Нет худа без добра

– Мистер Эбернети, – строгого вида доктор смотрит на Хеймитча, слегка прищурив глаза. – Если Вы не бросите пить в ближайшее время, случившееся повторится, и в следующий раз «скорая» может не успеть. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – разводит руками бывший тренер. Он терпеть не может критику, хотя и искусно прикрывается полнейшим пофигизмом к самому себе. – Неделя, год, десять… Все там будем. – Подумайте хотя бы, – доктор переводит сердитый взгляд с меня на Пита, – о дочке с зятем. Как они без Вас справятся? – Да я только о них думаю. – Сколько Вам лет? Шестьдесят? – мужчина смотрит в карточку, в которую недавно записал год рождения и укоризненно хмыкает. Глаза Хеймитча округляются и наливаются кровью. – Давайте поедем в больницу. – Я уже сказал. Нет, – старик поворачивается к стенке, всем видом показывая, что разговор окончен. Доктор качает головой, бьет пальцами по пластиковой планшетке, а затем выходит из комнаты, маня нас с Питом за собой. – Купите вот эти лекарства, – он пишет на листочке бисерным почерком названия каких-то препаратов и отдаёт мне. – Я сделал укол – через некоторое время Ваш отец уснёт, но в стационаре ему было бы лучше. Уход, диета, инъекции. – Мы позаботимся о нём, – мой муж с благодарностью жмёт руку врача, провожая его к выходу. – Скоро мы уедем в Двенадцатый. Там и воздух другой, в крайнем случае, наймём сиделку. «Лишь бы не как Элис», – морщусь я, опускаясь на диван. – Второй раз за три дня, – Пит садится рядом, потирая левой рукой подбородок. – Хорошо, что ты вовремя проснулась. – Хорошо, что ты настоял на том, чтобы Хеймитч жил с нами. Ладно, хоть осмотр разрешил провести. – Я всё слышу, – звучит недовольный голос из комнаты, и мне приходится подопнуть ногой дверь, чтобы та встала на место. – Ты сегодня свободна? – Свободна, если, – смотрю на часы, которые показывают почти девять, – если отменить фотосессию. – И опять наказать Цинну, – Мелларк качает головой. – Так нельзя. Посиди сколько сможешь, потом либо я приду, либо пошлю Мэри. Или Эффи. – На последнюю вряд ли стоит рассчитывать, – мысленно рассуждаю я, скрестив руки на груди, – особенно после выхода статьи в газете о пьяном падении бывшего капитолийского тренера, а если учитывать те слова, которые наговорила ей я… Ну, или можно попросить Си Джей. Она будет в восторге. Новая сенсация: Хеймитч Эбернети при смерти. – Почему ты так не любишь её? – Пит пристально смотрит на меня, заставляя поёжиться. Во рту пересыхает. Неужели я произнесла последнюю фразу вслух? – Что значит не люблю? Мне дела нет до этой девушки. – И поэтому ты вспоминаешь Клэр ежедневно? – Она написала ту заметку! Про Хеймитча точно! – Фотография была сделана на мобильный телефон. В Капитолии любят посплетничать, – Пит медленно выдыхает и встаёт. – Я пойду на работу, а то мы опять поругаемся. Отправлю Мэри к двенадцати. Успеешь? – Угу, – киваю я, наблюдая за тем, как он натягивает пиджак и скрывается за дверьми, а затем бегу на кухню, пытаясь занять чем-нибудь голову и руки. Не думать, не думать, не думать о Клэр! Разогреваю для Хеймитча вчерашний суп и завариваю свежий чай. Ему стоит немножко поесть. На одних лекарствах долго не протянешь. Отрезаю ломтик хлеба и кладу его на блюдечко. Хлеб в Капитолии не такой как в Двенадцатом. Нет ни вкуса, ни запаха. Что они в него добавляют? А Пит целыми днями в галерее – ему печь некогда. Собрав поднос, я отправляюсь в комнату Эбернети и невольно улыбаюсь, вспоминая похожий случай. Я точно также таскала еду, когда лечила Пита в канун