Нет худа без добра

13 января Я Китнисс. Уже не Эвердин, но всё ещё не Мелларк. Порой я сама не знаю: кто я. Девушка, дочь, сестра. Невеста... Жена? Я живу в Дистрикте-12 – в самом отдаленном районе Панема – в тоскливо-сером местечке, где добывается уголь. Мне восемнадцать лет, но временами я кажусь себе тысячелетней старухой. Отец погиб в шахте – мать замкнулась в себе. Жених уехал на заработки в богатый Дистрикт-2, но, возвращаясь домой, погиб. У меня есть сестра – Примроуз. Ласковая и добрая девочка. Прим – единственная ниточка, которая хоть немного связывает меня с внешним миром. Мою жизнь сломали, растоптали и выбросили на обочину. Имя покрыли грязью. Заставили склонить голову и обрекли на позор. Без вины виноватая. Виноватая априори. Я Китнисс. Слабая, безвольная и морально истощённая. Каждую ночь мне снятся кошмары, кошмары, которые сводят с ума. Просыпаясь посреди ночи в холодном поту, часто я не могу отличить сон от действительности, не могу понять, где закончились игры подсознания, и началась настоящая жизнь. Я Китнисс. Аморфная, апатичная, инертная амёба, растворившаяся в жалости к себе. Уличная темнота превратилась в моего злейшего врага, но если бы дело было только в сумерках… Я, Китнисс, которая не покидает дом без сопровождения даже в светлое время суток. Я Китнисс. Озлобленная и ненавидящая. Готовая срывать свой гнев на всех и вся: на Пите, спасшем Прим, на Хеймитче, что вечно возится со мной, на Эффи, с которой едва успела познакомиться. Я злюсь на Мелларка за ненужную мне любовь, поношу Эбернети за дурацкие шутки и вечное пьянство, упрекаю Бряк в чопорности и странности. Пожалуй, я сорвалась бы даже на Гейле, будь он жив, за то, что оставил меня. Я обвиняю маму в нежелании бороться. Я ненавижу себя … За это же. Я совсем как она. А временами и хуже. Я, Китнисс, решившая несколько недель назад избавить Пита от страданий. Освободиться самой. Только "мой муж" оказался упрямым человеком и не захотел отпустить свою жену. Наверное, я бы смогла потребовать развод через суд, и рано или поздно нас бы всё равно развели. Возможно, судья дал бы время на примирение, без конца откладывал слушания, или сам Пит находил причины и не являлся на заседания, но однажды так или иначе я бы получила свободу. Сейчас в доме живет та самая Эффи Бряк, что развелась совсем недавно. Она помнит, она знает, она могла бы подсказать, но… Я настолько сильно захотела развестись, что превратила мысль о разводе в навязчивую идею. Я забыла о причинах, не вспомнила о последствиях. Всего лишь поставила цель и шла к ней, невзирая ни на что «Если я дам тебе желанный развод, ты запрёшься в розовом домике у мамы, и там тебе резко полегчает. Так думаешь? Что ты будешь делать? Ты даже охотиться не можешь…» – невольно вспоминаются слова Пита. Действительно, что произойдёт, когда я получу развод? Положению разведённой женщины в Дистрикте-12 не позавидуешь, и Пит, наверняка, знал об этом, когда звал меня замуж. Он купил меня одной-единственной фразой: «Разведёмся через год». Тогда бы он пообещал всё что угодно, лишь бы я согласилась, а выбора по большому счету у меня не было. Уехать я не могла – некуда. Казалось, что через год проблемы решатся сами собой. Со временем всё образуется, потому что самое страшное происходит в данный момент. Я должна была защитить пусть не себя, но Прим. Мелларк – мастер рассказывать сказки: он не собирался расходиться с самого начала и всячески увиливал, едва я заводила речь о договоре. Я Китнисс. Я девушка, которая поверила. Но если, если мы всё-таки разведемся? Дома в Шлаке больше не существует. Я живу в особняке фиктивного мужа, ем его хлеб, трачу его деньги. Пит обеспечивает