Нет худа без добра

5 октября Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне восемнадцать лет. Я живу в Дистрикте-12 ‒ самом отдалённом районе Панема ‒ единственной оставшейся стране в мире, которая образовалась после многочисленных природных катаклизмов и трёх мировых войн. Основным видом деятельности Двенадцатого дистрикта является добыча угля, поэтому большая часть мужского населения занята в шахтах. Мой жених, Гейл Хоторн, тоже шахтёр, и, хотя ему платят не самые маленькие деньги, нам бы всё равно пришлось откладывать не один год, чтобы накопить на покупку или постройку собственного дома. Именно поэтому Гейл уехал на заработки в богатый Дистрикт-2: он ближе к столице Панема, Капитолию, и занимается выплавкой стали и железа, а также изготовлением оружия для поддержания порядка в стране. Однако месяца три назад там решили прокладывать новый мост, который будет соединять Второй с Капитолием напрямую. Стройка оказалась масштабной, поэтому трудолюбивые, умные и желающие подзаработать люди были приглашены со всей страны. Теперь любимый далеко, а я медленно схожу с ума от того, что не вижу его и не могу дотронуться. Долгими вечерами я засиживаюсь допоздна, выводя аккуратным почерком длинные письма, в которых пытаюсь описать всю любовь и нежность, что испытываю к своему жениху. Сегодня утром почтальон принёс новое письмо от него ‒ восьмое по счёту, (мне всегда мало, ведь последнее было около недели назад), поэтому свежее измусолено и истёрто, прочитано 23 раза, выучено наизусть и надёжно припрятано в кармане, звеня каждой буквой и запятой о чувствах написавшего: «Милая Кискисс! Рад тебе сообщить, что вчера я получил зарплату, которая оказалась вчетверо больше той, что я зарабатывал в Дистрикте-12. Мост строится быстро, мы даже опережаем план, так что, любимая, наша встреча не за горами. Думаю о тебе каждый день, лес во Втором удивительно сильно похож на наш, и он не устаёт напоминать о тебе ежеминутно. Вчера я даже видел маленького рысёнка, его мать убило срубленным деревом. Рысёнка пришлось отнести в местный зоопарк. Сегодня ты снилась мне во сне. Люблю. Считаю дни до скорого свидания. Гейл». И я. Я тоже люблю и считаю дни, а прошел только шестьдесят один с момента нашего расставания. Два месяца – целая вечность, и первые недели я едва не лезла на стены, желая увидеть своего шахтёра. Сейчас стало чуточку легче, наверное, отвлечься помогает работа: есть чем занять руки, и уныние не так сильно давит на мозг и сердце. В семейную пекарню Мелларков я устроилась за две недели до отъезда Гейла и ни разу об этом не пожалела. Платят исправно, работа нетрудная, да и обязанностей немного: прибрать вечером помещение, днём разнести заказы по домам и иногда, когда клиентов становится слишком много, помочь с продажей хлебобулочных изделий за прилавком. В целом я довольна. Здешнее заведение ‒ одно из самых лучших в нашем городке, да и хозяева ‒ люди достойные. Метью Мелларка, главного Пекаря, я знаю с тех пор, как мне исполнилось пять, и отец впервые привел меня сюда, чтобы на вырученные за продажу индейки деньги купить белого хлеба для мамы и сладких булочек к чаю для меня. Папа… Прошло уже шесть лет с момента его смерти, но мне до сих пор приходится сжимать кулаки, чтобы не расплакаться, когда я вспоминаю о нем. Шахтёр и охотник, любящий муж и самый лучший отец в мире умер во время взрыва в угольной шахте, когда мне было всего двенадцать. Чёрные, пропитанные болью и скорбью события того дня и следующих семи месяцев до сих пор мелькают в моих снах, и даже самые счастливые мгновения не могут до конца стереть их печать из моей памяти. Виною тому служат не только его похороны. Частичка маминой души умерла в тот роковой час вместе с папой. Она так сильно любила мужа, что, будучи юной девушкой, совершила мезальянс, променяв особняк богатых родителей на небольшой деревянный домик на окраине леса, который собственноручно построил Кристофер Эвердин. Его скоропостижная гибель превратила молодую энергичную белокурую красавицу в жалкую безропотную тень, не желающую жить и бороться. Долгими месяцами мама не желала подниматься с кровати, путала день с ночью, а сон с реальностью, не говорила, не ела, не жила. До нас с Прим ей не было дела. Моей сестре в ту пору исполнилось только шесть, и она напоминала прекрасного светловолосого ангелочка с голубыми глазами, который начал стремительно худеть и постоянно плакал. Пока мама безмолвно страдала, запихнув себя в кокон скорби по отцу, мы молча