Нет худа без добра

Двумя часами позже – О, дорогая, – улыбаясь, говорит Эффи, поправляя длинные рукава лимонного платья, сшитого из тонкого шифона и украшенного по краям узкой атласной лентой, – салат восхитителен! Пит нисколько не преувеличил, когда расхваливал твои кулинарные таланты. – Охренительные отбивные, солнышко! – поддакивает с набитым ртом Хеймитч, – Надеюсь, они не из не того мохнатого тапочка, что путался под ногами, когда я пришел. А то что-то его не видно. – Они из кошки, что повесилась у тебя на заборе, – не остаюсь в долгу я, пока он хохочет во весь рот. Принарядился: надел новую, но уже порядком засаленную бордовую рубашку и черные на редкость чистые брюки, которые некстати оказались малы ему в талии. Прям, первый красавчик Двенадцатого. Мэнди бы оценила. – Это антрекоты, – сверлит его колючим взглядом Бряк, аккуратно расправляя широкую матерчатую салфетку на коленях. – Их привезли из «Аделины». – Да мне хоть блинчики с повидлом из харчевни Сэй, – ничуть не смутившись, отвечает Эбернети, вытирая о новую белоснежную скатерть жирные руки. – Бренди не привезла на подарок? – Вы давно дружите с ним? – шёпотом спрашивает капитолийка, наклонившись к моему уху. – Да я этим двоим как отец родной, – отвечает за меня бывший тренер. – Скоро будут папой называть. Ходим друг к другу в гости, дарим подарки на Рождество. Они треплют мне нервы, я подтираю им сопли, Чувствую, через недельку-другую повесят на меня псину. Дети пойдут – ещё и пеленки менять заставят! – Бонни, малыш, где ты? – суетливо озирается по сторонам женщина, искусно делая вид, что не слышит бредней нашего соседа. – Не волнуйся, он под столом, – успокаивает её Пит. Похоже, в этом доме традиционных принципов придерживаются только двое: Хеймитч, который решил доставать всех и везде, и Бонни, живущий под девизом: «Что упало – то собаке». Хуже всего, что сын Пекаря всячески поддерживает собачонку, бросая на паркет каждые три минуты новый кусочек мяса. – Пит, – продолжает Эффи елейным голоском. – Всё-таки в Дистрикте-12 скучновато. Большой красивый дом, незагазованный воздух и живописный пейзаж за окном не перекроют серую, будничную тоскливость здешних улиц. Угольная пыль доведёт твои лёгкие до туберкулёза. – Мы уже не раз обсуждали эту тему. Двенадцатый нам с Китнисс очень нравится. – В столице у тебя замечательная квартира. Жизнь бьёт ключом. Яркая, насыщенная. У твоей жены в Капитолии было бы больше шансов найти себя. Здесь она так и останется домохозяйкой. В конце концов, можно было подкопить денег и за пару лет купить настоящий дворец в центре столицы. – Да на хрен этот Капитолий?! – в сердцах ворчит Хеймитч. – Один разврат и пьянство повсюду. Розовые собаки! Мужики взасос целуются. Как вспомню, сразу блевать тянет. У нас другое дело. На десять тысяч человек один бордель и тот вместе с баром. В общем, я за морально-нравственные ценности Двенадцатого. – Красивое платье, Эффи, – говорит мой муж, по-видимому, пытаясь разрядить обстановку. – Тебе идёт. Из «Миража»? – Ой, нет, что ты! – хихикает гостья. – Это эксклюзив от Цинны. Сшито на заказ. – Цинна? Новый компаньон Порции? – удивляется Пит. – О, Цинна, – Бряк закатывает глаза, томно вздыхает и кладёт руку на грудь. – Он превзошел Порцию. Цинна – звезда. Весь Капитолий в его нарядах. Поголовно. Он… – замирает, словно ей не хватает воздуха, – он восхитителен. Нужно показать ему Китнисс. В его руках девочка превратится в королеву. Цинна – талантище. Я хочу от него детей. – Эй, принцесса, – ухмыляется Хеймитч, глядя на аккуратные движения