Нет худа без добра

14 января – Убрать? – спрашивает толстогубая Дикси, показывая кивком головы на череду пустых пивных стаканов и две глубокие супницы. – Оставь, – отвечаю я, глядя на её выпирающий живот, который не в состоянии прикрыть ни белый фартук с огромным карманом посередине, ни длинная кофта, спускающаяся до середины бедра. – Сама отнесу. – Дело твое, – говорит официантка и с грацией бегемота семенит к соседнему столику. Дикси 22 года. У неё тёмно-рыжие волосы, глубоко посаженные зелёные глаза и округлое, покрытое яркой рябью мелких веснушек некрасивое лицо. Девушка училась в одном классе с Гейлом, хотя и пошла в школу на год позже положенного срока. Хоторн любил повторять, что на уроках физической культуры его одноклассница была ленивой и неповоротливой. Она и в школьные годы не отличалась худобой, а после того как четырнадцать месяцев назад устроилась в столовую Сэй, поправилась ещё килограммов на пять, что в общем-то не помешало ей выскочить замуж за одного из завсегдатаев харчевни. – Поболтаю с Сэй, – негромко бросаю я Хеймитчу, который старательно вычищает застрявшее в зубах мясо, поминутно прикладываясь к недопитой кружке пива. – Только недолго. После обеда у меня запланировано важное дело. – Само собой, – киваю и подхожу к хозяйской стойке. Сэй однозначно больше пятидесяти, но меньше шестидесяти лет. Она дородная, высокая женщина с проницательными тёмно-карими, почти черными глазами и каштановыми, наполовину седыми волосами. Её кожа смуглая, на носу выступает лёгкая горбинка, а во рту не хватает пары зубов. Обычно хозяйка «Котла» внимательна и терпелива со своим персоналом, но на Дикси смотрит с явным раздражением. – Скоро она уходит в декрет? – перехожу к делу я, подсаживаясь к старой знакомой. – Договорились через месяц, – хмуро отвечает Сэй, – но вряд столько продержится, – недовольно качает головой, вытягивая и без того тонкие губы в узкую полоску. – У девчонки отдышка, и ноги отекают. Подносы с трудом поднимает. – Нашла кого-то на её место? – Кого тут найдешь? – вздыхает женщина. – В начале мая Дикси хочет вернуться на работу. Уайт начал прикладываться к бутылке, поэтому с деньгами у них худо. – А ребёнок? – А я почём знаю? Это её решение. – Не ищи никого, – предлагаю я. – Возьми меня на три месяца. – А тебе денег не хватает? – цокает Сэй, презрительно оглядывая мою фигуру и задерживая взгляд в районе пушистого воротника. Мысленно ругаю себя за мягкотелость характера. Зачем поддалась на уговоры Эффи и нацепила проклятую шубу? – Устала сидеть на шее мужа, – честно признаюсь я. – Хочу иметь собственный доход. – Ну-ну, – усмехается собеседница, заправляя за уши, выбившиеся из причёски седые пряди. – Что сказать? Работа тяжёлая. Будешь проводить по шесть-восемь часов на ногах – иногда за целый день ни разу не присядешь. Придётся стоять на раздаче, убирать грязную посуду, протирать столы, время от времени шоркать пол. Да и контингент у меня – не сахар. Сходи в «Аделину». – Дикси справилась, – настаиваю я. – Ты меня с детства знаешь. Я намного её расторопнее. – Да не в скорости причина, – Сэй ставит локти на стол и упирает в кисти тяжёлый подбородок. – Муж знает чего удумала? – Я ему скажу, как только ты примешь решение. – Нет, – морщится хозяйка столовой. – Сначала поговори, – отмахивается, – ежу ясно, что не разрешит. – Что значит не разрешит? Я что вещь? – Когда в прошлом году Гейл запретил, ты не упиралась. – С Гейлом всё по-другому было, – сердито гляжу я на набор соли и сахара. – То, что тебе на Мелларка наплевать, мне дела нет, только вот я не хочу, чтобы «Котёл» проверки замучили. Хоторн что? Устроил скандал и ушёл. А этот? Натравит санэпидстанцию или того хуже. – Не натравит и не наплевать, – краснею. Ладно, если уж решила доживать год по-человечески, надо попробовать подружиться и отточить дипломатические способности. Буду кричать и упрямиться – Пит из вредности