мою семью. После развода я покину «гигантскую божью коровку», но и в кукольный домик вернуться не смогу. Его придётся оставить и маме с Прим. Что нас ждёт дальше? Мама вышла на работу, Прим еще шесть лет будет получать пенсию по потере кормильца. Но хватит ли этих денег для того, чтобы снять какое-нибудь жилье и при этом не жить впроголодь. Смогу ли я найти работу? И смогу ли работать? Я Китнисс. Я зверь, загнанный в клетку, сотканную из страхов. Ужас способен убедить человека в чём угодно. Чудовищ, живущих под кроватями, не существует. Их выдумали дети, которым что-то померещилось в темноте. Чудовища живут среди людей. С одним из них мне суждено было встретиться. Сын любящих и вполне порядочных родителей прятал за человеческой личиной морду волка. Из-за одного чудовища я перестала доверять людям. В каждом увидела врага, в каждом разочаровалась. Страх убедил меня в том, что все на свете мужчины плохие. Я поверила и ошиблась. Мое личное чудовище оказалось трусливее своей жертвы. Оно сбежало от позора и правосудия. Мне нечего бояться: Рай никогда не вернётся в Двенадцатый – сон навсегда останется сном. Я Китнисс. Я взгляну в глаза своему страху. Не стану жалеть себя. Буду бороться. Ради Прим. Ради мамы. Ради себя. Ради новой жизни, которая ждёт нас через несколько месяцев в Одиннадцатом, Десятом или злосчастном Втором. Мне не нужны психиатры: я справлюсь со своими проблемами сама. Этот докторишка был прав: «В целом мире Вам может помочь только один человек. Ни я, ни моя ассистентка, ни какой-то другой доктор, ни мистер Мелларк, ни Хеймитч Эбернети, ни Ваша мама, ни горячо любимая сестра, ни даже восставший из мертвых жених. Только Вы сами. Только Вы сами в силах помочь себе». Я встану на ноги. Я поднимусь. Просто нужно найти опору. Проявить характер. Стать такой, какой я была прежде. Ожить и выжить. Перестать бояться. Я Китнисс. Я живу, когда действую. Я дошла до дома Хеймитча, потому Питу была нужна помощь. Я забыла про пустоту, горечь и боль. Я действовала, а потом, когда Питу стало лучше, сникла. Мелларк вызвал в моей душе ураган злости, открыто заявил, что никогда не отпустит, насильно заставил лечиться. Злоба железным скелетом поддерживала мой дух в течение нескольких дней, но как только ненависть покинула внутренности, я превратилась в мягкотелого моллюска и в бесформенную квашню. Больше я не желаю оставаться выжженной землей. Я обязана заботиться о Прим и маме. Но сначала придется позаботиться о себе. Справиться с кошмарами. Научиться выходить из дома одной. Охотиться в лесу. Начать работать. Вернуться к прежней жизни. Не зависеть от Пита. Стать самостоятельной! Не зависеть ни от кого. Поднимаясь с кровати, вытягиваю в стороны руки . Яркое солнце слепит глаза – удивительное явление для середины января, похоже, сегодня морозно. Натягиваю тапочки на ноги и приглядываюсь к оконной раме: легкие хаотичные завитки собрались в замысловатый узор в самой сердцевине стекла. Бесконечная ночная мгла рассеялась ещё несколько часов назад, уступив место солнечному свету. Эффи была права: сегодня действительно важный-преважный день. Сбрасываю с тела вчерашнюю сорочку и наскоро принимаю душ, чищу зубы, заплетаю не совсем просохшие волосы в привычную косу, надеваю темно-синие джинсовые брюки с просторной желто-коричневой блузой и спускаюсь вниз. Скоро я покончу с апатией и скорбью. Сегодня приблизит меня к заветной цели ровно на один шаг. – Нет, в больницу они не ездили, – звучит взволнованный голос Мелларка. – Побои не снимали. Медицинского заключения нет, – торопливо объясняет он, а я замираю, прижавшись к перилам, – но есть свидетель, который нашёл её на улице в том состоянии. Да, – отодвигает