My child, my fleeting hour has come, There's no mercy for me, no pardon Close my eyes, I know you're overcome and I have failed to guard you…
645 год. В столице Альбиона непривычно тихо. И безлюдно. Нет особой спешки и суеты, город словно стал более пустым. Флаги опущены, рядом с некоторыми повязаны черные ленты. Столица, равно как и вся страна, в трауре. В этот осенний день жители Туманного Королевства проводят в последний путь Принца Гилберта. В часовне святого Георгия, помимо хорового пения и громкого чтения молитвенных текстов священнослужителя, больше не было слышно ничего, будто отсутствовала какая-то жизнь помимо той, что была заключена в телах этих людей. Верноподданные, политические деятели, друзья, родственники — все они были здесь в черных одеждах, но хранили молчание, будто боясь разбудить виновника всего происходящего. Гроб с телом принца был закрыт, поверх него и рядом лежали тысячи цветов. Вдовы Гилберта, принцессы Виктории, здесь не было, ее попросту не допустили, так настояла королева. Она носила под своим сердцем ребенка упокоенного, излишние волнения ей попросту ни к чему. Сама же безутешная мать была в первых рядах, совсем рядом от гроба сына. Ее лицо не выражало каких-либо эмоций, оно сохраняло беспристрастие, и лишь немногие знали, как эта женщина кричала от боли в ее душе еще совсем недавно. В стороне от процессии стояли люди, с которыми Принц водил дружбу или был в товарищах, они мало наблюдали за отпеванием, и лишь один молча стоял у стены и пытался вслушаться в слова священника и хора. По своим причинам. — Сегодня ведь у тебя намечается еще одна похоронная процессия? — спросил его кто-то шепотом. — Да, — с легким кивком и как-то отрешенно ответил он. — Пойдешь? — через какое-то время решается он спросить, чуть обернувшись назад. — Не, Уилл, наш покойничек много после себя оставил, до конца месяца разгребать придется, — с нотой недовольства отвечает юноша. Кажется, упрекать покойного за то, что он после себя оставил что-то, тем более во время отпевания, грубо. Хотя и это можно было понять. Сейчас Альберту, только пробившемуся в секретари, и то с легкой руки Гилберта, предстояло сделать титаническую работу, и это его даже утешало. Хотелось поскорее взяться, чтобы меньше думать о дурном, — может, будет не так больно от утраты друга. — А жаль, — с грустной улыбкой ответил Вордсворт. Оборачиваться обратно к покойному особого желания не было, точнее сказать, на то не было моральных сил, потому юноша решил осмотреть прибывших, кто решил проститься с наследником лично. Товарищи с университета, коллеги, члены «Диогена», политики, дипломаты, о, его любовница… Кто еще раз? В толпе, среди, казалось бы, людей, чье положение для некоторых сродни Небожителям, была молодая девушка с маленьким ребенком на руках, которому на вид было не больше пяти. Маленькая девочка в легкой черной одежде, со светло-рыжими волосами и голубыми глазами. Уильям не раз слышал о ней лично от принца, потому не составило труда понять, кем она ему была, и уж тем более было понятно, от кого ребенок. Но один вопрос оставался без ответа: зачем она пришла сюда? Нет, понятно, что проститься, как и все, но здесь люди иного толка, быть среди них ей попросту не положено! — Можно вас на пару слов? И, не дожидаясь какого-либо ответа, Уильям аккуратно взял девушку под руку и отвел немного в сторону от остальной толпы. — Вы что-то хотели? — спросила девушка, поудобней взяв на руки дочурку. — Да, узнать, зачем вы здесь, — максимально тактично начал разговор юноша. — Ясно зачем. Чтобы попрощаться с любимым человеком! — она ответила так, словно говорила об абсолютно естественных вещах и настолько очевидных, что спрашивать подобное попросту глупо. — Вы не так поняли. Поймите, вы не в том положении, чтобы быть здесь. Знаю, уверен, вы питали теплые чувства к Гилберту, но поймите, он… слегка женат, — Вордсворт виновато улыбнулся. — Он обещал, что разведется! Его брак ни о чем не говорит! — Тише! Давайте без повышенных интонаций!.. — Гилберт мне про всех своих друзей рассказывал, и про тебя в том числе, — словно начала нападать девушка, — ты что же, думаешь, раз папаша вверх пропихнул, то ты можешь говорить другим, что и как им делать?! — На вашем месте я бы сто раз подумал, прежде чем заявлять подобного рода вещи! От спокойного и неуверенного образа молодого человека, кажется, не осталось и следа. Теперь перед «незваной гостьей» был человек высшего сословия, который бы не побоялся замарать руки и собственноручно вытолкать ее из собора. Однако так лишь казалось — таких намерений у него не было даже в мыслях. — Поймите одну простую вещь, уважаемая. В данный момент вы — никто, и звать вас никак. То, что