Нет худа без добра

‒ Так это ты переводишь здесь электричество? ‒ слышу я хриплый полупьяный голос старшего сына хозяина пекарни, который заставляет меня прекратить череду бесконечных мыслей. Рай Мелларк ‒ единственный недостаток работы в булочной. Радует только одно: это бесполое существо появляется в хлебной лавке раза два в неделю, под вечер, и всегда только с одной целью: ему нужны деньги, и чем больше, тем лучше. Раю - двадцать четыре, он не работает и не учится, ночи напролет кутит в кабаках в компании продажных девиц и таких же друзей-тунеядцев, как он сам. И все бы ничего, да только в последнее время он, похоже, начал баловаться морфлингом, явными признаками чего можно считать сильно пожелтевшую кожу и чересчур широкие зрачки. Болеутоляющее, превратившееся в наркотик, требует всё больше средств, которые Рай выколачивает из отца всевозможными способами. Недели три назад я видела, как он тряс старика Мелларка за грудки, когда тот сказал, что больше ничего ему не даст, и отправил на работу. Я закричала и позвала других рабочих, которые быстро выпроводили невменяемого сынка за дверь. С тех пор он возненавидел меня лютой ненавистью, однако до нынешнего дня мне всегда везло: в лавке рядом был ещё кто-то, а при свидетелях этот мерзавец не так смел, как один на один с жертвой. Сегодня, по-видимому, удача от меня отвернулась. ‒ Я прибираю кухню, протираю столы. Скоро закончу. ‒ Снимай кассу! ‒ кричит он и бьёт огромными кулачищами по столешнице. ‒ Я не снимаю кассу, ‒ даже не смотрю в его сторону. ‒ Твой отец в конце смены забирает все деньги сам, ‒ понять не могу, как у такого приличного человека, как Метью Мелларк, мог родиться такой подонок? Не иначе как от сырости, либо гены матери-ведьмы оказались сильнее. Я видела эту женщину за всю жизнь раз пять, и она всегда смотрела на меня настолько презрительным взглядом, будто я земляной червь. Вот ей-то я на какое место соли насыпала?! ‒ Ну, ничего, ты тоже сгодишься, ‒ оглядывается по сторонам и, омерзительно причмокнув губами, ухмыляется наглой улыбочкой. ‒ Только подойди, ‒ понимаю, что он и ударить может, но я тоже не так проста, как он думает. Получит по оловянной башке как следует. Добраться бы до сковороды. ‒ Огрызаешься, стерва? Я таких люблю, ‒ мгновение и Рай перепрыгивает через прилавок ко мне. Разворачиваюсь так быстро как только могу. Хрустальный графин летит в мою голову, и я едва успеваю увернуться. Звенящие черепки некогда красивой посудины разлетаются по полу. Налитые кровью глаза и трясущиеся руки заставляют меня идти прямо на них. Замечаю нож и быстро хватаю оружие, направляя в грудь мерзавца. ‒ Полетит в тебя, ‒ я не блефую. Гейл учил меня этой науке почти два месяца. Сейчас точно не промахнусь. ‒ Немедленно оставь девушку, Рай, ‒ сильный голос, в котором слышится сталь, заставляет встрепенуться моего мучителя. ‒ Она ‒ не одна из твоих подружек. Тебе стоит попросить прощения у мисс Эвердин. Слава богу! Выдыхаю. Младший сын Мелларков ‒ Пит, который учился на класс выше меня. Умный и добрый, он всегда был душой компании, рассказывал смешные истории и получал отличные оценки. Похоже, в его доме водились книги. Однако главный талант этого мальчика заключался в другом: все стены нашей ветхой школы были покрыты его многочисленными рисунками. Как-то раз, после гибели моего отца, в наш дистрикт приехала комиссия из Капитолия с проверкой угольных шахт и ради интереса зашла в школьную столовую, а там наткнулась «на потрясающей красоты живопись». После трёх недель длительных уговоров родителей мальчик уехал учиться в Капитолий по программе «одарённый ребёнок» и в течение шести лет возвращался в Дистрикт-12 только летом и на Рождество. Вообще издали двух братьев Мелларков вполне легко спутать: светлые, слегка вьющиеся волосы, широкая спина, похожий овал лица. Тем не менее, вблизи отличия становятся резкими и ярко выраженными. Рай на целую голову выше Пита, кожа давно перестала быть сметанно-белой, черты лица у него грубее, а глаза не небесные, а грязно-голубые с красными прожилками. Младший Мелларк вернулся из столицы около двух месяцев назад. Говорят, он стал известным