от ноги громко тявкающего щенка, – заявление было написано, но через пару дней девушка забрала его. Сбежал в Капитолий, – чертыхается, повышая голос. – Да, получается, я посодействовал преступнику, – отодвигаюсь от перил и осторожно преодолеваю оставшиеся ступеньки. – Тогда такое решение казалось мне единственно-правильным. Её бы вынудили выйти замуж за этого урода. Нет, мама не знает, где он, или делает вид, что не знает. Если бы заявление написали снова, полиция бы стала его искать? Если бы я дал показания, дело бы возобновили? – поворачивает голову и натыкается взглядом на меня. – Ладно. Понял. Позвоню завтра. – Как это понимать? – аккуратно спрашиваю я, присаживаясь на диван. – Консультировался с юристом, – понуро отвечает Пит. – Если попробовать заявить сейчас… – Я слышала, – откидываюсь на мягкую спинку, не позволяя ему закончить. – Медицинского заключения нет, а единственным доказательством моей правоты будут служить пьяные бредни старого алкоголика – Хеймитча Эбернети. Оставь всё как есть. Сам же загремишь за решётку. Уже ничего не исправить. Не хочу встречаться с твоим братом ни в суде, ни на улице. Хочется забыть ту ужасную ночь. Забыть и начать новую жизнь. Пусть остаётся в Капитолии и не трогает меня, – Пит молча перебирает шерсть Бонни, растянувшегося у наших ног. – Пойдём сегодня куда-нибудь, – через минуту предлагает он, с опаской глядя в мои глаза. – Пойдем, – знаю: мой "муж" переживает, что после вчерашних кошмаров я передумаю и снова решу изолировать себя от общества или впаду в привычную нервозность. Он прав: я в любой момент могу убежать наверх, устроить новую истерику, закрыться в комнате и предаться любимому занятию – жалости к себе… Поэтому медлить нельзя. – Пойдём, – твёрдо говорю я. – Сначала к папе и Гейлу, а потом к маме и Прим. – Хорошо. Нужно позавтракать. – Спасибо, что пришел вчера, – шепчу я, краснея, пока мы идём в кухню. – Ты очень помог, – боюсь, что он заведёт старую-добрую песню про доктора Аврелия, но Пит лишь тихо кивает. Раздумываю, стоит ли говорить о решении найти работу. Нет. Сначала найду, а потом расскажу. – Эффи уже ушла? – Час назад. – А Хеймитч? – Похоже, дома. – Ты знал, что они знакомы? – принюхиваюсь я к потрясающему аромату сырных булочек, от которого желудок урчит и подпрыгивает. – Догадывался, что они знают друг друга, но не предполагал, что настолько близко. – Значит, Хеймитч виноват в разводе Эффи? – спрашиваю я, засовывая в рот булочку. – Вряд ли, – Пит пожимает плечами. – Попробуй какао, – бросает в чашку две ложки странного коричневого порошка со сладковатым запахом и заливает смесь горячим молоком. – Вкусно, – причмокиваю и тянусь за новой булочкой. – Откуда? – Подарок из Капитолия, – улыбается Мелларк и кидает маленький кусочек сыра непонятно откуда взявшемуся Бонни, который тот ловит на ходу. Следующие полчаса эти двое веселят меня смачной дрессировкой, пытаясь с помощью условных рефлексов выучиться команде «сидеть». Справиться с поставленной задачей у псины получается из рук вон плохо, и по-моему, дело вовсе не в недостатке времени: просто Бонни – самая бестолковая собака в мире. Даже имя своё до сих пор не выучил, и лает тогда, когда ему хочется. Эх, если уж Эффи считает ЕГО умнейшим щенком помета, что тогда представляли из себя остальные? Не могли туалет от миски с едой отличить? По всей вероятности, хороший выводок «пометом» не назовут. – Продолжим вечером, – проводя тыльной стороной ладони по лбу, устало сообщает Пит. – Прости, Бонни, но нам с Китнисс пора идти. – Он безнадёжен, – выношу вердикт я, протирая столешницу. – Посмотрим, – не унимается муж, – ласка, терпение и время творят чудеса. – Ты как