Нового года. Правда, тогда я бегала по лестнице… – Есть будешь? – спрашиваю я Хеймитча, устраивая поднос на тумбочке. – А ты хочешь меня с ложечки покормить? – А ты позволишь? – парирую я. – Поешь нормально и заканчивай с выпивкой. Тем более, у тебя ремонт. Помнишь? – Ремонт уже не поможет, – как-то странно бубнит он в подушку. – И вообще мне няньки не нужны. – Поешь, – настаиваю я, сверля широкую спину напряженным взглядом, отчего бывший тренер наконец сдаётся и принимается хлебать суп. – Последний раз, – неожиданно признаётся он, – последний раз еду в постель мне приносила сестра. Ливи. Ты здорово похожа на неё. Правда, она была хохотушкой, а ты заноза в заднице. – И то плюс. Ешь. Заберу посуду немного позже, – чувствуя, что Хеймитч сейчас хочет побыть один, я пячусь к дверям, которые собираюсь только прикрыть. – Зови, если понадоблюсь. – Китнисс, – его голос звучит непривычно ласково. – Спасибо тебе. За мной давно уже никто не ухаживал. Ты действительно напоминаешь ЕЁ, но у тебя в отличие от Ливи всё получится. – Отдыхай, – я киваю и выхожу из комнаты. Хеймитч живёт у нас с Питом уже пять дней. И сегодня я трижды поблагодарила небеса за то, что бывший тренер упал на том проклятом банкете, а мой муж догадался привезти его к нам в квартиру, а не в гостиницу. Первый звоночек прозвенел следующим утром. Алые пятна на щеках, учащенные дыхание, ладонь, массирующая виски и иногда глядящая левую часть грудины. Я не обратила внимания, списала такое состояние на похмелье и даже, когда он пил какие-то таблетки, думала, что это очередной «Алко-3». Я не знала, что Хеймитч гипертоник, и что скачки давления для него обычное дело, а уж, если он напьётся… Окажись Пит дома, он бы, конечно же, сообразил в чём дело. Но мне до Пита далеко. На следующий день Эбернети полегчало, и он даже перебрался на диван в гостиной, матеря слишком мягкую кровать, а на самом деле, конечно, не желая нас стеснять. И как хорошо, что мой муж не отпустил его вчерашним вечером. Я захотела пить в половине седьмого, вышла из спальни и услышала странный хрип с дивана. Хеймитч словно задыхался. Приглядевшись, я заметила, что из носа у него течёт кровь. «Скорая» приехала быстро, но то время, которое уходило впустую, казалось мне вечностью. Я не хотела терять постоянно брюзжащего, всем недовольного и такого родного старика. Неделя, год, десять. Мне всегда будет мало. Он столько сделал для меня. Для нас с Питом. Абсолютно чужой и посторонний. Просто сосед. Человек, которого я случайно нашла в сугробе, дважды спас меня, вытащил с того света и вывел из темноты. С какого-то момента Эбернети стал мне почти отцом, поэтому сегодня я не стала возражать доктору. Только благодаря Хеймитчу я выжила и сумела собрать себя из кусочков. Благодаря ему и Питу... – Миссис Мелларк? – осторожный стук в дверь, а за ним и тоненький голосок заставляют меня встрепенуться и отпереть дверную защёлку. Худенькая черноволосая девушка боязливо косится на диван в гостиной, переминаясь с ноги на ногу у порога. – Мистер Мелларк купил лекарства и попросил побыть с мистером Эбернети. Как его самочувствие? Мэри снимает уличную обувь ровно за десять минут до моего ухода. Робкая и застенчивая, она несмело кивает, когда я показываю ей продукты в холодильнике и прошу проверять Хеймитча хотя бы раз в полчаса. Прощаюсь с больным и убегаю на остановку. До студии Цинны ехать всего сорок минут. Опоздать не должна. Я приваливаюсь к автобусному окну и молча наслаждаюсь городским пейзажем колоритных высоток и редко растущих деревьев. Капитолий красив, но