительной и прекрасной эйфории. Онемевшими от холода пальцами Кихён всё сильнее сжимает куртку макне. Чангюн для него уже не просто спасение, не лекарство от удушающих цветов. Он становится тем неизведанным, что создаст в скором времени совершенно новый мир для Ю Кихёна. Такой мир, о котором будут знать только двое. Мир будет строится недолго, но из самых маленьких крупиц чего-то недосягаемого и неприкосновенного. Но жизнь... Она такая жестокая, она не может дать двум людям немного счастья. Кто-то обязательно должен страдать, утопая в случайно кинутых, но жестоких фразах, в необдуманных действиях. Жизнь — это сплошная ирония и чёрный юмор. И Кихён и Чангюн стали жертвами рулетки, в которую эта Жизнь так любит играть. Теперь Чангюн всем своим телом, каждой клеткой мозга и каждой частью своей тоскующей по покою души боится. А боится он того, что эта эйфория сломается, как какой-нибудь хрустальный шар, изранив его душу до полного её омертвления. Им боится, что пройдёт минута, две, и Кихён опять уйдёт от него, оставив наедине с болью. И поэтому он тянется к хёну, пытается стать одним целым вместе с ним, чтобы даже ироничные действия чёртовой жизни не смогли разрушить их невидимое счастье.

***

Чангюн паркует чёрный кихёновский автомобиль возле высокого здания. Вокруг стоит огромное множество дорогих автомобилей, похоже, даже дороже, чем авто старшего. И возле них ошиваются мужчины в явно дорогих костюмах. Почти каждый из них не спешит садиться в машину и ехать домой, где его ждёт, наверняка, истеричная жена, и, не спеша, закуривает уже вторую или третью сигарету. Потом этот мужчина не поедет домой. На его пути встретится какой-нибудь бар, пара порций виски. И вновь будут портить его лёгкие сигареты, много сигарет. А Иму от этого и смешно и грустно. Кто-то даже не обращает внимание на то, что сам себя убивает своими лжепотребностями, а он каждое грёбанное утро молится, чтобы в этот день он не умер от асфиксии. Мимо автомобиля Кихёна проходят всё те же мужчины, у которых на лице нет ничего кроме усталости и желания трахнуть какую-нибудь девушку лёгкого поведения. Чангюну очень непривычно находиться здесь. Он буквально чувствует свою не принадлежность к этому месту и к обществу этих людей. Ему кажется, что один только асфальт этой парковки стоит дороже, чем жизнь рыжего. Поэтому он не спешит выходить на улицу и идти в здание, чтобы забрать своего хёна. Вечер медленно ползет к ночи, и город всё больше погружается в тёмно-синюю мглу. Мир становится немного красивее и лучше, если не обращать внимание на людей, которые могут только опошлить всё, что их окружает. Чангюн смотрит на время и понимает, что Кихён задерживается уже на час. Им недовольно вздыхает и всё-таки решает подняться, потому что это не единичный случай. Кихёна определили в эту компанию на стажировку полторы недели назад. И парня задерживают буквально каждый день. И каждый раз старший выходит из этого здания, словно он не с бумагами работает, а является живой боксёрской грушей. Чангюн закрывает авто и, пытаясь не смотреть на зажравшихся работников той компании, которые даже не пытаются скрыть свои насмешки, идёт к высокому зданию. Как раз у самого выхода на него чуть ли не падает от усталости Кихён. Чангюн, сняв с еле живого брюнета рюкзак, берёт его за руку и ведёт через половину стоянки, наполненной людьми и автомобилями, к машине старшего. И либо Кихён просто на столько устал бегать по всему офису, пытаясь угодить начальству, ведь только они могут подписать документы об окончании стажировки, либо он просто смирился со своими чувствами, с чувствами макне и наслаждается каждым новым мгновением, проведённым рядом с Чангюном. Ю послушно идёт за Гюном, сжимая, как можно сильнее, руку младшего. — И даже не будешь возникать? — спрашивает Кихён, сев в машину на пассажирское сидение и устало закрыв глаза. — Это ведь бесполезно, — Чангюн, если честно, смирился только на словах, чтобы Кихёна меньше трогать. Он никогда не сможет смириться с тем, что на ставке архитектора Ю работает вместо секретарши. Им не