работать не пустит, а Сэй проверки не нужны, особенно теперь, когда она начала пивом приторговывать. – Я уговорю. Муж согласится. – Тогда и видно будет, – ставит точку в нашем разговоре возможная работодательница. – А пока мне нужно работать. Нехотя поднимаюсь и бреду к Хеймитчу, который барабанит пальцами по столу и причмокивает губами: – Всё? – нетерпеливо спрашивает он. – Всё, – отвечаю я понурым голосом. – Идём домой, – открываю двери столовой и выхожу на пустынную улицу. Ветер подбрасывает вверх несколько слипшихся снежинок. Небо по-апрельски чистое и голубое. Солнце сияет на удивление ярко. Похоже, январь решил подарить дистрикту последний по-настоящему морозный день. – Придёшь сегодня на ужин? – задаю я вопрос Эбернети, кутая руки в пушистые рукава шубы. – А что надоел уже? – Да нет, – накидываю на голову капюшон. – Надо же кому-то Эффи развлекать. – Ну, – тянет старый тренер, – рулетики с ветчиной и антрекоты – пыль на ровном месте. Стоит сводить нашу принцессу к Сэй и угостить супом из дикой собаки, а сказать, что это говядина плавает, – смеётся он. – Жалко, ты больше не охотишься. – Давно её знаешь? – пропускаю колкость мимо ушей и натягиваю на лицо дружелюбную улыбку. – Смотрю, вы друг в друге души не чаете. – Лет пятнадцать, – ухмыляется Эбернети, вытирая рукавом куртки нос. – Дружил с её мужем. – С Плутархом Хевенсби? – И с этим бультерьером тоже, но я про Сенеку Крейна говорю. Хороший мужик был. Вытащил меня кое-откуда. – Главного проверяющего? Он все дистрикты контролировал? – Проверяющий? – лыбится Хеймитч. – И когда он проверять успевал между покупками сладостей, сдачей спермы и путешествиями на яхте? Лихо ты загнула. Сама придумала, или подсказал кто-то? – Чушь не мели, – пожимаю плечами я. – Тебя и в Двенадцатом тогда не было, – обхожу старика справа и ускоряю шаг. Впереди маячит леопардовое манто. У входа в «Деревню Победителей» мнётся Эффи, держащая под руку Пита. От вчерашней восторженности у капитолийки и следа не осталось: Бряк выглядит подавленной и уставшей. – Это немыслимо! – восклицает она, едва входит в дом и скидывает молочного цвета сапожки «на горке». Любопытно, а куда делись розовые – на шпильке? – Забыли красную ковровую дорожку постелить? – ехидничает Хеймитч, разваливаясь в кресле. – Вопиющее безобразие. – Настоящее кощунство! – сокрушается Бряк, бросая в сторону Эбернети колючий взгляд, – Возмутительно! И в этой школе учится Прим. – Другой в любом случае нет, – вздыхаю я. – Ты не понимаешь, Китнисс. Я зашла в класс. В малюсенькое, плохо проветриваемое помещение. Открыла окно, отошла, пытаясь с последней парты разглядеть надписи, сделанные на доске, и едва не умерла от разрыва сердца. Треск, вой, дикий холод. Окно выпало из проёма. Не стекло, а вся рама упала в проход! Боже мой! – опускается на диван. – А если бы там находился ребенок? Его бы убило. Парта сломана, на полу тысяча осколков… Дверь в подсобку почти придавила мальчика. Стены трещат по швам. Краска облупилась. Внешний фасад весь покрыт трещинами. Парты стоят с доисторических времен. Не удивлюсь, если за ними ещё динозавры сидели. За семь лет ничего не поменялось. Более плачевного зрелища в жизни не видывала. Куда смотрит администрация? – Понятно куда, – разводит руками Хеймитч. – Во всём ты виноват! – сердито произносит Эффи, направляя в лицо тренера указательный палец. – Я? – теряет дар речи бывший тренер – Ничего себе на чаёк зашёл. – Да! – не собирается сдаваться Бряк. – Ладно Пит. Он тут без году неделя, но ты безвылазно ошиваешься в Двенадцатом, по меньшей мере, лет пять. Я прекрасно знаю размеры твоей пенсии и представляю, какие у тебя были гонорары. На самогон ты не скупишься, но здравая мысль о помощи детишкам и разваливающемуся на кусочки зданию в твою светлую голову никогда не забредёт. Только на едкий сарказм тебя и хватает. – Вот так прилетело на ровном месте, – в примирительном жесте