Двенадцатый мне нравится больше. Поскорей бы увидеть маму и Прим. – Здравствуй, Китнисс, – дизайнер встречает меня с распростёртыми объятиями и крепко обнимает за плечи. – Рад, что сегодня мы встретились. – Прости, – смущаюсь я, чувствуя свою вину. – Забудь, – он улыбается, всем видом показывая, что не сердится. – В первый раз я сам не смог, а во второй – тебе поставили пробный экзамен. Результаты уже есть? – Через неделю, – отвечаю я, присаживаясь на вращающееся кресло. Если бы не этот экзамен в среду, я бы уже давно была дома, но поддалась на уговоры преподавателя. Мне захотелось проверить себя и свои знания. Вопросы оказались лёгкими. По истории – революция, по граждановедению – человек и личность, а по математике достались любимая тригонометрия. Я даже ни капельки не волновалась, наверное, потому что не планирую поступать в этот университет. Ждать результатов в столице необязательно: оценки можно узнать и по телефону, поэтому послезавтра я уезжаю со спокойной душой. – Как Хеймитч? – Лучше. Артериальное давление повысилось на сорок единиц. Доктор пугал нас гипертоническим кризом. С ним Мэри – помощница Пита, но я буду позванивать. Фотограф уже приехал? Когда начнём? – Я кое-что выяснил насчёт Си Джей, – Цинна будто специально выдерживает паузу длиной в вечность, заставляя меня понервничать. – Она сбежала в конце августа? – Это имеет значение? – пожимаю плечами я, с трудом оставаясь в кресле. – Ты знаешь, что Дистрикт-13 хоть и в разы меньше Капитолия, но ничуть не уступает ему в промышленном и научном оснащении? – Что ты хочешь этим сказать? – Многие считают, что медицина там даже лучше, чем в столице. – И? – Кларити Джун Эванс почти три года назад наблюдалась в одной из клиник Тринадцатого. У неё отказывали почки, а доктор, Темисон Шеппард, которого ей приписывают в любовники, оказался лучшим нефрологом Дистрикта-13. – Ты хочешь сказать, что она умирала? – Я рассказываю тебе только то, что смог выяснить. – То есть, – прикрываю рот рукой не в силах продолжить начатую мысль. Тошнота подкатывает к горлу, оседая во рту горьковатым осадком. Выходит, Клэр – не стерва… Она не изменяла Питу. Она просто ушла, отпустив его. Почему?.. Ведь Пит бы её ни за что не оставил. Он был бы рядом с ней. Бросил бы живопись и Академию. – Значит, она не хотела этого, – откуда-то из глубин сознания подаёт голос совесть, поднимая свою безупречно-правильную голову. – Она не могла принять его жалость. Или слишком сильно любила и поэтому не позволила бросить учёбу. – Сколько она пробыла в Тринадцатом? – спрашиваю я, обращаясь к Цинне. – Больше двух лет. Искали донора. Она не принимала почку от живого человека. Редкая группа крови. Её спасла девушка, разбившаяся в аварии на мотоцикле. «Нимба у меня над головой нет, но я не настолько плохая, чтобы отобрать у человека то, что ему жизненно необходимо», – вспоминаю я слова Си Джей, ненавидя себя за отношение к ней. Эффи ошиблась. Ошиблась и я. Но почему тогда Клэр вернулась спустя столько лет? Неужели она до сих пор любит Пита и теперь хочет вернуть его? Поэтому она спросила: люблю ли я своего мужа? – Давай работать. Фотограф скоро подъедет, – дизайнер протягивает мне стакан с водой и принимается доставать одежду из шкафа. – Давай, – скорбно говорю я, разглядывая пять разных по стилю нарядов, развешанных по периметру. К каждому, естественно, подберут свою причёску, обувь, украшения, макияж, освещение и фон. Тут тебе и платье-футляр нежно-кремового оттенка, и черно-белый брючный костюм, украшенный зигзагообразной строчкой, и длинный шёлковый