сможет смириться с тем, что Ки не может отказаться от этого. Ведь в таком случае учёбу он не окончит. И с незаконченным образованием он никуда не пойдёт, разве что только к отцу. Но в последнее время их отношения становятся всё острее и острее. Один очень пренебрежительно относится к другому, другой совсем не уважает первого. Семейная идиллия, что ещё сказать. —Домой или в общагу? — спрашивает Чангюн, выезжая со стоянки. — Домой, — от дикого изнеможения равнодушно отвечает старший. И знаете, физически он не особо то и устаёт, всё-таки ему не десять лет. Но вот психологическое давление со стороны начальства и других людей, которым Ю не должен грубить... Причём давление это вовсе не по рабочим вопросам, а ради того, чтобы охамевшие дяденьки с набитыми кошельками наигрались с новенькой и молодой жертвой в их офисе. Почему Кихён просит ехать именно домой? Ну, потому что Минхёк с Хёнвоном уехали в Лос-Анджелес на свой чёртов медовый месяц только неделю назад, и это значит, что в общежитие никто не будет мозолить Кихёну глаза своими крашенными в голубой цвет волосами, никто не будет слишком эмоционально рассказывать о какой-нибудь ерунде по пятому разу, придавая с каждым разом этому событию новых красок. Да, и, наверняка, любому человеку комфортнее дома, там уж точно никто не будет тебя трогать. Ещё больше хочется туда вернуться при воспоминании о том, что эту квартиру Кихён выбирал вместе с Гюном, который тогда весь день уговаривал старшего купить самую большую кровать. Исключительно для сна, конечно. —Ты сегодня должен был быть у врача, — вновь начинает говорить Ю, — он что-то говорит? — Да. Там, на заднем сиденье, — Кихён поворачивается назад и берёт рентгеновские снимки в руки. В машине темно, и разглядеть что-либо очень трудно. Но даже в таких условиях от увиденного сжимается сердце. И... Кихёну впервые так страшно, что воздух вокруг становится до головной боли холодным, а руки немеют до боли в костях. Он смотрит с минуту, просто проглатывая весь ужас от увиденного, и, откровенно говоря, не понимает, почему ничего не меняется. Этот снимок идентичен тому, который был сделан около двух недель назад. И жизнь цветов, что проросли в лёгких, буквально остановилась, но до этого, к сожалению, по вине Кихёна они успели заполнить собой каждый сантиметр лёгких. — Какого хрена?! Чангюн, скажи, что это твой тупой развод, — звучит это крайне грубо и даже требовательно, но в глазах старшего максимальное количество мольбы, даже не надежды. А на последнем слове голос почти срывается и становится хриплым и не уверенным. Но Им продолжает молча вести автомобиль. Сказать что-то? Так, он не знает, что говорить в такой ситуации. Чангюн не знает даже как жить с такими ситуациями. У него почему-то всегда так: он только решит одну проблему, так из неё вытекают какие-то губительные и отвратные последствия, с которыми оде надо разбираться. — А врач? Он что-нибудь говорит? — продолжает задавать вопросы своим хриплым голосом старший. — Врач не знает. Он не понимает, почему цветы не сохнут или не растут. — Пока эти слова всё также тихо звучат из уст макне, сам он паркует машину около подъезда. Он видит, что Кихён волнуется, но не этого он хочет. Совсем не этого. Сам Чангюн старается просто прятать все свои переживания, думая, что так Ки будет меньше обращать на это внимание, хотя на самом деле рыжий очень боится. — Но тебе же, блеадь, больно! — почти кричит Ки, выйдя из автомобиля. А Чангюн пытается игнорировать это громкое беспокойство и старшего начинает раздражать это. Макне первым заходит в подъезд, надеясь не пересечься со взглядом Кихёна, потому что от этого взгляда и станет больно. Ведь, как бы печально это не было, как бы прискорбно это не звучало, но Чангюн не видит в глазах Ки любовь. Да, там есть беспокойство и противное чувство вины, а с этим и желание заботиться. Внутри Кихёна есть желание находиться рядом с Гюном. Но того, что может спасти Има, нет. А ведь эти чувства так легко спутать с любовью. И, похоже, цветы тоже не понимают этого. — Хватит меня игнорировать! — рычит