Нет худа без добра

Начало марта Медленно поднимаясь по лестнице, иду по направлению к собственной спальне. Сегодня у Китнисс очередной сеанс психотерапии. Доктор Аврелий грозился отвести её на то самое место. На то самое, и я, честно говоря, побаиваюсь того, что может произойти после. Временами я ставлю под сомнение методы работы, используемые этим человеком. Зачем вытаскивать на поверхность мельчайшие детали случившегося, для чего снова и снова мучить мою жену, заставляя восстанавливать в памяти ужасные картинки пережитого? Не лучше ли попробовать помочь ей избавиться от ненужных воспоминаний, забыть и абстрагироваться от боли? Доктор, по-видимому, имеет другое мнение на этот счёт; сама же Китнисс доверяет своему лечащему врачу безоговорочно: звонит ему несколько раз на неделе, советуется, даже шутит иногда. С каждым днём она всё меньше и меньше напоминает затравленного зверька, каким казалась в первые недели нашего брака. Страх и обреченность медленно, но верно исчезают из её взгляда, голоса, жестов. Движения и мимика становятся мягкими, а слова – беззлобными. Китнисс выздоравливает. Постепенно, неторопливо, шаг за шагом она идёт на поправку. И я рад этому. Искренне рад, потому что по-прежнему люблю её до беспамятства и хочу, чтобы она не только жила в безопасности и покое, но и была счастлива. Жаль, что не в моей власти дать ей второе, и это угнетает меня больше всего. Настанет день, и Питу Мелларку придется отпустить любимую женщину навсегда. Ради нее, ради её счастья и благополучия… Останавливаюсь на пороге, с силой нажимая на дверную ручку. Наверное, стоит спуститься вниз и подождать их прихода в гостиной. Вдруг понадобится моя помощь? Убираю руку, собираясь повернуть обратно, но звонкий девичий голос буквально пригвождает меня к полу: – Долго ты будешь топтаться в коридоре? – толкаю дверь и прохожу вперед, останавливаясь у окна. Всё кажется обычным до безобразия, если не брать в расчёт жену, хлопочущую над моей кроватью. – Что ты здесь делаешь? – удивляюсь я, украдкой защипывая кожу на правом запястье. Вероятно, мне снится сон, или это чья-то неудачная шутка? – А, – продолжает она, тщательно взбивая мою подушку и разглаживая несуществующие складки на простыне, – решила сменить бельё у себя и к тебе за одним заглянула. – Не стоило беспокоиться. Я умею сам – ты же знаешь. – Догадывалась, – как неуверенно отвечает она, прикусывая губу, и покрывается милым румянцем. Не представляю, как реагировать на столь внезапное проявление заботы. Понимаю, что Китнисс бывала в моей спальне и раньше: я замечал присутствие женских рук, глядя на поблескивающие чистотой полы и отглаженные рубашки, развешанные в шкафу. Часто она закидывала в стиральную машину и мою грязную одежду, которую находила в корзине, но никогда не прикасалась к кровати, словно считала её чем-то неприличным, а тут вдруг… – Сегодня ты долго, – немного недовольно произносит моя жена, закидывая постель цветастым покрывалом, а затем опускается на самый краешек матраса. – Мы с Персиком тебя заждались. – Заказов было много, – объясняю я, присаживаясь рядом. – Как прошёл сеанс? Ты рано освободилась. – Пит, – Китнисс задерживает взгляд на шторах, впиваясь ногтями в атласные тесемки, – я не только из-за постельного белья пришла. Хотела поговорить с тобой. – Что-то случилось? – в голове начинают множиться самые скверные мысли. Естественно, случилось! Не могло не случиться: они ведь ходили на то проклятое место. – Я хочу учиться. – То есть? – смысл высказанных слов напоминает гром среди ясного неба. Смотрю на любимую во все глаза и не могу поверить. – Ты серьёзно? – Шутит у нас обычно Хеймитч. – На кого? Где? Какие экзамены? – вопросы в моём сознании плодятся с оглушительной скоростью. Сумасшедшая радость пьянит и практически сводит с ума, расползаясь по лицу довольной улыбкой. Я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы не подхватить Китнисс на руки и не закружить по комнате. – Пожалуй, эта новость – самая хорошая с начала нашей свадьбы, если не считать твоего желания обратиться за помощью к психиатру. – Ты забавный, – выдавив скупую улыбку, моя красавица склоняет голову вправо. – Доктор