Прим, – произношу я, накидывая куртку. – Она тоже пытается воспитать из Лютика добропорядочного кота. – Всё-таки я попробую побороться с судьбой, – уклончиво отвечает Пит, одеваясь. – Как знаешь, – говорю я, накидывая куртку и завязывая шнурки на ботинках, а затем выхожу на улицу. Шквал морозного воздуха пощипывает лицо и щекочет голые руки. Надеваю перчатки и потуже завязываю огромный капюшон. Нужно научиться выходить из дома одной. Начать с нескольких шагов во дворе, а потом найти работу. Перестать сходить с ума в четырех стенах: от одиночества тяжёлые мысли в голове множатся как грибы после дождя. – Быстро ты сегодня, – произносит Пит, догоняя меня у самых ворот в «Деревню Победителей». – Мороз подгоняет, – откликаюсь я, стараясь опережать мужа на пару шагов. Огибаю Луговину и сворачиваю на узкую, хорошо расчищенную тропинку. Первые припорошенные снегом могилы попадаются на глаза метров через пятьдесят. Шквальный ветер свищет с севера, пригибает к земле тонкие ветки абсолютно голых деревьев и несколько раз стягивает с меня капюшон. Я невольно ежусь под одеждой, но не от зверского холода. Просто царство мёртвых вместе с покоем наводит тоску и уныние. И всё же я считаю смерть справедливее многих судей. Она не щадит никого: ни богатых, ни бедных. Не делит и не даёт шансов. Хотя Гейла и Рая могла бы поменять местами… К счастью или к сожалению, на местном кладбище нет особого сектора для богатых. Гранитные, мраморные, железные и деревянные памятники встречаются с одинаковой частотой и разбросаны по бескрайнему полю последних пристанищ мертвецов в хаотичном порядке. Я редко хожу на кладбище зимой. Исключением был первый год после смерти папы. Тогда мне приходилось почти каждую неделю приводить к «месту скорби» маму и Прим. В то время мы пробирались к могиле через высокие сугробы, сегодня я с легкостью преодолеваю известную дорогу. Видимо, могильщики потрудились на славу. Обхожу две маленькие сосенки, сворачиваю влево и натыкаюсь взглядом на знакомую, порядком выцветшую фотографию. Тёмные волосы, широкие скулы, серые глаза. Мама любила повторять, что я очень похожа на папу. Протираю глаза и дотрагиваюсь до железного пятиконечного надгробия, покрытого толстыми синими прутьями. Перевожу взгляд вправо: на расстоянии пяти шагов расположился ещё один холмик, в основании которого стоит такой же железный памятник. Джаред Хоторн. Пару лет назад, когда деревянные кресты на могилах наших отцов, полностью обветшали, Гейл притащил со свалки за кладбищем два похожих монумента. Кто-то выбросил их за ненадобностью, а мой тогда ещё друг подобрал, очистил и покрыл свежей краской. Нам с Прим было жутко от осознания того, что на могиле папы «вырастет» чужой памятник, но оставлять усопшего без надгробия казалось чистейшим богохульством. Ни я, ни Гейл не хотели, чтобы люди по незнанию топтались на местах погребения наших родителей. – Я заказал новое надгробие, – звучит за спиной тихий голос Пита. – Миссис Эвердин на днях съездит в ритуальную контору и выберет любое понравившееся, – Не волнуйся: я внес предоплату – в двадцать процентов. Остальную сумму она покроет сама частями в течение следующих шести месяцев. – Хорошо, – отзываюсь я, пытаясь не глядеть на высокий коричневый крест, стоящий немного поодаль от мистера Хоторна. Все-таки Хейзел – молодчина: выкроила местечко для сына. – Свежая могила должна опуститься. В конце года поставим хороший памятник и Гейлу, и его отцу. – Они не смогут расплатиться, даже если ты внесёшь пятьдесят процентов. У Хейзел трое детей – там каждый цент на счету. Да и не примет она. Даже половину суммы не возьмёт, – на самом деле я вру. Хейзел совершенно не причем. Против