ножа и вилки, которые степенно производит взволнованная своим же рассказом дамочка. – Всё забываю спросить. Как поживает твой муж? – Ты прекрасно знаешь, Хеймитч Эбернети, – шипит женщина, – что мы с Плутархом развелись ещё десять месяцев назад. По твоей вине, между прочим. – Плутарх Хэвенсби? – поднимаю брови я. – Главный архитектор моста во Втором? – Он самый, – отвечает Мелларк. – По моей вине? – искренне удивляется бывший тренер и поджимает губы, высмеивая привычку Бряк. – Да я вытащил тебя из седьмого круга ада. – Ты? Ты подложил под Хэвенсби эту..эту, – задыхается Эффи, стараясь подобрать эпитет покрасноречивее, но нужное слово никак не желает спускаться с языка. – Тот самый долг? – спрашивает Пит. – Проститутку? Шалаву? Потаскуху? – шутливо подсказывает сосед, каждый раз изменяя интонацию существительного и чуть заметно кивает головой хозяину дома в знак согласия. – Девицу! – заканчивает Эффи, буравя разозлёнными глазами серое лицо пропойцы. – Вижу, воспитание по-прежнему не позволяет тебе называть вещи своими именами. Да если бы Плутарх любил тебя хоть на толику, – показывает расстояние в пару сантиметров между указательным и большим пальцами, – то не связался бы с Кашмирой. – Ты специально посоветовал сходить ему в тот клуб. – И что? Это ничего не значит. К твоему обожаемому воспитаннику десять дней ходила такая медсестра, – рисует в воздухе женскую фигуру с выдающимися формами. – Я бы сам её с удовольствием… – Эффи зажимает уши. – А он, – хлопает ладонью по столу с такой силой, что посуда подскакивает, – молодец. Не поддался. Знаешь почему? – Хватит, Хеймитч. Это уже не смешно – произносит Пит без обычного добродушия. Лицо мужа каменеет. – Не изводи их. Их? Неожиданно. Ну ладно эту дурёху, но меня-то старый пьяница не трогает. Или трогает? Утыкаюсь в тарелку, пытаясь не подавать вида. Вечер будет жарким. Выходит, Эффи и Хеймитч были знакомы. Интересно, а Мелларк знал об этом? – Прекрасно, – прикладывая к губам салфетку, Бряк поднимается из-за стола, – ужин был превосходным, мои дорогие, – поочередно целует меня и Пита в щёку, – но день выдался тяжёлым, пожалуй, пойду отдыхать. – Ещё бы не тяжелым, – отзывается бывший тренер. – Один мозгоправ чего стоил. – Да? – женщина падает на стул и от волнения начинает покусывать губы. – Доктор Аврелий приезжал? И как? «Вот и приплыли», – думается мне. Значит, про психиатра она знает. Не удивлюсь, если сама и подбирала. И как Пит объяснил ей «мое страстное желание пообщаться с доктором»? Тоже ограничился фразой: «У моей жены имеются некоторые трудности»? – Потенциально проблематично, – тянет мой муж. – Я тебе говорила, – не дает закончить Эффи, – Доктор Аврелий – своеобразный человек, но очень-очень хороший специалист. – А ты у нас прямо проста как дырка от бублика, – за новое издевательство пинаю со всей дури Хеймитча под колено. Проклятье, даже не ойкает. И по кому угодила? – Эффи, – Пит миролюбиво хлопает подругу по руке. – Какие планы на завтра? Утром я думал порисовать и заняться Бонни, днём мы с Китнисс собирались к её маме, а на ужин хотели пригласить их вместе с Прим к нам. – Конечно-конечно, – она мгновенно приободряется. – Не меняйте своих планов. Обожаю гостей. Новые лица – это восхитительно! Я прогуляюсь по городу! Вечер обещает быть фееричным. Поиграем в шарады, и я порадую всех подарками. Я ведь не успела раздать даже половину привезенного. – Ты говорила что-то насчет важного-преважного дня, – вставляю и я словечко. – Какое-то официальное мероприятие? – О милая, – Эффи подмигивает мне. – Вряд