Нет худа без добра

Несколько дней спустя, 16 февраля, суббота Дни недели мелькают друг за другом с бешеной скоростью. Вторник, среда, четверг, пятница… Опомниться не успеваю, как на пороге жизни объявляется суббота, бодро колотя в дверь сознания кулаками. Раньше могла я часами бесцельно бродить по дому, бегать вверх-вниз по лестнице, глазеть в окно, вздыхать, запираться в комнате, жалеть себя, горевать о прошлом и ненавидеть настоящее, теперь же чаще всего мне бывает некогда даже присесть. Бесконечная писанина в дневнике, дыхательные гимнастики, мысленное общение с мамой, приготовление совместных ужинов с Питом, уборка грязной посуды, мытьё полов, разливание супа по мискам, обслуживание клиентов «Котла», рассеянная болтовня Салли и шутливые перешёптывания с Сэй наполняют мою жизнь несусветной, дикой и по-сумасшедшему радостной кутерьмой. Я работаю и чувствую себя невероятно живой. В среду вместе с Примроуз я провела сеанс омовения. Сначала предложенная доктором Аврелием процедура очищения тела казалась мне абсурдной и бессмысленной. Я боялась поскользнуться и упасть, думала, что Прим будет хихикать и обязательно опрокинет одну из свечей, а ещё я беспокоилась за потолок, угрожающий обрушиться на наши головы, если мы сделаем что-то неправильно. Однако все мои тревоги превратились в тлен, едва я коснулась босыми ступнями голубоватого кафеля. Не знаю как, каким образом, но молочно-белая простыня, новая, расцветкой напоминающая радугу мочалка и приятно пахнущая лавандой пена для ванн помогли понять одну непреложную истину: «Я больше не грязная, потому что я никогда не была такой. Моё тело чистое и незапятнанное, а грязным… грязным навсегда останется Рай». Через пару часов сестрёнка вернулась к маме, я снова приняла душ, а после ощутила упоительное чувство лёгкости. Видимо, душа очистилась вместе с телом. – Так чего же Вы боитесь больше всего? – спросил доктор Аврелий, когда вечером того же дня я набрала его номер, желая поговорить о природе своих страхов. – Темноты, – просто ответила я. – Душа уходит в пятки, когда я собираюсь выйти на улицу вечером. – Думаю, Вас пугает не темнота, а то, что скрывается в ней. Ответ лежал на поверхности. Я никогда не боялась темноты, даже в детстве, и начала испытывать животный страх перед плохо освещенной улицей после того, как меня изнасиловали, но я страшилась невыдуманных, огнедышащих чудовищ с длинными, скользкими щупальцами, а одного единственного человека, человека, который оказался куда большим трусом, чем его жертва, и сбежал от своего наказания в Капитолий. Рай не посмеет сунуться в Дистрикт-12, значит, мне нечего бояться… – Пишите, пишите, дорогая Китнисс, – продолжил психиатр, прощаясь. – Поделитесь с дневником своими мыслями и эмоциями. Опишите события прошедшего дня или поразмыслите на бумаге о будущем, а в понедельник мы обсудим Ваш рисунок. Писать… Писать о себе было труднее, чем я могла предположить. Не меньше пятнадцати минут мои глаза гипнотизировала девственно чистые листы блокнота в кожаном переплёте, пальцы теребили платок с зелёными буквами, а губы сомневались, но потом, потом словно по волшебству, пластмассовая ручка с синим колпачком сама начала выводить аккуратные закорючки. Первые пять строчек на бумаге красовалось только коварное местоимение «я», но после, после него прослеживались короткие, абсолютно осязаемые предложения: «Я Китнисс. Меня изнасиловали, но не сломили. Я живу». Закрыв блокнот, я сделала несколько глубоких вдохов, расслабив по очереди, как учил доктор, руки, спину и живот, закрыла глаза и долго разговаривала с мамой, мысленно возвращаясь в холодные заснеженные дни зимы, во время которой много лет назад умер папа, и в прошлогоднее октябрьское утро, когда