Хеймитч поднимает руки вверх, делая вид, что сдается. – Больше ни одной шутки в твой адрес, – проводит пальцем по губам, словно запечатывает рот, а затем выкидывает невидимый ключик на пол. – Нем как рыба. – А я нет, – наседает Эффи. – У тебя денег куры не клюют, а если есть возможность, нужно помогать. Месяцами сидишь без дела и киснешь. – Ты понимаешь, что за пару дней не управиться? Или хочешь, чтобы детишки дышали запахом краски? – Ничего. Начать можно с самых убогих кабинетов. Сколько в школе классов, Пит? – Около пятидесяти. – Парочку можно закрывать каждую неделю. Остальные подождут до весенних каникул, а летом следует провести капитальный ремонт. Завтра я посмотрю на здешний садик и составлю план мероприятий. Меценатство нынче в моде. Каждый уважающий себя миллионер Капитолия жертвует деньги на нужды какого-нибудь дистрикта. Правда, конечно, больше всего везёт Первому и Второму. В стране страшная бюрократия, а чиновникам просто не хочется ездить по провинциям. Но тебе повезло: ты живёшь здесь. Вспомни Финника и Мэгз: они такую кампанию провели в Четвертом, помогают детям, больным раком. Организовали фонд поддержки приюта. Каждое лето Мэгз принимает сирот в своем отеле, – челюсть Хеймитча отвисает до самого пола, Пит стоит в углу, тихо посмеиваясь. – Но тебе до лампочки. Эгоистичный мизантроп. Что будет с твоим богатством после смерти? Ни детей, ни внуков. Оставил бы какой-нибудь след после себя. Запомнился бы людям. Я готова помочь, но тебе же палец о палец лень ударить. Даже если бы и взялся, всё равно не хватило бы силенок закончить начатое. – На «слабо» берёшь? – щёки бывшего капитолийского тренера раздуваются, как у индюка. – Давай поспорим, как тогда, – он протягивает женщине руку. – Ты приедешь в начале августа, и если к этому времени школа, – закатывает глаза и добавляет в голос визжащих ноток, – приобретёт божеский вид, то… – Идёт, – принимает вызов Эффи и вкладывает свои тонкие наманикюренные пальчики в огромную лапищу. – И не надейся вильнуть хвостом, как в прошлый раз. – Просто играй честно, – улыбается она, свободной рукой приглаживая золотистый парик. Пит хохочет, согнувшись пополам, и я подхватываю его задорный живой смех, не желая останавливаться. Впервые за последние три месяца мне становится по-настоящему весело. Эффи сделала Хеймитча. Маленькая капитолийская птичка заткнула за пояс бесчувственного угрюмого медведя, просто прищелкнув пальцами. Раскрутила на пару десятков тысяч долларов за пять минут. Даже плакать и раздеваться не пришлось. – Теперь следует взглянуть на картины, – победоносно вскинув голову, заявляет она Питу, и тот галантно подставляет ей руку. – Пойдём с нами, дорогая, – машет мне ладонью. – Хочу услышать твое мнение. – Я всё-таки выпью чаю, – ворчит Хеймитч, направляясь в кухню. – В вашем доме один хрен ничего крепче не бывает. – Ах, да, – Бряк разворачивает корпус и посылает Эбернети кокетливую улыбку. – В школе совершенно никуда негодная спортивная площадка. И вообще можно было бы давно организовать какую-нибудь секцию. Баскетбол или лёгкую атлетику. Ты же мастер своего дела и до лета ждать не нужно. – А кружок по бальным танцам не хочешь? – выплёвывает наш сосед, и его сероватое лицо, покрытое сетью глубоких морщин, приобретает багрово-красный оттенок. – Бежим, – тащу гостью наверх, заметив молочно-белый сапог, летящий в её голову. – Нахал! – угрожающе шипит она, успев пригнуться. – Купишь новую пару. – Не надейся, – звучит свирепый голос снизу. – Ты серьезно насчет школы? – спрашиваю я Эффи, пока мы идём вдоль коридора. – Конечно, мы не должны позволить этому чурбану забыть о своём обещании, – снижает голос до шёпота. – Не забудь похвалить хотя бы одну картину. Войдя в мастерскую, чувствую под кожей странный трепет. Большая хорошо освещенная комната со множеством окон и неброским дизайном стен наполняет душу унынием. Как и в прошлый раз, студия