ли Капитолий отпустит меня больше, чем на полторы недели, а сделать здесь нужно бесконечно много. Времени – кот наплакал. Не то, что день, каждый час на вес золота. – Я испугался, что ты привезла журналистов, – с улыбкой признаётся Пит. – О, – дамочка прикладывает указательный пальчик к губам. – Журналисты впереди. Летом. Весь Капитолий будет в восторге от нашей Галатеи. – От кого? – от грудного хохота Хеймитч едва не падает со стула. – От Галатеи? Ты, куколка, перегибаешь палку. – Куколка? Солнышко? Принцесса? – меняется в лице Бряк, сужая сине-зеленые глаза до узких щелочек. – Можно без глупых прозвищ? – Не нравится солнышко, могу называть выдрой. – Старый алкоголик. – Дура! – Хеймитч! – на этот раз не выдерживаю я, видя, как шмыгает носом Эффи, и толкаю его в бок. – Ничего, Китнисс, – вздыхает «куколка», промокая салфеткой слёзы, пока Пит и его любезный сосед обмениваются свирепыми взглядами, – я уже привыкла. Неотесанный грубиян останется таким же и через десять лет, – встаёт, поворачивается и, гордо выпрямив спину, поднимается по лестнице, бросив на прощание. – Добрых снов, мои дорогие. – Ну, раз веселье закончилось, я тоже отплываю, – подытоживает Хеймитч, отодвигая стул. – Я провожу, – многозначительно обещает Пит и показывает гостю кулак, отчего последний опять разражается громким хохотом. – Отчаливай, – прощаюсь я, собирая грязные тарелки. – Кто ж знал, что она по-прежнему такая обидчивая, – оправдывается старик, накидывая куртку. – Я ей сразу говорил, что этот крендель ни одной юбки не пропустит, а она всё ахала. Вот и доахала. – Загрузим посудомойку, – говорит мне Пит с порога, что-то на прощание прошептав Эбернети. – Сегодня много посуды. Я помогу, а потом погуляю с собакой. – Хорошо, – соглашаюсь я, и мы быстро убираем со стола, а затем загружаем машину. – Спокойной ночи! – бросаю я с лестницы, подобно Эффи, когда Мелларк застёгивает на шее щенка ошейник и пристраивает к нему длинный поводок. Видимо, новая знакомая предусмотрительно достала их из волшебной коробки ещё в начале вечера, как и «премиленький голубой комбинезончик для холодных прогулок». – Спокойной ночи, – отвечает Пит и выводит мохнатое недоразумение во двор. Я тихо поднимаюсь по лестнице. Наша с Питом ссора, приезд доктора Аврелия, знакомство с Эффи, ужин с ней и Хеймитчем – сегодняшний день был бесконечно долгим, тяжёлым и изматывающим. Может, подсознание сжалиться надо мной и не пришлёт сегодня ужасных картинок из прошлого? *** – Красивая? – улыбается Прим, проводя специальной щёткой по длинной шерсти белой козочки в черных пятнах. – Красивая, – соглашаюсь я, разглядывая розовые бантики на аккуратных рожках. – До сих пор не могу поверить, что она снова с нами, – Примроуз ласково гладит мордочку Леди, а та с удовольствием облизывает её тонкие пальцы. – Настоящее волшебство! Крепко прижимаю сестру к груди и задумываюсь. Все-таки Утёнок – молодец: не потеряла веру в чудеса. Так искренне радуется возвращению козы, будто ей вместе с Леди весь мир подарили. Зря я на Пита набросилась: он опять хотел, как лучше, и не хвалился даже, не принёс козу на руках со словами: «Получите и распишитесь». Значит, действительно не мне покупал… – Я тебе кое-что покажу сейчас. Подожди тут, – смеется сестрёнка, – пока Пит не видит, – целует в щёку и выбегает из сарайчика. – Ну, что животное, – смотрю в подведённые природной подводкой коричневые глаза козочки, – рада, что вернулась к хозяйке? – Леди восторженно блеет куда-то в сторону. – Что за секреты у Прим появились? – спрашиваю я вслух и тут же