халат-пеньюар светло-голубого цвета, и молочное кашемировое пальто в комплекте с красным платьем с банкета. Фотограф появляется только через час, запыхавшийся и взмыленный, он торопится, нервничает и постоянно кричит. Едва я заканчиваю с одним нарядом, как начинаю готовиться к следующему. Временами я чувствую себя тестом, которое мнут и месят, придавая то одну, то другую форму. Мы сильно отстаём от графика, а потому работаем без передышки. Цинна едва успевает запихнуть в меня немного еды с горячим чаем. – Мне нужно позвонить и предупредить мужа, что я задерживаюсь, – взмаливаюсь я после третьего переодевания. – Только не рассусоливай по пустякам, – недовольно произносит фотограф. – Позовите, пожалуйста, мистера Мелларка, беспокоит его жена, – быстро говорю я, с трудом дозвонившись до галереи. – Мистер Мелларк вышел, – отвечает немного сонным голосом Мэри. Мэри?! Что она вообще делает в галерее? – Мистер Эбернети сказал, что ему лучше, – признание подтверждает расстроенный вздох, – мисс Бряк меня отпустила. – С ним Эффи? Ладно. А Пит давно ушел? – Часа два назад, – отчего-то мне начинает казаться, что Мэри кусает губы и вообще хочет побыстрее закончить разговор со мной. Неужели что-то с Хеймитчем? – Спасибо, – прощаюсь я и набираю телефонный номер квартиры. Никто не подходит даже с третьего звонка. Может, Эффи потащила нашего соседа на крышу? – Работаем? – не выдерживает фотограф, а я почти со злорадством отмечаю, насколько кривые зубы у этого неприятного типа. – С пятым закончим завтра, Дик, – говорит Цинна, поглядывая на темнеющее за окном небо. – Китнисс едва стоит на ногах от голода и переутомления, – я посылаю модельеру благодарную улыбку. Если бы не болели ступни, наверное, бы даже обняла его за сочувствие. – Вызову такси, продолжим завтра в десять, а сегодня выберем из того что есть одно фото и отправим на обложку журнала. Путь домой кажется бесконечным, и всю дорогу я проклинаю себя за то, что согласилась на съемку. В квартире я встречаюсь нос к носу с Эффи. Заплаканная и хмурая она сидит на диване, кусая ногти. Разговаривать с Бряк стыдно, но я пытаюсь попросить прощения, а она лишь кивает и обещает не злиться. На вопрос о местонахождении Пита пожимает плечами, а про Хеймитча умоляет не спрашивать, хотя твёрдо заверяет, что тот здоров как бык. Ежу понятно, эти двое снова поссорились из-за какой-нибудь ерунды. Надеюсь, Эбернети не напьётся сегодняшним вечером всем назло. – Вы куда-то ходили? – Ходили… – капитолийка прячет взгляд. – Мы гуляли. Потом я вернулась… – Ясно, – закончив разговор, я иду в спальню. Думать ни о чём не хочется. Потом. Приму душ и лягу – слишком устала. Привычным жестом дёргаю ящик, пытаясь достать ватные диски, но тот заедает и никак не хочет выдвигаться. Наконец подвинув его к правой стенке и не рассчитав силы, я вытаскиваю ящик полностью, но не удерживаю и рассыпаю содержимое по ковру. – Проклятье, – ругаюсь я, возвращая на место дурацкую деревянную коробку. – Провались ты! Что за день такой? – Дорогая? – Эффи стоит в дверях, шмыгая носом и рассеянно глядя на устроенный беспорядок. – Ты в порядке? – Лучше всех, – иронизирую я, собирая по полу невидимки и прочую дребедень, пока не натыкаюсь на серебристый квадратик, внутри которого явно ощущается маленький резиновый обруч. – Что за ерунда? – не лежало там такого. Из вещей Пита была только коробочка в полиэтилене, которая теперь валяется в паре метров от моих пяток. Только куда делся полиэтилен? Открытая и даже немного разорванная, а внутри точно такие же серебристые квадратики, как