был бы сам Гейл. – Ладно, – деликатно соглашается он и отходит назад. Видимо, решил оставить меня один на один с близкими людьми и дать подумать. Чувствую, что нужно что-то сказать, но язык прилипает к небу. Я и с живыми не очень-то люблю разговаривать, а тут собеседники вовсе диалог поддержать не смогут. Но… раз уж пришла. Наклоняюсь к фотографии и шепчу одними губами: «Помнишь, папа, первое время мама плакала, когда приходила к тебе? Большей частью тихонечко, припадала к земле и лежала на могиле до тех пор, пока я её не поднимала, но иногда она билась в истерике, заглушая громкими рыданиями уханье прилетевших из леса птиц. Я постараюсь больше не плакать. Я найду в себе силы. Буду жить дальше. Пошли мне терпения, папа. Помоги пережить всё и не сломаться окончательно». Каркающая ворона заставляет меня вздрогнуть. Знак или совпадение? Кидаю последний взгляд на папин памятник и отхожу вправо. Гейл… Мы и к могилам отцов ходили вместе, а теперь я пришла проведать тебя. Значит, похоронами занимался Хеймитч. Крест крепкий, дубовый – простоит долго. Наверху небольших размеров фото в овальной рамочке – красивый брюнет улыбается открытой и по-детски доброй улыбкой. Кажется, фотография была сделана через неделю после помолвки. Прим буквально заставила нас пойти в мэрию и запечатлеть «счастливое событие на камеру». Первый совместный снимок, который стал единственным. И зачем я надела мамино красное платье в цветочек? Хотя какие могут быть обиды? Гейл умер, а я ещё вроде как жива, поэтому мой «прекрасный лик» и вырезали с изображения. Интересно, а у мамы это фото где-то припрятано? Если спрошу, она отдаст? Или опять скажет, будто не помнит куда убрала, но обязательно посмотрит вечером, а потом сделает вид, что забыла о моей просьбе. – Ох, Гейл, – шепчу я, – Ты уехал, и всё пошло прахом, – глажу деревянный крест. - Ты ведь знаешь? Знаешь, что я люблю по-прежнему. Что скучаю… Что до сумасшествия хочу вновь прижаться к твоей груди и вдохнуть родной запах леса. – Нужно идти, Китнисс, – осторожно напоминает Мелларк, приминая ботинками хрустящий снег. – Половина второго. Нас ждут в розовом домике. – Сейчас, – отвечаю я, косясь на любимое лицо. – До встречи, Гейл, – отступаю назад. – Ты тоже к кому-то ходил? – спрашиваю я Пита, едва мы выходим на большую дорогу. – Навещал дядю Чарли и поговорил с могильщиком. – Дядя Чарли? – Старший брат моего отца, – объясняет Пит. – Я его не знал: умер лет двадцать пять назад. – Что-то случилось в пекарне? – Нет. Он не любил возиться с тестом. Уехал в Дистрикт-1: мечтал стать ювелиром, но скончался от тяжелой формы гриппа. Невольно вспоминаются слова мамы о том, что её поклонник женился на девушке, которая по странному стечению обстоятельств любила как раз какого-то Чарли, помершего в Первом от гриппа. Может, я что-то путаю? Или у Кендры Мелларк и Китнисс Эвердин намного больше общего, чем кажется на первый взгляд. – Жалко его, – приношу я свои соболезнования и прогоняю прочь подступившие мысли. Нужно прибавить шагу. Хочется попасть к маме и сестре поскорее. – Сегодня вы долго, – говорит Прим, обнимая меня у дверей. – Ходили кое-куда, – вытягивая сестренку за порог. – Посмотрим на Леди? – Давай, – соглашается она, быстро одеваясь, в то время как Пит снимает куртку. – Мы не задержимся, – обещает она, не сводя глаз с мамы. – Ну, рассказывай, – требую я, сжимая руки в кулаки. Стараюсь не глядеть по сторонам. Нужно заставить себя зайти в сарай, иначе, никогда не избавлюсь от страха, навеянного вчерашним кошмаром. – Мама сразу догадалась, что ты собралась навестить папу и Гейла, – нехотя признаётся Утёнок, отпирая двери пристройки. – Пит звонил утром, – заходит