вскрикиваю от больного щипка жестких пальцев, схвативших мою талию. – Совсем сдурела? – ору я, разворачиваясь. Ох, сейчас я и задам ей. Но… Делаю глубокий вдох, зажмуриваюсь, а затем распахиваю глаза. Картинка не поменялась. Уперев руки в бока, передо мной стоит вовсе не Прим. Грубые черты лица, пожелтевшая кожа, расширенные зрачки грязно-голубых глаз. – Рай, – вырывается из моей груди слабый писк. Это лицо я узнаю из тысячи. – Дернешься – убью, – шепчет он, зажимая рукой мой рот и приставляя к боку что-то острое. От животного страха тело сводит судорогой. Не закричу даже, если возможность представится. Сердце колотится в груди раненой птицей – ещё немного и вырвется наружу через горло. Рай тащит меня вперёд и закрывает дверь сарая на задвижку, в дырочку которой вставляет колышек. Дышу осторожно и медленно. Как хватило смелости вернуться? Когда? Почему я не слышала его шагов? – Китнисс, – просит Прим, дёргая дверь. – Китнисс, открой. Ну чего ты? – Издашь звук – затащу девчонку в сарай и трахну прямо при тебе, – заявляет палач, прижавший моё тело к стене. – Выбирай, – прикрываю глаза и молча повинуюсь. Понимаю, что меня ждёт, но если подобное произойдет ещё и с сестрой, тогда … тогда я точно умру. – Китнисс, – делает последнюю попытку Утёнок и уходит. Облегченно вздыхаю: по крайней мере, Примроуз в безопасности, а я… со мной уже давно кончено… – Ну, – Рай разворачивает меня к себе, как тряпичную куклу, – Ты, значит, теперь миссис Мелларк? Добился-таки братишка своего. Это я ему удружил, – в двух шагах от нас тихонько блеет коза. Мой ужас передался несчастному животному. Сжимаю руки в кулаки и считаю до десяти. Лишь бы не грохнуться в обморок, хотя потеря сознания, может быть, даже спасёт рассудок от помутнения: потом ничего не вспомню. Почему Рай тянет? Пусть сделает дело и уходит… – Мать сказала, что ты теперь из дома не ногой, – продолжает он. – Боишься темноты, кошмары замучили, – отпускает рот и приподнимает рукой подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза. Как скаковую лошадь выбирает, скоро начнёт зубы проверять. – Значит, Пит вокруг тебя хороводы водит, выписал доктора из самого Капитолия: пытается вылечить. Ни хрена у него не выйдет, – замахивается и ударяет по лицу с такой силой, что я падаю наземь. Из глаз сыплются искры, по подбородку течёт что-то липкое и горячее. Не знаю, кого на этот раз наказывают мной, но наказывают очень сильно. – Тебе никто не поможет, Кискисс – ухмыляется Рай, передразнивая Гейла, и придавливает мою спину своей огромной тушей к дощатому полу. - Ты никогда не выкарабкаешься из той ямы, в которой сидишь. Не забудешь. А если забудешь, я приду и напомню. Ты не такая как все. Ты изуродованная… – Нет, – голос огибает страх и обретает силу. Острое лезвие пропарывает куртку и впивается в кожу, но я успеваю прокричать. - На помощь. Умоляю, – дикие удары сыплются на моё лицо, превращая его в в кровавое месиво, грубые руки шарят по животу, стаскивая брюки, но я больше не молчу и сопротивляюсь. Я лежу не на безлюдной аллее погасших фонарей, я нахожусь на полу сарая своей матери. Кто-нибудь должен услышать. Кто-нибудь обязательно поможет. Пытаюсь сбросить липкое чудовище со своей груди, кусаюсь, царапаюсь и издаю дикие вопли. Он связывает мои руки, стаскивает куртку и запихивает рукава в рот, я выплевываю их и снова кричу до тех пор, пока горло не начинает хрипеть. – Помогите. Помогите! – не в этот раз. Сегодня ты меня не получишь. - Китнисс, открой, – приподнимаю голову, не веря своему счастью. Кто-то пришёл. Услышал