в моей руке. – Эффи, это что такое? – спрашиваю я, вытряхивая конвертики с обручами на пол. – Контрацептивы, – голос у Бряк похож на писк, а на щеках выступают красные пятна. – Контра… что? – не понимаю я, вслух пересчитывая количество. Десять. Всего десять, но ведь на коробке стояло число 12. Куда делись ещё два? – Презервативы, – Эффи прикусывает губу и сжимается в комочек. – Их надевают на… – Я знаю, на что их надевают. Я не такая идиотка, как ты думаешь, – сама не понимая почему, я начинаю кричать. – В Дистрикте-12 они тоже продаются, но какого чёрта они делают в моей тумбочке? Если я их туда… – смысл происходящего доходит до меня слишком медленно. Так медленно, что когда я понимаю всю суть дела, то почти валюсь на бок. Эта спальня Пита, и если заглянуть в мусорное ведро, то презервативы наверняка можно отыскать там и уже не в серебристой упаковке. Вот поэтому Мелларк и ушёл с работы. Вот поэтому днём никто и не подходил к телефону. Он мог бы кувыркнуться с ней в каком-нибудь отеле, но притащил сюда. Уложил на кровать, в которой сплю я. Вчера или сегодня? Когда? – Китнисс, – Эффи пристраивается рядом, сжимая мои ладони. – Всё не так, как кажется. Это не то, о чём ты подумала. – Не то? – отчего-то мне хочется ей верить и, поддавшись порыву, я бегу в гостиную. Я сама не понимаю что ищу, но точно знаю, где это можно найти. Слова Эффи, сказанные в конце января, звучат в голове набатом: «В этом отношении Пит совершенно не оригинален и полностью предсказуем. Если однажды захочешь на чем-нибудь поймать его, то ищи во втором ящике стола». И я нахожу. Нахожу под своим портретом, выполненным карандашом на альбомном листе, в самом уголке шкафчика. Браслет. Золотой браслет, украшенный кусочками нефрита. Один из той дюжины, с которыми Клэр не расстаётся никогда. – Дорогая, – Эффи пританцовывает вокруг стола, напоминая шамана из детских сказок, который пытается вызвать дождь и со всей силы колотит в бубен, – браслет ничего не значит. Она могла подарить его тысячу лет назад, ещё до побега с доктором. – И Пит хранил его три года...Три года вместе с моим портретом. Я бросаю побрякушку в ящик и захлопываю двери своей спальни прямо перед носом Бряк. Я не чувствую, как рука задвигает шпингалет, и как ноги несут меня к кровати. Грудь жжёт огнём, а к горлу снова подступает желудочный сок. Выходит, Пит не просто занимался с ней сексом. Выходит, он что-то испытывал к ней или испытывает. – Ещё скажи, что он тебя предал! – совесть снова поднимает голову и бросает одну из тех шпилек, которые собирала годами. – Вы ведь фиктивные муж и жена! Он тебе ничего не должен. Он заботился о тебе, помогал, нашёл психиатра, который вытащил тебя из бездны отчаяния и боли, заставил учиться и совершенствоваться. А ты всё это время была никчёмной эгоисткой. Ранила его и обижала. Изо дня в день калечила словами и обвиняла во всех грехах. Даже аварию в шахте ему припомнила: «Ты разбогател благодаря смерти наших с Гейлом отцов!» Ты была не просто злой и эгоистичной, ты была мерзкой. Сколько месяцев ты поддевала его обеспеченным положением, а теперь сама в основу угла поставила деньги. Ты всё еще уверена, что он виноват в твоих несчастиях? Пит был помолвлен с Делли, почему Рай не тронул её, а изнасиловал тебя? Может быть, потому что мстил прежде всего тебе за то, что ты не позволила ему обокрасть родного отца. Разве он не собирался сделать это с тобой, когда зашел в пекарню? Если бы Пит тогда не вмешался, ты бы и до аллеи погасших фонарей не дошла. Кто ты такая?! – Никто… – Никто? Тогда почему решила, что