буквально кишит множеством больших и маленьких полотен. Безмерно радует одно приятное обстоятельство – все мои портреты заботливо куда-то спрятаны. – Нет, Пит, этот пейзаж очень тёмный, – взволнованно щебечет Эффи, а я начинаю беспорядочно мотать головой, пытаясь отыскать нужную картину. – Добавь больше зелени. – Думаешь? – несколько растерянно спрашивает он. – Не будет смотреться чересчур пафосно? – Определенно будет! И поэтому добавить красок жизненно необходимо. Ах, чудо! – взвизгивает она, точно увидела дохлую мышь. – Это шедевр. Отобрала бы и повесила у себя в спальне, если бы не знала, за сколько её можно будет продать на аукционе. – Не раньше июня, Эффи, – строго говорит Пит. – Июнь – слишком поздно. Середина мая. Восьмого числа – у Финника и Энни свадьба. Отгуляем и откроем новую выставку. – Можно, я пойду? – терпение быстро заканчивается, и руки начинают зудеть. Почему я послушалась капитолийку и отправилась вместе с ней в мастерскую полюбоваться на «величайшие творения»? То ли она мастер убеждения, то ли я побоялась новой истерики? – Подожди, милая! – чирикает Бряк совершенно счастливым голосом. – Я не всё посмотрела, – обводит глазами комнату. Действительно, разбирается в живописи или вид делает? – Превосходно! – она щиплет себя за щёки и оправляет платье. Уму непостижимо, как Эффи в одиночку умудряется затягивать корсет на спине, не грохается в обморок и преспокойно дышит краской в художественной студии? Привыкла? – Ладно, не буду мешать. Работай, милый. Заказов много. Из-за продолжительной болезни ты отстал от графика. – Не беспокойся, – обещает он, – с сегодняшнего дня буду пахать в две смены. – Вечером проверю, – по-матерински ласково говорит Бряк и, взяв меня за руку, выходит из мастерской. – Попьём чаю, – произносит она и издает полустон-полувздох. – Что-то не так? – Нет-нет, – сконфуженно произносит Эффи и выпускает ладонь. Сине-зеленые глаза внимательно исследуют кожу моего безымянного пальца и моментально наполняются слезами. Отчего-то мне становится стыдно. Бряк смотрит с таким осуждением, будто я на улицу голой вышла. – Съедим по бутерброду? – быстро предлагаю я и бегом направляюсь в кухню, где вовсю хозяйничает Хеймитч. – Давай, – как-то грустно соглашается она. – Питу отнесу наверх, – наливаю в большую кружку обжигающий напиток и кидаю полную ложку сахара. – Куда делась колбаса? – Дорогая, – оглядываюсь на подозрительно тихий голос и почти роняю кружку на пол. У Эффи вид настолько ошарашенный, словно я только что залила кипятком крысиный яд. – Пит пьёт чай без сахара. «Проклятье», – хочется выругаться вслух, не стесняясь в выражениях. Хотела заработать плюсик в дневник хорошей жены – в результате получила дюжину минусов и педагогическое взыскание. Добрыми намерениями выстлана дорога в ад. С Питом мы дома за одним столом не сидели, если не считать ужина на Рождество, а тогда дело до чая не дошло, как и в первый вечер после приезда Эффи. У мамы напитками всегда занимается Прим, она, наверное, давно выяснила, что к чему. А вчера… Чёрт, каждый клал себе сахар сам, и я ведь заметила, что Мелларк отодвинул сахарницу, но не придала этому значения. Гейл бы тоже не стал пить сладкий чай с пирожными. – Налью другой, – поправляюсь я, смущенно улыбаясь. – Правильно, – поддерживает Хеймитч, – а этот оставь мне, чтобы жизнь была слаще. Намазываю на хлеб масло и на всякий случай кошусь на Эффи. Молчит. Хорошо. Вроде сэндвичи с маслом и колбасой Пит ест, ну не только же для меня он продукты покупает. Ставлю на поднос тарелку с бутербродами, чай и вазочку с печеньем, подхватываю провиант и топаю по лестнице под аккомпанемент из хохота Эбернети и причитаний Бряк. – Чай будешь? – говорю я, заходя в мастерскую. – С удовольствием, – улыбается Мелларк, отходя от холста, на котором изображена одинокая птица, воюющая с ветром. – Значит, у тебя прорва незаконченных картин? – спрашиваю я, присаживаясь