внутрь, а я семеню следом. – Спрашивал о… – поднимает на меня испуганный взгляд и сосредоточенно принимается гладить длинную шерсть козы. – Много чего спрашивал. Мама рассказала о памятниках. Ну, – морщится сестрёнка, – о том, откуда они взялись. – Ясно, – сдержанно отвечаю я. – Когда едете выбирать новый? – Наверное, в среду. Поедешь с нами? – Нет, – качаю головой я, глядя на рогатое животное с подведёнными глазами. – Уилкерсы хорошо ухаживали за Леди. Вон как поправилась! – Вроде как, – прыскает Прим, – планируется пополнение. – Ммм, – мычу я. – Всё-таки, значит, и её обрюхатили,– дергаю Примроуз за рукав. – Пошли уже есть вермишелевый суп и тушеную рыбу с картошкой. – Очень вкусно, миссис Эвердин. Спасибо, – обычным тоном говорит Пит, и на губах мамы возникает спокойная улыбка. Без микроскопа видно, что она его приняла целиком и полностью: больше не дрожит и глаз не прячет. Я заметила перемену в мамином поведении ещё во время болезни Мелларка, но тогда списала её странное добродушие на врачебную установку. Видимо, ошиблась: пневмония была не при чём. Пит спас Прим, а сегодня памятник на могилу папы догадался заказать. Прям, не зять, а золото. Интересно, а чья была идея насчет деления суммы? – К нам приехала в гости одна моя хорошая подруга, – продолжает мой "муж". – Привезла небольшие сувениры из Капитолия. Приходите к нам сегодня на ужин. – А как её зовут? – спрашивает Прим. – Эффи Бряк. – Хорошо, – Утёнок загадочно улыбается и подмигивает мне. – А какой цвет ей нравится? – Розовый, – на секунду задумавшись, отвечает Пит, – но от золотого она тоже не откажется. – Кстати, забыла сказать, – шучу я на манер Хеймитча, – у нас тоже пополнение. – Эффи привезла щенка, – объясняет Пит, а мама почему-то краснеет. – Мы придём, – сдавленным голосом обещает она. *** – Ой, Китнисс, это твоя сестра? – с придыханием восклицает Эффи, спускаясь с лестницы. Сегодня на ней надето коротенькое пёстрое платьице с тугим корсетом и бабочками, а на голове обычный золотой парик с крупными локонами. – Ой, детка, – она расцеловывает Прим в обе щеки и переключается на маму. – Вы просто прелесть. Хеймитч сидит в углу и почтительно кашляет. Он во вчерашней рубашке, но брюки решил сменить. «Новые» серые штаны не такие чистые, как черные, но зато хотя бы сходятся на талии. – Давайте сядем за стол, – приглашает всех Пит. – В доме сегодня грандиозный приём, – щебечет Эффи, сверкая белоснежными зубами. – Такой день! Такие гости! Еле уговорила наших молодоженов накрыть стол в гостиной. Всё же здесь малюсенькая кухня. Вот в Капитолии, – начинает она, а я затихаю, вспоминая крохотную хижину в Шлаке. Она бы целиком поместилась в «малюсенькой кухне» Пита. – Столько всего наготовили, – тушуется мама, – а я принесла один салат. – Не беспокойтесь, – останавливает ее мой "муж". – Все блюда – заслуга Эффи и поваров ресторана. Домашняя - только выпечка. – Да-да, обязательно попробуйте тарталетки с икрой. Они божественны, – Бряк смеряет косым взглядом Хеймитча, когда тот тянется за хрустящей формочкой. – И жульен. Рулетики из ветчины готовил шеф-повар, но даже они не сравнятся с поданными на десерт пирожными Пита. За них я и талии не пожалею, – Эбернети хлопает себя по лбу левой рукой, а правой тащит в рот сразу два рулетика. Как ни странно, но едких замечаний он не высказывает, видимо, Пит сделал ему серьёзное внушение. Наверняка, угрожал тем, что больше не принесет свежего хлеба. – Спасибо, – сдержанно улыбается мама, грациозно управляясь со столовыми приборами. – Воистину изысканные манеры! – поражается Эффи, прикрывая ладонью обнаженное горло, и как бы незаметно стреляет убийственным взглядом в сторону Хеймитча. Тот