Аврелий так и сказал: «Мистер Мелларк и мистер Эбернети будут в восторге». – Хеймитч от счастья, может быть, даже с выпивкой завяжет. – Или увеличит дозу, – мы оба прыскаем. – А вот если в «Котёл» поставить рояль, а при входе повесить табличку: «Обслуживаются только клиенты в смокингах», то дело, возможно, выгорит. – Стоит предложить Сэй новую политику заведения, и всё же, – прячу внезапное веселье за невозмутимой миной, стараясь рассуждать здраво, – ты выбрала специальность? – Выбрала, – Китнисс долго трёт нос и делает глубокий вдох. – Хочу помогать таким как я: женщинам, попавшим в трудную жизненную ситуацию и детям, ставшим сиротами при живых родителях. – Психолог или юрист? – Скорее, социальный работник. Попробую поступить сама. Доктор Аврелий уже узнал: бюджетные места с предоставлением общежития есть в колледже Дистрикта-2 и в главном университете Капитолия. После развода, – делает паузу, скользнув недоверчивым взглядом по моему лицу, – мне придётся уехать, поэтому лучше подстраховаться заранее. Не получится – другое дело, но я ведь ничего не потеряю, если подам документы. – Получится! – уверенно говорю я. – Обязательно поступишь! Даже не сомневайся! Ты ведь всегда добиваешься поставленной цели. Значит, сеанс прошёл хорошо? – Мы не ходили на аллею потухших фонарей, если ты об этом. Сегодня он решил применить другую технику: заменил самокопание оптимизмом. Я битый час строила планы на будущее. Никогда не думала, что захочу учиться. Прим – да, но я... – Китнисс качает головой, словно до сих пор не может поверить в происходящее, а я с трудом удерживаюсь от желания прикоснуться к её щеке. – Правда, доктору не понравилась моя самооценка. Сказал, что с этим срочно нужно что-то делать и задал очередное домашнее задание, которое мне вовек не выполнить. – Почему? – Я должна изобразить солнышко с дюжиной лучиков вроде того, что рисуют дети. В центре написать своё имя, а на лучиках – положительные качества, которыми обладаю. – И что сложного? – Дюжина качеств! – восклицает она и театрально закатывает глаза. – За два часа работы пришло на ум одно-единственное: упрямая, только его едва ли можно назвать положительным. – Пойдём-ка! – встаю и тяну жену за собой, сжимая её ладонь. – Куда? – удивляется она, хотя и не пытается сопротивляться. – В мастерскую, – улыбаюсь я, – в красках картина будет смотреться эффектней – Ну, уж нет! – Китнисс выдёргивает пальцы, вставая в позу. – Это уже чересчур! – Пойдём, – настаиваю я, возвращая руку обратно. – Ты даже не пробовала, а уже упрямишься. Вдруг у тебя талант к рисованию. – У меня только один талант, – язвит она, превращая глаза в узкие щелочки, – стрельба из лука, но Хеймитч любит повторять, что я классно умею играть у него на нервах. – Допустим, не только у него, – подтруниваю я, замечая, как красивое лицо напротив заливается румянцем. – И, кажется, мы нашли второе положительное качество, – чувство непередаваемого счастья вселяет в душу давно позабытую уверенность. Ещё месяц назад эта девушка даже не смотрела в мою сторону, а если случайно «одаривала» взором, то таким, что провалиться под землю хотелось, а посмей я взять её за руку – в одночасье бы лишился конечности. Догадывается ли она о том, какую власть имеет надо мной? Знает ли, что может убить или спасти одним словом или прикосновением? – Что дальше? – спрашивает жена, с лёгкой досадой глядя на мольберт, когда мы после долгих препирательств заходим в мастерскую. – Доверишь подавать кисти? – Начнём с более простого, – отшучиваюсь я. – Как ты относишься к акварели? – Гуашь, акварель, масло, – пожимает плечами любимая, морщась при виде белого листа, который я устанавливаю на подставку, – выбирай сам и возьми что-нибудь поменьше. – Это специальная акварельная бумага. Второй формат. Картина должна смотреться. Предлагаю сначала сделать набросок. Главное, не дави. Живопись не терпит грубости. – Набросок чего? – Обозначь контуры круга. – Круга? Хорошо. На минутку Китнисс замирает, словно собираясь с мыслями, а затем, крепко зажав карандаш, ведёт им по листу, вырисовывая очертания слишком широкого кабачка. Правая рука дрожит, отчего грифель и бумага танцуют только