на кушетку справа от мирно посапывающего Бонни. – И если ты не успеешь к середине мая, то резко обнищаешь? – Ну, не так быстро, как бы тебе хотелось, – поясняет он, вытирая запачканные краской руки вафельным полотенцем – но я могу потерять клиентов и заплатить неустойку, если не выполню работу в срок. – Оказывается, ты пьешь чай без сахара, – хмуро добавляю я. – И что? – Когда ты болел, я носила тебе сладкий чай, – даже не задумывалась, как ему нравится, просто добавляла одну ложечку, потому что столько любил класть Гейл. – Когда я болел, мне было всё равно, – спокойно отвечает Пит, делая несколько глотков горячей жидкости. – Бонни – не первая собака, которая живёт в твоем доме? – продолжаю я, глядя на приоткрывшего один глаз шпица. – Нет. На четырнадцатилетие Эффи подарила мне щенка. Корги. Маленький, коротколапый рыжик с большими ушами. Я назвал его Спайком. Мы здорово проводили время. Спайк был хорошей собакой и любил бегать в большом саду мистера Крэйна. Пару лет назад я привез его домой, кто-то приоткрыл вечером двери, и пес выбежал на улицу. Его сбила проезжающая мимо машина. – Ясно, – прикусываю губу. – Прости, – и почему у меня всё так получается? Вроде бы хотела завести приятную беседу, а в результате напомнила о плохом. Два года прошло, а по голосу и выражению лица чувствуется, что Пит по-прежнему тоскует по собачонке. Мне, наверное, никогда таких чувств не понять. – Теперь у меня есть Бонни, – улыбается сын Пекаря. – С новой собакой грустные воспоминания рассеются быстрее. – Точно, – соглашаюсь я, принимаясь теребить дурацкие завязки на блузке. – Я хочу выйти на работу, – выдерживаю секундную паузу, встречаясь с его глазами, – не помогай и не ставь палки в колёса. Я не инвалид и не ребенок, поэтому не могу всю жизнь зависеть от тебя. Я должна научиться выходить из дома одна. Стать самостоятельной. – Уже договорилась с кем-то? – чересчур ровным голосом интересуется Пит, и я медленно выдыхаю. – В процессе. Когда всё будет ясно, я расскажу тебе первому. И, – обхватываю плечи руками, – я не хотела бы надевать на работу шубу. Она красивая, но пробуждать в людях лишнюю зависть в моем положении не стоит. – Наденешь, когда захочешь. Спасибо, что не накричала вчера на Эффи. Я боялся, что шубу ждёт что-то похожее на то, что случилось с моим омлетом. – Нет, – щёки заливает румянец. – Зря я тогда. Злилась. С едой так нельзя. И с шубой тоже. *** Постепенно жизнь входит в прежнее русло, хотя прежней её можно назвать с большой натяжкой. В «гигантской божьей коровке» поселилось плаксивое, восторженное, вечно куда-то спешащее и совершенно неугомонное существо по имени Эффи Бряк. Каждое утро она гуляет по дистрикту, и ей не приходится по душе буквально всё: от перекошенных домов в Шлаке до слишком ярких стёкол в витринах кинотеатра Шнайпа. Дамочка в леопардовом манто не расстается со своим ярко-розовым планшетом ни на минуту, постоянно что-то записывает, сверяется с расписанием, звонит, договаривается и подгоняет. Хеймитч, чертыхаясь, подписывает договор с бригадой отделочников и директором школы. Пит возвращается к привычным делам в пекарне. Домой он приходит не раньше пяти, отчего часто работает в мастерской ночью, но всегда находит возможность заглянуть на обед, спуститься к ужину и провести дрессировку Бонни. В отношении разучивания команд ничего не меняется: наверное, умственно-отсталые собаки всё-таки существуют. Днем, когда остаюсь совершенно одна, я просматриваю утренние газеты. Объявлений о работе печатается мало. Требуются повар в «Аделину» и секретарь в мэрию. Меня в такие заведения не возьмут: туда нужны специально обученные люди. Остается надеяться на Сэй: месяц – вполне хороший срок, для того чтобы справиться с проблемой выхода из дома. Тем более, что я борюсь со страхами ежедневно. Стараюсь бороться. Три сделанные за порог шага считаются победой. До беседки удается дойти только