умирали от страха, думая, что нас заберут в детский приют, а мама покинет нас, отправившись в могилу. Мы продержались около полугода, экономно расходуя деньги, выплачиваемые ежемесячно, как пособие по потере кормильца. Плюсом были гостинцы от друзей отца и соседей, которых мама когда-то лечила. До смерти папы она работала фельдшером в местной больнице и спасла от тяжёлых болезней и преждевременной кончины многих жителей дистрикта. Папино разорванное тело ей не показали. С того дня она не была в медицинском пункте ни разу. Однако иногда деньги, выделяемые государством, задерживали, а порою приносили неполную сумму, пытаясь что-то утаить. Как вода сквозь пальцы начали утекать сбережения, которые отец откладывал на мою с Прим учебу. Он всем сердцем хотел, чтобы его дочери «были воспитанными и образованными, подобно матери, а не ему ‒ простому работяге». Голодная смерть нам не грозила, но жить становилось все тяжелее. Мясо я видела только в магазине. Хандра не отпускала маму, которая по-прежнему не обращала внимания на нас. Прим простудилась. Я умоляла маму встать. Не голодная, но смерть была на подходе. Мне казалось, что я вижу её крючковатые пальцы на теле малышки Прим, которая уже почти не шевелилась. Отсутствие плача заставило меня бежать из дома за помощью. Китнисс Эвердин летела за доктором, но попала в лес. Я пыталась найти в нём утешение. Я решилась выйти на охоту. Впервые папа привел меня в лес, когда мне исполнилось семь. Этот день навсегда остался в моей памяти, как один из самых светлых и радостных. Лес делал нас обоих другими; забирая весь негатив и злость из наших сердец и взамен одаривая упоительным чувством счастливого покоя, он учил нас терпению. Папа пел, пел так, что птицы вокруг замолкали, дабы запомнить, а потом самим исполнить понравившуюся им мелодию. Я подхватывала его песню, и папа часто аплодировал, если охота была уже закончена, и он не боялся распугать зверей. Отец обучал меня не только музыке, но и многим охотничьим приёмам: находить и различать следы животных, правильно лазать по деревьям и свежевать тушки убитых зверьков так, чтобы не повредить шкурку. Я училась быть осторожной, внимательной и незаметной для того, чтобы не попасться в зубы хищнику, училась разбираться в лекарственных травах и чётко отличать съедобные ягоды и грибы от ядовитых. Однако самым любимым моим занятием была стрельба из лука. Отец был настоящим мастером по изготовлению этого оружия, и на десятилетие сделал для меня небольшой детский и удобный «лучок». Я была самой счастливой девочкой на свете… Два года мы охотились вместе. Почти всегда нам везло: мы никогда не уходили из лесной чащи без добычи, а после продажи охотничьих трофеев и лесных даров у отца в кармане всегда бренчала крупная монета. Конечно, папа не был единственным охотником в нашем дистрикте, в котором, как и в любом другом, такие вылазки считались браконьерством, и всякий преступающий закон мог запросто угодить в тюрьму, но власти в то время смотрели на такое нарушение порядка сквозь пальцы, тем более, что отец их щедро снабжал мясом, хорошо уступая в цене. Похожих на него было ещё человека четыре, но первые три особыми умениями, упорством и везением не отличались. Двое вообще перестали ходить в лес, когда третьего задрал медведь. После этого случая грибников и ягодников как ветром сдуло: люди стали бояться ходить даже на ближнюю опушку за подосиновиками, что было, естественно, на руку отцу. Он не боялся ничего. В лесу папа был царём, но царём справедливым, относился к природе бережно и никогда не брал больше того, чем ему было нужно. Молодняк и тяжёлых самок он обходил стороной, и я переняла эти принципы от него. Страх сковывал мои движения по рукам и ногам: я боялась быть пойманной, боялась попасть в тюрьму и стать новой жертвой медведя. Но было что-то другое, сильнее страха, и оно подгоняло меня вперёд. Я зашла в лес, нашла припрятанный лук и убила жирного кролика. В тот день мама впервые поднялась с постели, видимо, свежее, ещё тёплое мясо напомнило ей отца. Она сделала лекарство для Прим. Утёнок выжил. Так смерти, пришедшей за моей сестрёнкой, пришлось довольствоваться кроликом. Мама постепенно начала поправляться, Примроуз поверила в неё, а я обрела смысл в жизни благодаря новому увлечению и улыбкам сестры. У нас появилась надежда. Спустя день, я пошла в лес ещё раз и встретила Гейла. Мы были знакомы давно. Его отец, Джаред Хоторн, был пятым охотником, лучшим другом и напарником Кристофера Эвердина