к нам пришла Хейзел…. «Возможно, через пару месяцев, – записала я в дневнике несколькими минутами позже, – у меня получится поговорить с тобой обо всём, что произошло, по-настоящему, с глазу на глаз, и, может быть, тогда я обниму тебя, не потому что так надо, а потому что захочу этого сама…» В четверг я отправилась на вечернюю прогулку вместе с Питом и Персиком. С ладоней, подмышек и лба стекали капли холодного пота, каждый шаг отдавался пульсирующей головной болью, но ноги... ноги, движимые непреклонной волей, продолжали идти вперёд не смотря ни на что. Я боролась и выиграла первую битву с темнотой. Пятничная смена в «Котле» прошла так же спокойно, как и предыдущая во вторник, разве только клиентов прибавилось, зато я полностью определила круг своих обязанностей, научилась хорошо ориентироваться на кухне, и самое главное, не встретила среди посетителей столовой неприятного типа из Десятого. Потихоньку мои тело и разум начали привыкать к широким, светло-оранжевым слегка потрескавшимся от времени стенам, душа почти не смущалась пошлых картин в черно-золотистых рамах, изображающих полуголых мужчин и женщин, а руки с радостью поливали глиняные цветочные горшки на плохо прокрашенных посеревших подоконниках. Я не ощущала привычных уныния или раздражения, когда металась между длинными рядами деревянных столиков на железных ножках и с удовольствием раздавала порции второго. Мне и в субботу нравилась моя работа, действительно нравилась, по крайней мере, до тех пор, пока немного погнутая маленькая стрелка круглых настенных часов над раковиной не приблизилась к числу «8»… – К сменам в выходные нужно относиться философски, – пряча выбившиеся волосы под колпак, замечает Салли, намыливая тарелки и кидая их в раковину. – Лиззи обожает субботние вечера. Народу – пруд пруди. Всем подавай спиртное. После шести она обычно разносит заказы по столикам. Шахтёры любят отмечать здесь конец рабочей недели, собираются большими компаниями, выпивают и играют в карты. Девчонка за пару часов на чаевых делает дневную будничную смену, так что подумай: деньги лишними не бывают. Дай Лиззи волю, она и пятницу пробегает до девяти, а клиенты всегда найдутся. – Угу, – мычу я, протирая подносы. Хочется верить, что у Сэй хватит мудрости не пойти на поводу у своей работницы. – Эй, ко-онфетка, – звучит из–за стенки знакомый заикающийся голос. – Подойди-ка к нам: без девушки в зале скучно. – Это Вы мне? – сморщившись, как высохший виноград, говорю я. – А кому же? – хохочет скотовод, а мой нос явственно ощущает сильный запах самогона, исходящий от почерневшей от угольной пыли шахтёрской робы. – Дру-угих ко-онфеток в зале не предиви-идится. Обслу-ужишь? – Сейчас позову кого-нибудь, – обещаю я, заглядывая за прилавок и пытаясь зацепить взглядом Джил, худощавую, длинноногую девушку лет двадцати двух с серыми глазами и вздёрнутым к верху, напоминающим свиной пятачок, носом. Но Джил поблизости нет, как и вездесущей Сэй, которая покинула харчевню час назад, потому что спешила к больной внучке. Значит, придётся махать подносом самой. – Слушаю Вас, – подхожу к столику, тщательно вытирая чуть подрагивающие пальцы вафельным полотенцем. – Нико-ого не нашла? – продолжает Рупер и машет кому-то рукой. Через секунду к нему подсаживаются двое изрядно подвыпивших приятелей. – Мне как раз ты нрави-ишься. – Что Вы хотите? – как можно громче говорю я, поглядывая на соседние компании отдыхающих мужчин. Сердце ускоряет свой бег и сдавливает лёгкие. Тревога в груди нарастает, а прежнее чувство страха по-хозяйски расползается по внутренним органам. – Се-егодня уудачный день, Фрэнкии, – обращается мой новый знакомый к низкорослому, толстому, давно небритому товарищу. – Да-али аванс, а в «Котле» та-акая цыпа ра-аботает. Неу-ужели, – показывает грязным пальцем на потолок, – та-ам кто-то ууслышал мои мо-олитвы. – Не цыпа, а дикая кошка. Вон как смотрит! – еле шевеля губами, поддакивает друг Грейна. – Или укусит или поцарапает. – Ладно, кра-асотка, – скотовод протягивает червонец, – пи-ива на всё. Сдачу оставь се-ебе – купишь помаду. Лю-юблю женщин с накра-ашенными гуубами. Бегу на кухню за подносом и нагружаю на него шесть кружек пива, отчитываю доллар десятицентовыми монетами и возвращаюсь к ненавистному столику. – У нас со своим нельзя, – строго объясняю я, глядя на то, что малоприятные посетители разливают по пластиковым стаканам принесенную с улицы мутновато-белую жидкость. – Так ведь это ваше. В вашем заведении ваше пойло, – вставляет третий совсем молодой парень с рыжими, коротко стрижеными волосами. – К тому же мы взяли пиво, поэтому отвали от самогона. – Со своим нельзя! – рычу я, жалея об отсутствии за спиной стрел и лука. – Это правило! – опускаю поднос с кружками в центр стола. – Уберите бутылку, или я её конфискую. – А тыы с ха-арактером! – Рупер снова смеётся. – Прямо оогонь. Лю-юблю таких. Посиди-ка с на-ами, – грубые пальцы обхватывают моё запястье и тянут меня вниз, к их хозяину на колени. – Нет, – отбиваюсь я. – Не трогай! – Немедленно. Отпусти. Мою. Жену, – в голосе непонятно откуда появившегося Пита звенит сталь. На шее играют желваки, лицо красное, а в голубых глазах плещется несвойственная ему жёсткость. Настолько злым я видела его лишь однажды, в тот день, когда заговорила о преждевременном разводе. – Шел бы ты парень своей дорогой, – мрачно произносит Фрэнк, делая глоток из стакана, – если проблем не хочешь. – Проблемы будут у вас, если он не отпустит мою жену, – продолжает Мелларк, сжимая ладони в кулаки с такой силой, что кожа на костяшках бледнеет и начинает поблёскивать. – Же-ена, говори-ишь? – ухмылка, напоминающая звериный оскал искажает лицо моего мучителя. Сердце трепещет, как раненая птица. Страх, животный страх сковывает движения, и я никак не могу понять: чего боюсь больше: что меня снова к чему-то принудят, или что может натворить Пит. – Ло-ощёный, каак ка-апитолиец, – скотовод по-деловому осматривает дорогое пальто из серого драпа, задерживает взгляд на металлических пуговицах, оценивает стоимость начищенных до блеска кожаных ботинок. В чёрных, обезумевших от алкоголя глазах вспыхивает дьявольский огонь, грубые пальцы меняют положение и усиливают хватку, начиная дробить кости запястья. – Фрэнки, а это не тоот ли богаач из «Деревни По-обедителей», которого мы на дня-ях видели на ста-анции? – Он. Как пить дать он, – вторит толстяк. – Проучи его, Руп. Денежный мешок, небось, ничего тяжелее кисти в руках не держал. – Карманы от денег лопаются, а жену в такое место работать отправил, – подключается рыжий. – Ты отпустишь Китнисс, принесёшь ей извинения, а я постараюсь не свернуть тебе шею, – медленно произносит Пит, вставая к подвыпившим мужчинам вплотную. – А не по-ойти ли тебее на х.., – нагло заканчивает Грейн и притягивает меня к себе. – Ох, и сладкая, наверное, у тебя жёнушка. Вздрагиваю, зажмурив глаза, и мысленно готовлюсь к самому худшему, но то же мгновение лечу к противоположной стене, впечатываясь в неё ладонями. Боль пустячная и мгновенная, но ноги всё равно подкашиваются, и я падаю на колени рядом со сломанным стулом. Пит валит обидчика на пол, и через считанное количество секунд его огромные кулаки покрываются ссадинами и кровью Рупера. Рыжий и Фрэнк, слегка очумевшие от происходящего, вцепляются в плечи Мелларка, но совладать с ним не могут. Сидящие за соседним столиком мужчины смеются и выпивают. Похоже, сегодняшний вечер казался им скучным, а кровавая потасовка