на девятый день пребывания у нас Эффи. Победить страх труднее всего: его рождает инстинкт самосохранения, который отчаянно диктует мне – сидеть дома, однако я сопротивляюсь. Время от времени я замечаю, как Пит наблюдает за мной из окон мастерской. В такие моменты идти вперёд становится легче. Обычно я машу "мужу" рукой и продвигаюсь к намеченной цели. Пожалуй, упрямство – это лучшее из моих качеств. Прим проводит ежедневные занятия по вязанию с Эффи. Бряк с огромным старанием накидывает на спицы петли и считает их количество вслух. Примроуз и изнеженная капитолийская принцесса успевают подружиться за неделю. Они часами болтают обо всём на свете, начиная с бантиков и радуги и заканчивая пышными приёмами во дворце президента. – Да-да, детка, – восклицает подруга Мелларка. – Поверь, сервировка стола была именно в этом стиле, – сестрёнка обычно слушает её с открытым ртом и высказанные слова сомнению не подвергает. – Ах, как же хочется персиков! – Бонни весело тявкает, растянувшись у ног новоиспеченных подружек. – Ты тоже не против отведать персиков, да, малыш? – капитолийка смеётся, услышав новое счастливое повизгивание. – Надо было подождать лет шесть, – брюзжит Хеймитч, наклонившись к уху Пита, – и взять в жёны малышку. Эффи бы была на седьмом небе от счастья. После ужина Пит идёт провожать Примроуз, которая практически всегда зажимает в маленьких ручках кожаный поводок щенка. Бонни, естественно, ходит у моей сестры в любимчиках, удивляюсь, как Лютик не подкараулил псину у сарая и не вцепился в его морду от ревности. До возвращения домой Мелларка мы остаёмся с Эффи наедине. Тогда она обычно убалтывает меня. Порой я удивляюсь сама себе. Как? Как ей удается держать на контроле всех? Наверное, я просто изголодалась по человеческому общению. Раньше работала в пекарне, ходила на охоту с Гейлом, дружила с Мадж, а потом в один момент закрылась ото всех. Упрятала себя в клетку, покрылась скорлупой и сузила круг знакомых до минимума. Ни с кем не желала говорить, никого не хотела видеть. Мама и Прим. Хеймитч. Пит… Три месяца я общалась только с ними. И вот в мою жизнь вихрем влетела посторонняя незнакомая женщина, к которой я невольно потянулась. – Ты что-нибудь знаешь о Рае? – набравшись храбрости, спрашиваю я на третий день после посещения кладбища. – Кое-что, – не отрывая глаз от вязания, признаётся капитолийка. – Наблюдаю за ним издалека с помощью надёжного человека. С этим парнем не всё в порядке. За три месяца местная полиция задерживала его четырежды: мелкое хулиганство, пьяные драки на улицах. Но они кончаются одной ночью в участке. На завтра его отпускают, и он продолжает дебоширить дальше. – Пит знает об этом? – Нет, – Бряк бросает на меня испуганный взгляд. – Он всегда злится, если я заговариваю о брате. Не рассказывай ему. Пит рассердится. Знаешь, – понижает голос до шёпота, – кажется, рыльце у этого мальчика в пушку. Он что-то натворил в Двенадцатом. Какое-то преступление: убил, ограбил или изнасиловал, а потом сбежал от правосудия в Капитолий. Пит знает об этом, но молчит, и я не понимаю: почему твой муж покрывает его? – Мне неизвестно. Ничего неизвестно, – мямлю я, чувствуя, что ладони покрываются потом. – А тебя он ничем не обидел? – напрямик спрашивает Эффи, внимательно изучая моё лицо. – Нет. Ничем, – вру я, отворачиваясь. – Тогда в спальне, ты сказала, что тебе приснился кошмар, и в нём был Рай. – Не помню, – лепечу я, – мне тогда много чего приснилось. – Знаешь, – спустя день тихо говорит Эффи, очищая щётку от волос Бонни, – может быть, вам с Питом стоит завести ребенка, – молчу, уставившись на голубые тапочки собеседницы. Не рассказывать же ей о выкидыше. – Хотя, – вздыхает она, – ты права. Решение родить ребёнка должно быть обоюдным. Рожать, когда рожать или не рожать совсем решают супруги. Ни бабушки, дедушки, тети или друзья, а супруги. Им виднее. – Почему ты зовёшь меня