по работе в шахте. Мы с Гейлом осиротели в один день. Меня дома ждала Прим и апатичная мама, его ‒ двое младших братьев, грудная сестра и мать, которая была готова на всё, лишь бы прокормить и вырастить своих детей. Многодетной семье Хоторнов пособия часто не хватало на все нужды, поэтому Хейзел стирала, сдирая пальцы до костей, а Гейл охотился, подвергая себя опасности умереть в когтях какого-нибудь крупного зверя. Нельзя сказать, что благодаря охоте мы имели баснословные деньги, всё-таки мы были подростками. Гейл бы не пошёл в шахты, когда ему исполнилось восемнадцать, и я бы не устроилась в булочную, если бы выручки после продажи мяса, ягод и шкур зверей хватало с лихвой. Тут было другое. Свобода, покой и умиротворение природы напоминало о живых отцах. Наша привязанность началась со взаимовыручки. Я влюбилась в ловушки, ловко сделанные высоким темноволосым сероглазым пареньком, он восхитился моим умением стрелять из лука. Мы охотились вместе, делили добычу, посменно держа вахту у торговцев, в результате чего наши семьи имели всё самое необходимое. Работа в команде сделала нас друзьями, научила доверять друг другу и делиться тайнами. Общие интересы и большое количество времени, проведённое вместе, сблизили нас и зародили в сердце трепетные чувства. Дружба превратилась в любовь. Однажды на рассвете, в день моего восемнадцатилетия, я пришла к домику с черепичной крышей, чтобы вызвать Гейла и закончить с охотой поскорее, но вместо привычной кожаной куртки и длинных сапог я увидела на своём друге чёрный фартук. Он старательно красил деревянный сундук в приятный зелёный цвет. ‒ Что это ты делаешь? ‒ удивилась я. ‒ Разве не видишь? ‒ он улыбнулся. ‒ Крашу деревянный ящик. ‒ Зачем? ‒ Решил посвататься к одной девушке и подарить ей этот сундук. Пусть складывает туда своё приданое. Как думаешь, она согласится? ‒ А чего ей не согласиться? ‒ в носу почему-то начало свербеть, а левую половину груди покалывать. ‒ Ты красивый, умный и хозяйственный. Любая за тебя пойдёт. ‒ Мне нужна не любая, ‒ глаза защипало. ‒ Ты бы пошла? Когда до меня дошла суть происходящего, я чуть не упала. Земля словно упорхнула из-под ног, а потом начала кружиться с бешеной скоростью. Мне хотелось бежать, но я и с места сдвинуться не могла, так и простояла бы вечность, пока он вдруг не подошёл, не сгрёб в охапку и не подарил первый поцелуй. ‒ Люблю тебя, ‒ нежно произнёс он в мои полураскрытые оторопевшие губы. ‒ И я. Люблю тебя. ‒ Пойдёшь за меня?‒ я лишь промычала в ответ что-то невразумительное и умчалась домой растерянная и счастливая. В тот же вечер Гейл спросил разрешения у мамы на моё замужество. Та лишь пожала плечами, пустила слезу, выдавив из себя грустную улыбку, и сказала, чтобы я всё решала сама. С тех пор наша совместная охота начиналась на рассвете и заканчивалась на закате, а часы, скоротанные за сладкими поцелуями, бежали, на удивление, быстро. При этом мы ни разу даже близко не придвинулись к известной черте: мой порядочный и благоразумный жених во что бы то ни стало решил следовать заведённым супружеским традициям Дистрикта-12 до самой первой брачной ночи. А традиция существовала только одна: «Первый любовник ‒ первый муж. Храни себя до свадьбы». Вдовы, выходящие замуж вторично, встречаются в Двенадцатом крайне редко, а развёденки ‒ все равно, что проститутки, поэтому почти никто не разводится, руководствуясь убеждением: «Хоть плохонький и пьющий да муж», поэтому второй супруг в нашем городке ‒ явление абстрактное и фантастическое. Хотя пары, которые не так терпеливы, как мы с Гейлом, разумеется, бывают. В этом случае родители сговариваются с властями и быстро женят молодых: «Коли тронул ‒ женись!», случается, что потом у молодых рождаются четырёхкилограммовые семимесячные дети. Тем не менее, обесчесченные молодые девушки тоже существуют, одну из таких год назад бросил парень и уехал в Капитолий, чтобы скрыться от родных своей возлюбленной. Его не нашли, а её забил до смерти слишком строгий отец. Другая брошка пополнила ряды жриц любви питейного заведения миссис Риппер. Испорченных девчонок никто не жалеет, а порядочные парни никогда не приведут их в дом в качестве невесты, разве только на одну ночь, дабы потренироваться перед свадьбой. «Гулящие девки всегда нужны, ‒ говорит частенько моя соседка Сэй – хозяйка небольшой бюджетной столовой вблизи шахт, ‒ чтобы порядочные девушки смогли отыскать себе нормального мужика, но ты не пополняй их ряды, прыгая в койку Гейла раньше времени».