Ю, заходя уже в лифт. — К этому ведь очень просто привыкнуть, — Чангюн всё-таки поднимает глаза и пытается найти спасение или хотя бы намёк на это, но почему-то ему кажется, что даже зацепиться тут не за что. Младший совсем не хочет верить во всё это. — И, тем более, ты же почти всегда рядом со мной. — Но я не могу помочь! — Ю переходит уже на крик, когда парни выходят из лифта. Глупее фразы Чангюн не слышал. Он знает сам, что Ю ему помочь не может. Им каждую ночь, бестолково теряя свои слишком драгоценные часы не на сон, молится, чтобы с утра в глазах самого близкого человека он смог увидеть то, что сам даёт Кихёну каждый божий день. Чангюн не понимает, почему Кихён не может полюбить его, почему он всё ещё боится? Разве теперь для этого есть причины?! Макне даже пытается убедить себя, что это он просто от страха и какого-то испуга путается в чужих чувствах, но ведь цветы невозможно обмануть. Это всё действительно может так походить на бред сумасшедшего. И любому другому человеку казалось бы, что этого просто не может быть. Но почему-то это так, не смотря на то, что и Ки, и Гюн хотят изменить это... Чангюн не решается заговорить с Кихёном о том, что его так сильно беспокоит. Просто боится, что порушит всё ещё больше. Он, тихо прикрыв полуулыбкой геноцид клеток его души, проходит дальше в квартиру. Чангюн всегда, даже если он при смерти, ведёт себя так, словно всё в порядке и даже более, чем просто в порядке, словно это не губительная болезнь забирает у него последние минуты жизни, а это просто усталость. Чангюн не хочет тревожить Кихёна, не хочет обижать его, потому что однажды уже обидел. И в итоге, это подводит к, скорее всего, неминуемой смерти. И если не Чангюна, то его чувств к этому хёну. Но даже при полном осознании этого Чангюн не сможет потребовать от кого-то помощи. — Господи, Чангюн, почему ты всегда молчишь? — голос старшего так сильно дрожит, что любой бы смог понять: ещё немного и голос сорвется, а Ки в истерике рухнет на пол, сжимая руки в кулаки до остановки потока крови к подушечкам пальцев. — Я умоляю перестань... Когда Чангюн чего-либо не желает, именно это и происходит. Он не хочет доставлять старшему неудобства, не хочет надоедать ему своими цветами. Им не хочет, чтобы Ки умирал вместе с ним. Но именно это и выходит. Видимо, Чангюн слишком глуп, чтобы делать всё так, как хочет он сам. Он чувствует, как цветы внутри него буквально ликуют от новой порции чангюновской боли, которая новыми волнами накатывает, стоит только взглянуть на Ю. Младший вновь возвращается, как самый обычный пёс. Тот, которого ты как не бей, вернётся всё равно. И вроде бы спасать надо Гюна, но всё как всегда. Словно это — день сурка, или крутят один и тот же грустный арт-хаусный фильм. С каждым шагом Чангюн становится всё ближе к старшему, с каждым шагом он всё больше видит страха в чужих глазах. И, Иму кажется, что сейчас всё будет происходить, словно по сценарию, заученному наизусть. И такие мысли ведь вполне оправданы. Но... Что-то идёт не так, и все печальные имовские ожидания рушатся, когда Кихён тянется к нему, а потом, обняв за шею и плечи, первый прижимает младшего к себе. И, похоже, Чангюн даже растерян, потому что Кихён ещё никогда не целовал первый, не обнимал первым. Но сейчас эти кихёновские объятия такие крепкие, что все мысли из головы вылетают, кости почти ломаются, а цветы в лёгких рыжего сами начинают гибнуть от нехватки чёртова воздуха. — Чангюнна, прости меня за то, что я не могу помочь, — вновь извиняется он. И, похоже, как бы прискорбно это ни было, эта фраза скоро потеряет свой настоящий смысл. — Я не хочу, чтобы всё происходило так, — слова тягучей тоской растекаются по телам обоих парней. И всё тот же приставучий холод своими огромными руками обнимает Кихёна и сжимает ему шею до темноты а глазах. Старший с надеждами согреться теплом чужого тела пытается только сильнее прижать к себе Гюна. — Пообещай, что всегда будешь рядом, — тихо просит Чангюн, — даже если цветы никуда не уйдут, — похоже, он уже просто смирился с тем, что ему придётся ещё