имеешь право осуждать выбор Пита? Заботливая, домашняя, ласковая… Что ты знаешь о том, какая Питу нужна девушка? Разве ты была ласковой или заботливой? А он любил тебя! Браслет появился в столе недавно, потому что твой муж устал стучаться в закрытую дверь. И разве не этого ты добивалась? Разве не мечтала о девушке-спасительнице? У Клэр, по крайней мере, есть внутренний стержень, а ты вяленая рыба, растекающаяся по столу мутной лужицей. Она знает чего хочет, и она это получит. А ты знаешь? – Всё правильно, – шепчу я, стирая со щёк что-то липкое и горячее. – Я очень рада. Си Джей заполнит пустоту в его сердце, когда я уйду. Или уже заполнила. Пит, наконец, понял какая я. Увидел, что меня не за что любить. И любил он, скорее всего, просто романтический образ, а в реальности я оказалась совершенно другой. Я рада, только почему так больно? Из-за двери начинают слышаться крики. Хеймитч и Эффи вступают в новую перепалку, пытаясь что-то доказать друг другу. Они спорят и не стесняются в выражениях. Эбернети сдаётся первым и, что есть силы ударяет в мою дверь: – Открой немедленно, Китнисс Эвердин. Открой, иначе я выбью её к чертям собачьим. – Мелларк, – шепчу я, отворачиваясь к стенке – Я Китнисс Мелларк! – Открой немедленно, – я не двигаюсь, а потом слышу хлопок и голос Хеймитча в двух шагах от кровати. Выбил… – Я тебе сейчас объясню одну штуку, а ты полежишь и послушаешь. Сегодня ко мне пришла женщина, и это я взял ваши резинки. Вы один хрен ими не пользуетесь, а мне позарез надо было. Да я полазил по тумбочкам. Извиняюсь! Ты сама не раз говорила, что я вам не чужой. Небось, давно в старики записала, а мне даже пятидесяти нет. Я вдовец, она разведённая. Мы свободные люди. А девчонка эта приходила, когда у тебя был экзамен, искала твоего мужа и попросила воды. Возможно, тогда и сунула свой браслет в этот чёртов ящик. – Я рада, Хеймитч, – от слов Эбернети мне становится смешно. Они с Эффи душу дьяволу продадут, но обелят Пита. Теперь вот выдумали историю о том, что они любовники. – Я не злюсь на него. Нисколечко. Клэр хорошая. Она его любит. С ней Пит не будет страдать. Меня это не трогает. Я очень сильно люблю Гейла. "Люблю Гейла, люблю Гейла, люблю Гейла" – снова и снова вывожу я на случайно попавшемся под руку листке бумаги. – Дура! – бывший тренер смачно плюёт куда-то в сторону и хлопает дверью. Кажется, с петель она не слетела, и на том спасибо. – Ты как хочешь, – говорит он Бряк, с трудом усмиряя медвежий рёв в голосе, – а я в этом дурдоме не останусь. Надо было с утра ехать в стационар. С ветерком и сиреной бы прокатился. – Я… Я не знаю. Писк Эффи продолжается не меньше четверти часа, а потом наступает долгожданная тишина. Я не сплю и не бодрствую. Я жду Пита. Он возвращается домой около одиннадцати. Мелларк лишь приоткрывает двери, а я уже чувствую запах духов с ароматом роз, которыми так и тянет от него. Пусть. Я очень сильно люблю Гейла. – Прости, нужно было позвонить. Телефон разрядился. Я был с Клэр, – тру рукой глаза. Молодец. Даже придумывать ничего не стал. Честный. – Мы нашли журналиста, который написал заметку о нашей свадьбе. Делли дала интервью – сказала, что мы расстались. Она не стала высказываться об участке и истории с изнасилованием, а тот парень просто следил за мной. Фотографию со свадьбы Финника он у кого-то перекупил, а Хеймитча сфотографировала хозяйка дома. Кстати, как он? – Здоров как бык, – отвечаю я, не поворачиваясь. – Давай поговорим завтра. Сегодня я очень устала. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи. Завтра Пит начнёт бракоразводный процесс. Завтра. Я мечтала об этом восемь месяцев, почему же мне тогда так плохо сегодня? *** А ты ничего так, симпатично получилась, – щебечет Флавий, наматывая мои волосы на толстого вида плойку. – Правда, вчера, в какой-то момент времени я всерьёз начал думать, что Окиус либо убьёт тебя, либо застрелится сам, впрочем, фоточки вышли обалденные, – парикмахер весело хихикает и, словно в подтверждение сказанных слов задорно хлопает в ладоши, превращая свой и без того тонкий голосок в подобие комариного писка. – Вот и Цинна говорит, что получилось весьма неплохо, – поддакивает напарнику Октавия, нанося на мои ресницы толстый слой туши. – И вовсе ты не похожа на восковую статую. – Да уж, – бросаю быстрый взгляд на пёструю обложку глянцевого издания и отворачиваюсь. – Потрясающе. Сегодня я не хочу спорить с этой парочкой, которая по уровню восторженности с лёгкостью может переплюнуть даже Эффи Бряк. Мне достаточно сказать что-то типа: «Бесподобно», и они будут трещать без умолку следующие полчаса, рассказывая о поступлении новой коллекции гель-лаков и утюжков для волос или о об на редкость мягких устрицах, которые вчерашним вечером подавали в ресторане «Кориолан». Пусть болтают о всякой ерунде, а я с удовольствием сделаю вид, что слушаю их, лишь бы не отвечать на дурацкие вопросы о Пите вроде: «И как твой муж отнёсся к фотосессии?», «Ему понравился макияж? А маникюр?», «Он не хочет принять участие в съёмках?». Никак. Пит, наверное, даже не видел вчерашних фотографий. А если и посмотрел, то явно без меня. Я сбежала из дома в семь часов утра и бесцельно слонялась по сонным улицам добрые минут сорок. Вряд ли ему интересно слушать о том, что происходит со мной сейчас. Теперь ему интересна Клэр. Вот и прекрасно: вечером расставим все точки над i и разойдёмся полюбовно. – Очень скоро наша Китнисс станет звездой первой величины. О ней будут говорить все, – восхищённо продолжает Флавий. – Наша малышка затмит саму Цецелию. – Цецелию, – удивляюсь я. Мне совсем не хочется слушать про очередную капитолийскую диву, но, по крайней мере, рассказ о ней может удержать помощников Цинны от вопросов о Пите ещё минимум на четверть часа. – Так кто такая эта Цецелия? – Никто, – как-то резко отрезает Октавия, бросая на напарника сердитый взгляд. – Манекенщица высшего класса, – лениво произносит вчерашний фотограф, протискивая в дверь тяжёлую сумку. – Модельеры готовы были глотки друг другу перегрызть за неё. Два года назад получила корону «Мисс Панем», а спустя три недели какой-то отморозок возле одного из ночных клубов плеснул ей в лицо серной кислотой. – Даже семь пластических операций, – скулит Флавий, тщательно укладывая мои волосы, – не помогли. Бедняжка канула в лету. – Зависть, – произносит Октавия, – самый страшный порок. Она какие угодно отношения способна испортить. – Того отморозка так и не нашли, – Окиус вальяжно усаживается в кресло Цинны, закидывая ногу на ногу. – Причину случившегося не установили. Одни говорили, что парень был её тайным воздыхателем, умирающим от неразделённой любви, а другие считали его мелкой сошкой какого-то бандита, которому красотка задолжала крупную сумму денег. Морфлинг и тогда стоил недёшево, а Цецелия к нему часто прикладывалась. Вот так, детка, за всё в этой жизни приходится платить. Если одна дверь откроется, другая обязательно закроется. Нельзя получить всё сразу. Всё сразу… Даже смешно становится, когда я думаю об этом. Китнисс Эвердин никогда не гналась за славой и богатством, но на собственной шкуре почувствовала, насколько