и пришёл, чтобы спасти меня. – Открой двери, – тяжёлые удары кулаков сыплются на несчастную деревяшку, обещая превратить её в щепки. – Открой. Открой, Китнисс, – голос такой близкий и до боли знакомый. Отчего, отчего он не вышибет дверь одним ударом ноги? Слова доносятся и до ушей Рая. Пощёчины прекращаются, насильник отпускает мои руки и озирается по сторонам, пытаясь найти лазейку и способ уйти незамеченным. – Очнись, Китнисс! – продолжает кричать мужчина, чем страшно пугает мучителя. Он делает шаг в сторону и… пропадает. Я остаюсь одна. Совершенно одна в пустом, полуразрушенном сарае. Вместе с насильником исчезает и коза. Рай забрал мой покой. Рай уничтожил мою душу… Пытаюсь подняться, вздрагиваю и просыпаюсь… Я снова в комнате. На полу. Напротив туалетного столика, который так нравится маме. Сарай, коза, Прим, человек, покалечивший меня – их нет и в помине. Подсознание опять сыграло со мной злую шутку. В который раз я перепутала сон с явью. Сновидение оказалось слишком реальным. Наверное, кошмары никогда не отпустят меня… Хлопковая рубашка взмокла и прилипла к телу. Передние пряди волос превратились в сухие сучья и приклеились к лицу. Кожа на щеках горит, словно к ней поднесли спичку… – Китнисс, открой. Открой двери. Я прошу тебя, – голос из сна продолжает звать меня наяву. Не приснился... Пит пришёл за мной на самом деле. Я с трудом поднимаю голову, выпутываясь из одеяла – зелёного бамбукового одеяла: моё красное по-прежнему лежит на хозяйской кровати. Получается, сегодня я проснулась не сама. Пит стряхнул с меня остатки дурманящего кошмара. Он отогнал Рая. – Открой дверь, – не унимается он, и я чувствую, как ходуном ходит толстая фанера под его мощными руками. – Уходи, – шепчу я. – Всё нормально. – Открой, – продолжает Мелларк. Не слышит или не хочет слышать, а я никак не могу понять, злится он или беспокоится. Дверь начинает скрипеть: ещё чуть-чуть и он выполнит утреннее обещание. Усилием воли я заставляю себя встать. Тело ноет от жуткой боли: правый бок покалывает как от быстрого бега, сердце тянет вниз, поясница хрустит. Наверное, меня всё-таки били, били долго и мучительно, а потом незаметно подложили под кровать. Ойкаю и сгибаюсь в три погибели, держась за живот. Ужин усиленно просится наружу. – Открой, Китнисс, – дёргаю шпингалет, и деревянная доска едва не сбивает меня с ног. Пит, одетый в длинный полосатый халат, не сводит с моего лица обеспокоенных глаз. Из-за его плеча, озираясь и приподнимая подбородок, выглядывает Эффи. Бледная, испуганная и босая. Без каблуков, парика и длинного платья она кажется совсем маленькой и хрупкой. Едва ли выше Прим, и уж точно на полторы головы ниже Пита. С её физиономии полностью стёрта косметика, и длинная череда морщинок теперь хорошо заметна в уголках глаз, тонкие мышиного цвета волосы спрятаны под прозрачной сеточкой, а на худенькие плечики наброшен молочный пеньюар, украшенный кружевом. – Ты кричала. Звала на помощь. Я пытался разбудить тебя не меньше четверти часа. – Приснился кошмар, – коротко отвечаю я, повисая на ручке. – Рай… – глаза моего мужа округляются. Он понимает, что я имею в виду, и сжимает руки в кулаки. Мне становится стыдно. Что-то горячее и солёное скатывается по носу к подбородку. Как утром только без рыданий. Теперь, когда больше не нужно беспокоиться за больного Пита, искать способ вылечить его, ждать окончания болезни, придумывать высокопарные слова, ругаться с ним и Хеймитчем, злиться и спорить с доктором Аврелием, я становлюсь прежней Китнисс. Пустой и мёртвой. Ненавижу