им понятный лихорадочный танец. – Для новичка вполне неплохо, – говорю я, поправляя неровность прерывистых линий будущего солнца. – А теперь обозначим лучики. Постарайся распределить их симметрично. – Может быть, сразу сам нарисуешь? – И лишу себя удовольствия понаблюдать за тобой? – Скорее, поиздеваться. Видишь, – показывает она на промежутки, – здесь – пусто, а там – густо. – А если так? – интересуюсь я, перераспределив последние три лучика. – Теперь будем махать кисточкой? – Сначала намочим лист водой, а потом уже проложим акварелью рисунок. Для первого слоя возьмём тёплый и светлый оттенок, – поясняю я, смешивая краски, – сохраним прозрачную структуру и при этом добьёмся сочного и звонкого цвета. – Такой красный, – через полминуты ошарашенно шепчет она, тщательно закрашивая контуры солнца. – Яркий как августовский закат. – Разве это красный? – не соглашаюсь я. – Это цвет граната со свекольной ноткой, а если приглядеться, то в нём можно отыскать оттенки мандарина, льна и едва уловимый намёк сердолика. – Он красный! – настаивает любимая. – Но мне нравится. – Отлично! А теперь уточним детали чёрной ручкой, – предлагаю я и передаю жене инструмент с шариком. – Давай-ка ты, – Китнисс прячет ладони за спиной, – а то я ненароком испорчу такой шедевр. Аккуратно прорисовываю все детали, уделяя особое внимание лучикам в то время, как жена, изображая вражеского шпиона, выглядывает из-под моего плеча, нетерпеливо прищёлкивая языком. – Писать будешь сама, – вкладываю ручку в её ладонь и удаляюсь на почтительное расстояние. – Придумала первое? – Упрямая! – Предлагаю заменить на упорную. А на втором лучике стоит указать целеустремлённая. – Разве это не одно и то же? – Брось, Китнисс. Хвалить себя никогда не бывает лишним. Что третье? – задумываюсь. – Ах, да стрельба из лука. Про нервы писать не будем, – она смеётся, выводя печатные буквы. – Четвертое – смелая! – Нет, – она отрицательно качает головой. – Раньше, но не сейчас. – Вряд ли трусливая девушка стала бы работать в «Котле» или бы пошла в новогоднюю ночь к пьяному Хеймитчу, чтобы вызвать «скорую». – Это, скорее, желание доказать, что я чего-то стою. – Думаю, твоя смелость – мастер камуфляжа, а потому постоянно маскируется под что-то другое. – Ладно. – Ты очень сильная. – Не перегибай палку! – Пиши: ты же сумела справиться со всем, что произошло. Шестое – умеешь брать на себя ответственность. – Здесь не возражаю. – Решительная и умеешь сострадать. – Уговорил. – Умная, и поэтому обязательно поступишь туда, куда пожелаешь. . – Мне бы твою уверенность. – А еще ты способна отстоять свою точку зрения. – Многого же я себе не знала до сегодняшнего дня. Главное, не показывать рисунок Хеймитчу, а то он закритикует. – Ты верная, – подсказывая новое качество, я впервые жалею о написанном. Наверное, слишком верная… – Хорошо, и того одиннадцать, – Китнисс приподнимает брови и ждёт, а я специально отворачиваюсь, притворно пожимая плечами. – Неплохо, Пит, спасибо, – в глазах цвета неба перед дождём сквозит лёгкое разочарование. – Ты молодец. Без тебя бы я остановилась на трёх. – Подожди, – хлопаю себя по лбу. – Вспомнил. Ты красивая. Выражение её лица меняется так стремительно, что я в ту же секунду начинаю жалеть о сказанном. Разочарование уступает место недоумению, а затем неподдельному раздражению. Зря! Зря. Зря… Она же терпеть не может такое. Дурак… Сам всё испортил. Нужно было придумать что-нибудь другое. Всё что угодно: начитанная, преданная, педантичная… Сейчас она врежет мне звонкую пощёчину и устроит скандал или сбежит, хлопнув дверью, и на сутки спрячется в своей комнате. Делаю шаг в сторону, освобождая проход. Пусть успокоится, а потом я попытаюсь объяснить, что… – Пит, – к моему удивлению Китнисс не трогается с места, а лишь встаёт на цыпочки, обхватив туловище руками. – Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что я буду стоять в твоей мастерской и рисовать солнышко, я бы вряд ли поверила. А тут, – ведёт взглядом по хаотичным полоскам паркета. – Возможно, мы действительно могли бы стать друзьями, хотя, наверное, тебе недостаточно дружбы? – Достаточно, – твёрдо говорю я. Нужно же с чего-то начинать.