ядовитой бывает зависть. Достаточно вспомнить Мэнди и других жителей Двенадцатого. Ещё бы, простая девчонка из Шлака окрутила первого богача и женила того на себе словно по щелчку пальцев. Вот тебе и дверь. Ничего. Пройдёт пара, тройка месяцев и никто даже не вспомнит обо мне и не узнает в обычной девушке Дистрикта-2 ту самую Китнисс Мелларк, чьё размалёванное лицо разошлось многомиллионным тиражом по всему Панему. Цинна найдёт другую модель для своей новой коллекции, а Пит сойдётся с Клэр. Так всем будет лучше. – Через десять минут начинаем, – подытоживает фотограф. – Настрою свет, – съёмки проходят на удивление спокойно. Окиус сегодня никуда не торопится, а я стараюсь чётко следовать его указаниям. – Снято, – довольным голосом говорит он, глядя в объектив камеры, – можешь переодеваться в любимые джинсы. Часовая стрелка лениво ползёт к единице, а я опять возвращаюсь мыслями к событиям вчерашнего вечера… В груди возникает тянущее чувство беспокойства. Пит мне ничего не должен. Это его жизнь. А я… Я обязана сделать что-то хорошее для него. – Как можно добраться до галереи? – спрашиваю я, пока Октавия вытаскивает из моей головы шпильки, позволяя волосам рассыпаться по плечам крупными волнами. – 115 маршрут, – хмурится она. Помощники Цинны никак не возьмут в толк, почему я предпочитаю такси общественный транспорт. – Вам обязательно нужно куда-нибудь сходить сегодня. В «Кориолане» подают такие вкусные лобстеры. – Спасибо, Октавия, – говорю я, прощаясь с женщиной. – Вы с Флавием очень хорошо потрудились, – восторженная парочка улыбается, а я машу им рукой, скрываясь в дверях лифта. Путь до галереи занимает не менее получаса. Я никогда не бывала в этой части города, а потому невольно засматриваюсь на небольшой зелёный сквер, в центре которого расположен фонтан, низвергающий струи воды прямо из каменных прямоугольников, лежащих на земле. Сама же картинная галерея находится немного правее и представляет собой бело-жёлтое здание с овальными расписными окнами и высоким шпилем на крыше. Спускаясь по скользким ступенькам подземного перехода, разделяющего фонтан и автобусную остановку, я впервые за день задумываюсь об Эффи и Хеймитче. Интересно, а они уже успели доложить Питу о вчерашнем. Удивится ли он, когда увидит меня на своей выставке? Я никогда не рвалась в его мастерскую и не интересовалась делами. Я понятия не имею, что он любит рисовать больше: натюрморты, пейзажи или портреты. «Тебя, – услужливо подсказывает совесть. Раньше он любил рисовать тебя. И не только рисовать». Я умоляю её умолкнуть и иду дальше. Выше голову, Китнисс. Нужно доводить начатое до конца. Возврати ему хотя бы часть долга. Похвали своего мужа хоть раз. Пит ведь даже и не приглашал тебя в галерею: знал, что не придёшь. У фонтана сегодня немноголюдно. Наверное, большинство капитолийцев уже побывали на выставке, либо предпочитают посещать массовые мероприятия вечером, залёживаясь в своих постелях до полудня. Навстречу мне попадает только одна женщина, гуляющая с коляской. Она неспешно поднимается по пандусу, сверкая направо и налево бритой головой. – Привет, Пит, – начинаю шептать я, представляя нашу встречу. – Соскучилась? – слишком знакомый хриплый голос настигает меня у самого порога в здание, – а я всё ждал, когда ты придёшь к нему. Вчера ателье Цинны, сегодня с утра булочная «Бато», а неделю назад кафе «Штучка» около университета, – грубые руки вцепляются в мои плечи и силой разворачивают корпус. Желтоватая кожа, поросшее трёхдневной щетиной лицо и грязно-голубые глаза. Рай. Мой кошмар стал явью.