художником, организовал несколько выставок и получил хорошую прибыль от продажи картин, но в «городе возможностей» остаться не захотел, предпочитая мегаполису тихую жизнь провинциального городка и помогая в семейном бизнесе родителям. ‒ Чёртова обслуга разбила мамин любимый графин! Скажешь отцу, пусть вычтет из её жалованья. И пускай она немедленно уберёт осколки: я не хочу, чтобы один из них воткнулся мне в ногу. ‒ Я прекрасно слышал с улицы, что происходило, и успел разглядеть, когда открывал двери, того, кто разбил графин. Ты уберёшь всё сам. ‒ Какого чёрта тебе здесь нужно? ‒ Я вернулся за очками отца. Мама звонила тебе три раза. Ты не соизволил поднять трубку. ‒ Не слышал. У него они единственные, что ли? Уже десять, а в пекарне горит свет: она переводит электричество, за которое не платит. ‒ Иди домой, Рай, и проспись хорошенько. Родители не видели тебя уже двое суток, но сначала убери то, что валяется на полу. ‒ Да пошёл ты! ‒ Рай, ‒ рука Пита вцепляется в плечо старшего брата. Я начинаю нервничать. Только драки здесь и не хватало! Теперь уж точно одним разбитым кувшином дело не кончится, а я отсюда никогда не уйду. ‒ Оставьте, ‒ обращаюсь к молодому Мелларку. ‒ Я уберу, ‒ зверская ухмылочка расплывается по опухшему лицу его старшего братца. Так бы и дала ему сковородкой. ‒ Не нужно. Я сам, ‒ отвечает он мне. ‒ Иди домой, Рай. Проспись и начни работать. Я не отец, и моё терпение не бесконечно. Ещё раз заявишься сюда, пытаясь выманить деньги или причинить вред работникам пекарни, и я снова заявлю на тебя в полицию. Сужая зрачки до узких щёлочек и багровея при упоминании об органах закона, мой недавний обидчик хлопает дверью: ‒ В этот раз ты отделалась очень легко. В следующий раз тебе повезёт меньше, ‒ кидает он напоследок. ‒ Дайте совок и веник. Вы не должны. Не хочу, чтобы Вы порезались, ‒ обращается ко мне Пит, пока я пытаюсь справиться с эмоциями, бушующими в груди. Придётся увольняться: ещё одной такой встречи я не переживу. ‒ Сейчас, ‒ издаю слабый писк и бегу в подсобку, но когда возвращаюсь, то замечаю, что большую часть осколков младший сын главного Пекаря убрал вручную. Это удивляет меня, и особенно сильно тот факт, что его левая рука кровоточит, а он, словно не замечая, продолжает бросать тонкие стёкла в ведро для мусора. ‒ Вы боялись, что я порежусь, и в итоге сами пострадали. ‒ Ерунда, ‒ он бросает ещё одно стекло, вынимая маленькое из ранки. ‒ Возьмите йод, ‒ подхожу к ящику стола и, достав коричневый пузырёк, брызгаю на ватку несколько капель, протягивая тампон ему. ‒ Думаю, от этого заражение крови у меня не наступит, ‒ улыбается, но ватку всё же прикладывает, однако кровь по-прежнему бежит вдоль его ладони. ‒ Не останавливается... ‒ от вида красной жидкости меня мутит. Не могу смотреть на человеческие раны, другое дело ‒ животные. Вынимаю белоснежный платок из кармана и перевязываю его руку. ‒ К.Э. ‒ Китнисс Эвердин, ‒ задумчиво произносит он, глядя на две синие буквы. ‒ Не знал, что Вы вышиваете. ‒ Это Прим, ‒ уроки домоводства она любит больше всего и с радостью готовит приданное. Шьёт постельное белье, полотенца, вышивает платки для меня и Гейла. ‒ Красиво, ‒ разглядывает затейливый узор петелькой, ‒ у Вашей сестры искусные руки. ‒ Я передам ей Ваши слова. Платок можете оставить себе. ‒ Я подарю Вам взамен другой. ‒ Не нужно, ‒ поглядываю на часы. ‒ Мистер Мелларк? ‒ Пит. Мне не так много лет, чтобы зваться мистером. ‒ Уже поздно. Мама и сестра, наверное, места себе не находят. Сегодня было много клиентов, и мне пришлось задержаться. Я почти закончила. Завтра могу прийти пораньше… ‒ Идите. ‒ Спасибо, ‒ хватаю куртку и берусь за ручку двери. ‒ Мисс Эвердин, ‒ поднимаю брови. ‒ Это, кажется, Ваше, ‒ наклоняется за лежащей на полу бумажкой, сложенной вчетверо. ‒ А, письмо Гейла, ‒ краснею, забирая листочек. Теперь он решит, что я читала вместо того, чтобы работать. ‒ Ваш жених, ‒ он улыбается, но улыбка выходит вялой, ‒ когда он возвращается? ‒ Скоро! ‒ я всегда говорю скоро, кто бы ни спросил. Вопросов меньше. ‒ Здорово. Когда свадьба? ‒ Весной, ‒ пожимаю плечами, ‒ А у Вас? ‒ Как только Делли сошьют платье, ‒ глаза становятся печальными. С чего бы это? Неужели уже надоела? ‒ Значит, месяца через два. Мисс Картрайт будет очень красивой невестой. ‒ И Вы несомненно тоже. Мисс Эвердин, уже поздно, хотите, я провожу Вас? ‒ Не стоит. Наши дома находятся слишком далеко друг от друга. ‒ Тогда до свидания. ‒ До завтра. Делаю последний шаг и, закрыв дверь, оказываюсь в потоке кромешной тьмы. Да уж осень пришла рано и сразу вступила в свои права. Тут тебе и облысевшие деревья, и ветер, и лужи с грязью, и раннее наступление сумерек, а ведь только начало октября. Чего дальше ждать? Не собираюсь больше задерживаться на работе! Шагая вдоль узенькой липовой аллеи, проклинаю совершенно неосвещённую дорогу, скорее бы добраться до фонарей, а то я явно во что-то вляпалась. Дохожу до первого, горящего тусклым жёлтым светом, а он, словно издеваясь, гаснет, как только я делаю пару шагов вперёд. Что такое не везёт, и как с этим бороться? Второй и третий вообще молчат, то ли электричество экономят, то ли хулиганы постарались? В темноте идти жутковато. Не то чтобы я трусиха: ночная охота никогда не вызывала во мне неприятного трепета, но в лесу рядом всегда был Гейл, да и сам лес беспрерывно издавал звуки, а тут мало что темень, хоть глаз выколи, так ещё и тишь. Пускай хоть собака залает, или ворона закаркает. Все-таки стычка с Раем сказалась на моём состоянии. Внезапно что-то тяжёлое ударяется в спину, сбивает с ног и рикошетит на землю. Пытаюсь встать, но огромное, мешковатое тело придавливает мои плечи к холодной земле, прикрытой желтоватой листвой. ‒ Лежать, тварь, ‒ хриплый голос и проспиртованное дыхание, ударившее в нос и вызывающее рвотные рефлексы, заставляют сердце биться чаще. От паники лоб покрывается испариной. Пытаюсь вырваться. Лягаюсь и пинаюсь, выворачиваясь и стараясь укусить зверя, который скрутил мои руки. ‒ У меня нет денег, отпусти, – издаю яростный вопль, но удар по лицу заставляет меня замолчать. ‒ Да мне твои гроши ни к чему, – хватается за подол моей куртки, разрывая молнию. – Нет, – снова кричу я. Смысл поступков этого изверга доходит до меня, когда он начинает сдирать штаны. – Нет, не надо! - отчаянно пытаюсь вырваться и скинуть его с себя, но он слишком тяжёл и держит меня как в тисках. – Молчи, сука, – новая пощёчина, и я начинаю чувствовать тёплую кровь, стекающую по подбородку. – Ты за всё ответишь, дрянь. За всё, что он мне сделал, поняла? – кричит в ухо, держа мои запястья правой рукой. – Тебе будет так же мерзко, как мне, – левая рука шарит по бёдрам, поднимая подол платья и срывая колготки. – Лучше убей, – слезы скатываются с носа, переходя на подбородок. Когда я последний раз плакала? Когда погиб папа. Когда Прим чуть было не умерла. Оказывается, всё было ничем по сравнению с этим. – Надо будет, убью! Впускай давай, стерва, – сильный удар в солнечное сплетение, и я на пять секунд немею от дикой боли, Кажется, ещё немного и глаза вылезут из орбит. Если бы был рядом Гейл. – Гейл! – ору, что есть силы. – Ах, ты не поняла, – что-то гадкое и белое запихивается мне в рот. Приступ кашля и новый толчок боли. Я лишь вижу свои раздвинутые колени и его мерзкое туловище, покачивающееся взад и вперёд. Похоже, он смеётся, и грязно-голубые глаза горят дьявольским блеском. – Скольким дала, а, сучка? Ни разу. Ни с кем. – Признайся, так как я, тебя ещё никто не потрошил. – грубая рука касается щеки. Я отворачиваюсь. Это я ещё могу сделать. Новый толчок и ёрзанье. Новый приступ боли. Мучительной, нечеловеческой, непередаваемой. Я могу только безмолвно плакать. – А теперь, шлюшка, стони. Я знаю, что тебе хорошо. Давай. Ну же! – толчки становятся резче и быстрее. Стон вырывается. Как же он мне противен. Пусть потом убьёт. В душе боль сильнее. Гейл… Гейл… – Вот так. Сучка не захочет – кобель не вскочит. Понравилось. Хочешь ещё? – смеётся визжащим смехом. – Уже близко, да? Хочешь кончить? Давай, кончи для меня. Давай. А потом ещё раз. Пожалуй, я позову своих друзей. Сердце превращается в камень. Оно падает вниз к земле и становится чёрным и грязным. Таким же, как и моя подстилка. Последний толчок и последний удар. А после темнота накрывает меня.