принесла долгожданное веселье. Замечаю, как несколько человек пожимают друг другу руки, заключая пари. Те, кто помладше, свистят и улюлюкают. – Пит, остановись. Ты убьёшь его, – умоляю я, но он не слышит, обезумев от ярости. – Повтори, повтори, что ты сказал, сукин сын! – кричит Мелларк, колотя скотовода в живот. – Как ты посмел прикоснуться к ней, ублюдок! Ты не имел права дотрагиваться до Китнисс. Я тебя убью, убью, подонок. Деревянные половицы скрипят под тяжестью барахтающихся тел, стоящая рядом мебель разлетается в щепки, а драка никак не заканчивается. Пит не выпустит Рупера живым, потому что он бьёт не Грейна, а Рая… – Тихо! – рычащий голос Хеймитча, раздавшийся в паре метров от уха, вселяет в сердце надежду. Если старый ворчун здесь, дело не так плохо, как кажется.– Всё, парень, хватит! Остынь! – Эбернети рывком оттаскивает моего мужа от растянувшегося на полу шахтёра и пинками выталкивает на улицу. – Сама подняться сможешь? – кидает он мне на ходу и, получив утвердительный кивок, скрывается за железной дверью. Растерянность туманит разум, будоража в голове весь спектр эмоций. Я и только я виновата в случившемся. Если этот мерзавец пойдёт в полицию… Прикрываю ладонью рот, боясь даже представить, что последует дальше. Пит не при чём, он просто защищал меня – он не должен понести наказание, Грейн спровоцировал его. Моего мужа не посадят, не посадят… – Поднимайся, солнышко, – Хеймитч возвращается в зал и, протянув руку, помогает встать, а затем выводит во двор. На бордюре, прислонившись спиной к стене и тяжело дыша, сидит Пит. Прежняя злость из небесно-голубых глаз уже улетучилась, но окровавленные кулаки дрожат, словно от дикого холода. – А теперь быстро, – рявкает Эбернети, – домой оба! – Моя смена не закончилась, – мямлю я, бросая рассерженные взгляды на выглядывающих из-за дверей Джил и Салли. Естественно, сейчас они не прячутся: им больше некого бояться. – Закончилась! – в ледяном тоне бывшего тренера нет и тени сомнения. Его не переспорить. – Наработалась ты сегодня на месяц вперёд. – Китнисс, забирай, – кричит Джил и бросает мою коричневую куртку с капюшоном. – Правильно, – Хеймитч подходит к женщинам, что-то быстро шепчет обеим на ухо и кладёт в карманы фартуков по зелёной купюре. Обе радостно кивают и скрываются в глубине здания. Фыркаю и отвожу глаза: Эбернети только что заплатил этим трусихам за мою работу. – Вы не поняли? – тон старика приобретает угрожающий оттенок. – Я ясно выразился – домой! Поговорим завтра. – Пошли, – Пит приподнимается и тянет меня за собой. До «Деревни Победителей» мы идём молча, разговаривать явно никто не в состоянии. – Умойся: нужно обработать ссадины, – говорю я, переступая порог, и на ходу подхватываю серое пальто. Несколько ярко-красных пятен успели въесться в ткань – вывести их будет непросто, придётся сдать в химчистку. Жалко, что она память не принимает. – Я в порядке, – глухо произносит муж, смывая кровь с ладоней. – Ты как? Рука болит? – Нормально, – вру я, мимоходом осматривая запястье, которое украшает тёмный браслет из маленьких, но уже заметных синяков. – Что будет, если этот человек напишет заявление в полицию? – Пусть пишет. Он сам напросился. Я его предупреждал, – лицо у Мелларка каменное, а голос твердеет с каждым произнесённым словом. –Хеймитч был прав. Прав с самого начала. Не нужно было тебя слушать и отпускать работать в столовую. Завтра же попросишь расчёта у Сэй. «Уволиться? – одними губами шепчу я, массируя виски. – Конечно, надо уволиться! Пит верно говорит, и Хеймитч – тоже, и все-все-все. Одна я ничего не понимаю и совершаю ошибку за ошибкой. Не желала слушать, вот и получила на орехи. Уволиться, и дело с концом! За милю обходить «Котёл» и не появляться там