себя. Ненавижу за безволие и слабость. Такая же, как мама. Нет, я хуже. Я совсем никчемная. Мне не справиться, не подняться на ноги. – Дорогая, – шепчет Эффи, протягивая дрожащей рукой полный стакан воды, – Выпей, дорогая… – а затем поднимает перепуганные глаза на Пита. – Из-за этого, да? – Из-за этого, – цедит он сквозь зубы, пока я осушаю стакан. Не знаю, какой смысл он вкладывает в свои слова. Они могут означать всё что угодно: раздельные спальни, его женитьбу, приезд доктора Аврелия. Я даже не хочу вдумываться… – Бедная девочка, – восклицает она, Пит делает шаг назад, и моя рука оказывается в ладони капитолийки. – Что же с тобой сделали? – в чуть различимом шёпоте ощущается скорбь всего мира. Эффи ведет меня к кровати и укладывает точно маленькую девочку. Укрывает одеялом и гладит по плечу. Ладошка у Бряк крошечная, гладкая и слегка влажная. Отчего-то мне вспоминается мама. Та мама, какой она была до смерти папы – любящей и заботливой. Мне не хватает мамы. Не достает её тепла и ласки. Не могу простить ей отсутствие характера, не хочу прощать ей нежелание бороться за меня и за себя… – Может быть, вызовем врача? – поворачивает голову к двери Эффи, и я замечаю застывшего в проходе Мелларка. Он не решается войти в комнату и переминается с ноги на ногу у порога. – Не нужно врача, – умоляю я. – Я хочу домой. – Но ты дома, милая, – утешает Бряк. – Все хорошо. – Не хорошо… – отвечаю я. – Принеси снотворное и налей ещё воды, – просит Пит, и Эффи грациозно покидает спальню. – У тебя что-то болит? – ласково спрашивает Мелларк, и я чувствую, как приминается моя кровать под тяжестью его тела. Он садится рядом так же, как сидела я, когда болел он. Не стоит позволять ему сидеть на моей постели… Не стоит. – Болит. Болит всё… – Вызовем доктора, – он сжимает мою руку. – Нет. Врач не поможет. Мою боль твой доктор не вылечит, – новая слезинка падает на подушку. – Я хочу домой. – Завтра. Завтра я отвезу тебя к маме и Прим, обещаю. Мы поедем, как только рассветёт. – Нет, – качаю головой я. – Не в кукольный домик. Отвези меня в Шлак. В мой настоящий дом. Снова хочу стать маленькой, и чтобы мама была прежней, и папа не умирал, и Гейл жил рядом, и Рай никогда не появлялся в моей жизни. – знаю, что говорю глупости. Пит не вернёт обветшалую хижину в районе для бедных: её давно разворовали и растащили по бревнышкам на дрова. Мелларк – не волшебник: даже за все деньги мира ему не оживить папу и Гейла, также как и не сделать меня ребёнком и не избавить от встречи со своим братом. – Я уже несколько месяцев не приходила к папе и так и не осмелилась навестить могилу Гейла. – Хочешь, мы сходим к нему? Сходим к ним обоим, – чувствую, как стакан воды и что-то шелестящее опускаются на мою тумбочку. – Иди спать Эффи, я посижу с ней, – шепчет Пит, и торопливые маленькие шажочки рассеиваются по комнате. – Хочу домой, – произношу я жалостливо, как ребенок, и горячая ладонь опускается на мои волосы, перебирает и приглаживает их, убирая от лица. Я должна убрать его руку, закричать и разругаться, должна, но я не могу. Не могу и не хочу. – Знаешь что, – говорит Пит, – ты сейчас постараешься уснуть, и тебе приснится дом. Приснится что-нибудь хорошее. Мама, папа, Гейл. А завтра ты и глянуть не успеешь, как увидишь Прим, и вы будете вместе смеяться над выходками Бонни. Идёт? – Идет, – шепчу я, – не отнимая его руку. – Как папа. Ты совсем как папа, – признаюсь я, вспоминая натруженные отцовские пальцы, и закрываю глаза. – Однажды я вытащу тебя из этой бездны, Китнисс, – обещает мне тихий ласковый голос.