Галатеей? – начинаю я новый разговор двумя вечерами позже. – Больше не зову, – вздыхает женщина. – Пит отчитал меня. – Почему называла? – Есть одна легенда. До образования Панема, войн и катаклизм в Древнем мире существовала особенная страна. Кажется, она называлась Греция, и на одном из её островов жил величайший из скульпторов – Пигмалион. Однажды он изваял прекраснейшую статую – идеал женской красоты и грации. Входящие не могли поверить, что перед ними стоит застывший кусок мрамора. Скульптура казалась живой. Стыдливая красавица, случайно попавшая на пьедестал, как будто на миг замерла в романтической позе. Пигмалион не считался ценителем женской красоты, но и он поддался искушению, влюбившись в своё творение. Мастер нарек статую Галатеей и каждый день приносил ей подарки: пояс, украшенный драгоценными камнями, плащ из струящейся ткани, редкие цветы. Несколько недель несчастный скульптор зажигал лампаду в храме богини любви – Афродиты, моля послать ему девушку, хоть отдаленно похожую на каменное изваяние. Богиня сжалилась и оживила Галатею, которая полюбила своего создателя. – Это всего лишь красивая сказка, – рассуждаю я, возвращая гостью с небес на грешную землю. – Она не про меня с Питом. – Нет-нет, – не унимается она. – Ты просто пока не поняла всей сути. По другой версии копия Галатеи, девушка из плоти и крови, жила на соседней улице. Она существовала всегда и, как оказалось позже, была влюблена в Пигмалиона. Должно быть, скульптор увидел её случайно, но не запомнил, а потом прекрасный образ явился ему во сне. Я всегда знала, что ты существуешь на самом деле, поэтому и искала тебя по всему Панему, – обхватывает ладонями мои руки и подносит к груди. – Я видела, как ты растёшь. Маленькая девочка, стоящая на стульчике в классной комнате – первый рисунок, который Пит принёс в качестве конкурсного. Потом я держала сотни твоих портретов. Мой милый мальчик никогда не рассказывал, откуда берёт идеи для картин. Просто образ, приснившийся во сне. А ты… ты жила на соседней улице. – Мм, – мычу я, отворачиваясь. Как-то совестно становится спорить с Эффи и раскрывать прозаичную правду «нашей потрясающе-невероятной истории любви». – А что ты делала, пока не вышла замуж? – вдруг доносится до моих ушей неожиданный вопрос. – Охотилась в лесу с женихом, – твердит сознание. – Трудилась в семейной пекарне Мелларк, – вслух произношу я. – С ума сойти, – ахает собеседница. – И что ты почувствовала, когда впервые увидела Пита через столько лет? – Удивилась, – честно признаюсь я. – Не понимаю, почему он вернулся, если все стремятся уехать в столицу. – Так ведь он вернулся из-за тебя. – Зря, – проносится в моём сознании, – оба бы были целее. После возвращения Пита и Бонни Эффи обычно заканчивает свои откровения, и мы расходимся по комнатам. Мои ночи бывают разными: иногда здоровыми, но чаще всего больными. Снотворное помогает плохо, и кошмары продолжают заползать в голову. Помогает только то, что я успеваю проснуться до того, как кулаки Пита опускаются на мою несчастную дверь. И всё же в спокойных днях есть определенная радость: чем меньше я нервничаю в светлое время суток, тем более «смирные» сновидения посылает подсознание. Жизнь возвращается в прежнее русло. Устаканивается и течет спокойной рекой без оврагов, ям и водопадов. Тихо и безмятежно. Я смиряюсь с действительностью и жду начало февраля, однако судьба не дремлет и приготавливает новый сюрприз. Тишь и гладь заканчиваются в один миг – в среду, когда Эффи увязывается вместе с Питом и Примроуз поглядеть на «кукольный домик». Громкие, искренние всхлипы Бряк я успеваю услышать задолго до скрипа открывшейся входной двери. Капитолийка плачет навзрыд, не жалея тонну размазавшейся по лицу косметики. Пит с пустым стеклянным взглядом слепого прижимает к груди странный свёрток, завернутый в его широкий клетчатый шарф. И хуже всего, что я нигде не вижу тявкающего Бонни.