сохраняет безмолвное спокойствие, накладывая в тарелку мамин салат. – Вы работаете медсестрой? – задает новый вопрос капитолийка и почти в пляс пускается, рассуждая о важности и нужности белых халатов. Ужин проходит без слёз, обид, происшествий и насмехательств. Наша шумная компания даже успевает отведать чай с пирожными, и я с удовольствием позволяю себе съесть два. Не знаю, что там с картинами, а бисквиты и правда оказались неплохими. – А сейчас, – радостно хлопает в ладоши неугомонная столичная гостья, – время подарков. Эффи дарит маме длинное платье из синего бархата и бирюзовый кулон на тонкой золотой цепочке. Прим же примеряет приталенный шелковый сарафан с большими бело-красными цветами и заколку, украшенную розовым жемчугом. – Мы тоже кое-что принесли, – сообщает Примроуз и достаёт из сумки три молочно-белых платка, каждый из которых по очереди передает Эффи, Хеймитчу и Питу. Приглядываюсь и замечаю на презентах «знакомый почерк». Фирменный гостинец от моей сестры – носовой платок с вышитыми инициалами хозяина. – Боже мой! Ты вышиваешь? – восклицает Эффи и прикладывает платочек к глазам. Слёзы так и льются, только в этот раз от умиления. – А Китнисс тоже? – Нет, – застенчиво сообщает Прим. – Китнисс… – Может похвастаться другими талантами. Вон какого мужика отхватила! – бойко заканчивает за нее Хеймитч. Посылаю старику милейшую из улыбок. Не будешь же каждому рассказывать про лук и стрелы, которыми я временно не пользуюсь. – Ну, да, – соглашается Бряк. – А вязать умеешь? – Умею. – Можешь, – глаза капитолийки вспыхивают и высыхают мгновенно,– научить меня? Я бы хотела связать пинетки. – Может быть, – к горлу подкатывает приступ громкого кашля. Кажется, я подавилась недопитым чаем. Прикрывая рот рукой, замечаю, как вытянулось мамино лицо, – начнём с более простого, – предлагает Прим. – Шарф, например? – О, шарфик – это чудесно! Завтра я иду в школу, а послезавтра хорошо бы начать, – Эффи склоняет голову на бок. – Жаль, платья слегка великоваты. – Всё в порядке, – успокаивает её мама. – Пара вытачек, и они будут сидеть как влитые. – Ах! Надеюсь, хоть это подойдёт по размеру, – Бряк вновь нагибается над коробкой и извлекает оттуда чехол. – Нужно было подарить вчера. Сегодня морозно, а у Китнисс довольно тонкая куртка, но сюрприз есть сюрприз, – расстёгивает молнию и вытаскивает наружу сумасшедшее количество белого меха. – Шуба! – веселится Прим и тянет меня в центр круга. – Удивительный мех, – мама проводит ладонью по пушистому воротнику. – Куница? – Горностай, – убитым голосом замечаю я. И как Пит запомнил? Держала бы язык за зубами… – Примерь, примерь, Китнисс, – хлопочет вокруг меня Примроуз. – Такая красивая! – Цинна или Порция? – на всякий случай уточняю я, просовывая руку в рукав. – Цинна, детка, Цинна, – изрекает довольная Эффи. – Угадала мех, распознала стилиста. Скоро мы поедем в столицу и накупим тебе кучу новой одежды. У меня начинает пропадать ощущение, что ты неизлечимо больна отсутствием стиля. – Шикарная шубка, – поднимает большой палец вверх Эбернети. – Обязательно сходи завтра в ней в пекарню. Пускай свекровь порадуется, – пропускаю реплику соседа мимо ушей и перевожу взгляд на Пита. Даже не покраснел. Смотрит спокойно и выжидает, что скажу. Не надейся! Не стану истерить! Нервозные дни ведут к беспокойным ночам и кошмарам. – А где наушники? – подключаюсь я к всеобщему веселью. Эффи милая, хотя и слегка с приветом. Стоит спросить у нее про успокоительное. Сияет от счастья как апрельское солнышко. Вот бы мне хоть половину её оптимизма. Ничего! Завтра я посижу в беседке и вытащу Хеймитча к Сэй. Вдруг у неё найдется работа для девушки, решившей жить дальше.