долго терпеть этот рассадник боли внутри себя, — обещаешь? — Конечно. Чангюн, продолжая обнимать старшего, запускает ладонь в его немного спутанные чёрные волосы. Им не знает: верит ли он этому обещанию или нет. Но парень понимает, что, возможно, эти часы — одни из последних часов его жизни, и терять их в пустую, отказываясь от самого дорого человека из-за каких-то надуманных мыслей, просто самый безумный бред. — Я, возможно, сейчас пиздану самое тупое, что можно сказать в такой печальный момент, — растворяя тишину в квартире, с некой глупой, но на самом деле очень тупой, таинственностью начинает рыжий, заглядывая в глаза Кихёну, — но я хочу тебя. За два с половиной месяца, которые мы с тобой провели в мирной, безболезненной и очень прекрасной любви, мы ни разу не переспали, — прекратив объятия, старший только закатывает глаза, что совсем неудивительно. — Вот, никогда не начну сомневаться в том, что портить момент — это твоё любимое, — Ю отходит к шкафу в прихожей и снимает с себя тёмно-серое пальто. Чангюн продолжает стоять на том же месте, облокотившись о стену, и пристально наблюдает за всеми немного неуверенными и, похоже что, скромными движениями брюнета. Макне ещё раз убеждается, что, как не меняются люди, так и не меняются их привычки, повадки, манеры речи или движений. Иму кажется, что Ю даже в росте не прибавил ещё со школьных дней. Кихён начинает делать вид, что не замечает рыжего. Но когда он проходит мимо Чангюна, тот его по-хозяйски хватает за локоть и тянет на себя. — Ты ведь тоже, — говорит Им, когда их лица останавливаются в паре сантиметров друг от друга. — Что тоже? — Хочешь, — в бромансе с его низким и грубым голосом это звучит... Нагло, слишком самоуверенно и очень сексуально. И Чангюн это прекрасно знает, ведь не в первый раз пользуется. Кихён из-за собственного эго или из-за какого-то бессмысленного страха хочет в ответ сказать что-то грубое и противное. Но, во-первых, он обещал Чангюну, что поможет ему вытерпеть боль и цветы. А, во-вторых, после этой чангюновской манипуляции со своим голосом и его по блядски сексуальными глазами кровь в теле Кихёна приливает совсем не к голове. И старший, цепляясь пальцами за плечи Има, припадает к чуть приоткрытым губам макне. Он быстро стягивает куртку, и та остаётся в одиночестве покоиться на холодном полу квартиры. Придерживая старшего за талию, Гюн начинает медленно делать шаг за шагом вперёд, подталкивая того к кровати. Кихён быстро стягивает с худого тела младшего толстовку и откидывает её куда-то в сторону стола. Им своими тёплыми до кихёновского головокружения руками проникает под рубашку старшего. Одной рукой прижимая Ю за талию к себе, Чангюн гладит его по спине, почти не ощутимо задевая кожу ногтями. В руках Има всё тело Кихёна — это сплошная эрогенная зона. Поэтому с каждым, даже чуть заметным прикосновением дыхание старшего становится всё рванее и тяжелее. Старший, поняв, что бороться с таким слишком сильным желанием нет смысла, не хотя, отрывается от губ Гюна. Брюнет оставляет мокрый и пошлый поцелуй в уголке чужих приоткрытых губ, а потом дорожкой таких развязных поцелуев спускается к его шее. Кихён, подталкивая макне на кровать, оставляет, наверно, самые пошлые и одновременно нежные поцелуи на шее и ключицах. Чангюн от такого слишком охуительного наслаждения сжимает до боли в пальцах одеяло, что лежит под ним на кровати, и закусывает губу чуть ли не до крови. Ему кажется, что это не его Кихён. Или его, но с самыми великолепными бесами внутри. Младший, усадив старшего к себе на бедра, вновь возвращает Ю к своим губам и попутно снимает с него явно лишнюю рубашку. Он оставляет поцелуи на плечах, где красуются расплывающиеся для уже возбуждённого Има татуировки. Кихёну кажется, что с каждым таким поцелуем и каждым объятием он становится для Чангюна таким откровенным, что это переходит любые рамки, сделанные самим Ки. Но брюнету это безумно нравится, потому что именно этого ему не хватало. Он хочет отдать все чувства и эмоции своему макне, чтобы тот верил в каждое кихёновское „люблю”...