больше никогда, прямо как в пекарне и на аллее потухших фонарей. Бежать, бежать и не оглядываться. Бежать… Снова бежать… От себя, от воспоминаний, от правды, от всего. И так до бесконечности. Уволиться – самое простое. А что потом делать? В больнице, в школе, в детском саду и в магазине тканей – всюду может найтись какой-нибудь мерзавец, который захочет распустить руки. И что? Каждый раз сбегать из злосчастного места, держась за сердце и дрожа от страха? Нет. Не буду! Хватит! Не хочу постоянно бояться всех и вся. Теперь пусть они испытывают страх, когда видят меня». – Нет, – повторяю я громко, делая шаг навстречу Питу. – Не уволюсь! – Ты шутишь, да? – небесно-голубые глаза исследуют моё лицо так, словно пытаются отыскать признаки сумасшествия. – Издеваешься? Проверяешь меня на прочность. – Нет, но если я сейчас уйду из столовой, всё лечение пойдёт псу под хвост. Меня накроет новая фобия. К темноте добавится ещё что-нибудь. – А если случившееся повторится в следующие выходные? Думаешь, тебе не станет хуже? – Не повторится! – Откуда такая уверенность? – Смотри, – вытягиваю вперёд левую руку. Удивительно, как он раньше не заметил? Ладно, вторник и пятница: я снимала кольцо, когда натирала полы, но сегодня… – Считаешь, оно спасёт тебя? – в глазах отсутствует даже малейший намёк на улыбку, зато напряжение растёт в геометрической прогрессии. – Этот шахтёр явно смотрел не на пальцы. – Больше никто не сунется,– продолжаю настаивать я. – Сплетни в угольной шахте распространяются быстро. Я и без того местная достопримечательность Двенадцатого. Многие слышали историю про девчонку из Шлака, сумевшую окрутить богача из «Деревни Победителей», но после сегодняшнего нас побоятся тронуть. Вряд ли кто-то захочет отведать твоих кулаков снова. – Твоё упрямство не имеет границ! Понимаешь, что бы было, опоздай я на пару минут? – Ничего бы не случилось. В зале сидело около десяти человек. Всё бы закончилось хватанием за руки – тебя он просто провоцировал. – Не хочешь по-хорошему, – Пит повышает голос, сбрасывая со стола фарфоровую статуэтку. Она звенит и разбивается об пол, – значит, сам поговорю с Сэй. Ты больше не работаешь у неё, и это не обсуждается! – Чёрта с два! – огрызаюсь я. – Опять решаешь за меня? Сперва Гейл прошлой весной, потом… – Значит, – Мелларк снова что-то ломает, – Хоторна ты послушалась, а на то, что думаю я, плевать хотела. – Да, – голос срывается на крик. Со второго этажа несётся, сильно прихрамывая, насмерть перепуганный Персик, который принимается кружить вокруг хозяина, жалобно повизгивая, – потому что Гейл уверял, что в «Котле» меня будет лапать каждый второй, а в «Семейной пекарне Мелларк» ничего не случится. И что? Гейл ошибся, и… Муж поворачивается спиной, не удостоив меня взглядом. Больше спорить он не собирается. По крайней мере, сегодня, по крайней мере, со мной, а завтра пойдёт к Сэй, а та не станет думать долго… – Пит, послушай, – он упрямо идёт вперёд, поднимаясь по лестнице. – Пит, – делаю усилие и обгоняю его, преграждая дорогу. Остаётся последний аргумент, и я намерена его использовать прямо сейчас. – Эффи сказала, что твои друзья из Четвёртого женятся в начале мая. Мы ведь приглашены на свадьбу? – лёгкий кивок вселяет почти утраченную надежду. – Я поеду с тобой. Надену любое платье, которое купишь. Позволю уложить волосы, а потом сопровожу тебя в Капитолий, – небесно-голубые глаза смотрят с сомнением, светлые, пшеничного цвета брови взлетают высоко вверх, а губы вытягиваются в тонкую полоску. Каждая чёрточка вмиг изменившегося лица указывает на состояние борьбы – борьбы с самим собой. – Не пойдёт, – равнодушно-сдержанным тоном отвечает он через некоторое время. – Я не торгуюсь за безопасность любимой женщины.