обещал вам Гилберт, было исключительно между вами, ни о каком разводе речи никогда не шло, потому вам, поверьте на слово, здесь лучше не находиться, это как минимум дурной тон! Девушка, будучи прежде воинственно настроенной, теперь осеклась и поникла головой. Она ничего в ответ поначалу не говорила, лишь покрепче обняла ребенка, которая с нескрываемым любопытством изучала «злого дядю». — Скажите, а у моей дочери… у нее будет будущее? Она же, как-никак, его дочь, родная, — спросила она шепотом, но ее вопрос вполне был услышан. — Возможно, и есть, но не мечтайте, будто оно будет легко получаемым. За него придется биться, и это не вина королевы или двора, и ничья по своей сути. Это порядки, придуманные задолго до нас. А теперь, пожалуйста, покиньте стены собора, иначе эти шакалы в галстуках вас морально разорвут на куски и уже не будет идти и речи о каком-либо будущем. Она с пониманием кивнула головой и как можно тише пошла к выходу, успев сказать молодому человеку напоследок всего одно слово: «Простите». Видимо, за то, что она на его счет сказала недавно. Он ничего не ответил, лишь чуть улыбнулся, дав понять, что извинения приняты, и проводил ее взглядом, не оставив без внимания, что рыжая девочка на ее руках еще долго смотрела ему вслед. «Их сломают. Не сегодня, так потом. Они сломают». *** Утром во дворце было непривычно тихо в сравнении с тем, как проходил вечер. В коридорах уже не играла музыка, в залах не было огромного скопления народа. Да и королеве уже не нужно было заставлять себя утягиваться в неудобные корсеты и нервничать касательно каждого сказанного ею слова. Трудно сказать, на самом деле, как прошел главный вечер, для нее делать какие-либо выводы было попросту непозволительной роскошью, ведь все ее оценки могут оказаться весьма субъективными. Поэтому итоги первого вечера были возложены на Альберта, что он принял как должное. Поскольку сотрудники Ватикана были для Бланшетт личными гостями, она решила, что имеет право на такую вольность, как совместный завтрак. В конце концов, завтракать в гордом одиночестве за одним огромным столом такая тоска. А здесь знакомые лица, и есть с кем поговорить. Сказано — сделано. Утром горничные сообщили гостям, что их ждут во дворце, и все они дружно (если так можно сказать) отправились на неофициальный прием. Вид соответствовал уровню официоза: все дружно забили на нормы и приличия, на дресс-код и все из него вытекающие. Ну, почти все. Пока горничные подготавливали стол и посуду для завтрака, Босуэлл посчитал нужным огласить итоги прошедшего вечера. — Итак, я так понимаю, что вашей подготовкой заранее кто-то занимался? Так? Так, — утвердительно кивнул он головой после того, как увидел соответствующую реакцию от прибывших. — В общем и целом обошлось без особых казусов и инцидентов. Есть ряд замечаний, конечно, но они не влияют на общий исход события. Брат Матфей? — Да? — откликнулся инквизитор, положив локти на стол, сцепив пальцы и положив на них подбородок. — Рекомендация: научитесь пить. Моника Аргенто? — девушка с кокетливой ухмылкой чуть помахала ладошкой. — Те же рекомендации. Брат Петр? — Как знал, — цокнув языком, пробубнил Орсини. — В дальнейшем будьте сдержанней. — Если это в дальнейшем пригодится, — огрызнулся инквизитор в ответ. Альберт же предпочел такой выпад проигнорировать. — И в завершение... Уильям Вордсворт? В ответ ничего не последовало. — Его что, нет? — Они с Ватто куда-то свалили рано утром, — пояснила Моника. — Видать, предвидели, что будут отчитывать, — кинул шутку брат Филипп, которую удачно поддержал мужской коллектив Бюро. Пока в зале звучал смех, горничные принесли завтрак и поставили его перед каждым из гостей. К слову, завтрак был подан самый что ни на есть традиционный. — Или предвидели, какой удар ждет их печенки и сердечки, — продолжила волну актуальных шуток на сей раз сестра Симона. Только отклика не пошло. *** В утреннее время жизнь в столице особенно оживлена. Все торопятся кто на работу, кто на учебу, кто-то просто приятно проводит время. Неудивительно, что в практически каждом кафе, пабе или ресторане так же оживленно, как и на улицах. Не у каждого есть возможность позавтракать дома, а у кого-то просто не было такого желания раньше. В списке таких же вольных птах оказались и Профессор с Мечником. Они забрели в одну из кафешек недалеко от отеля, в котором их устроили, и предпочли позавтракать там. — Ну что, стереотипный набор возьмем? — с издевкой спросил Вордсворт. Хьюго открыл меню на нужной странице и со скепсисом изучил тот самый «стереотипный набор». — И какая у вас статистика смертности от тромбоза? — А пес их знает, — Уильям с равнодушным видом пожал плечами. — Давай панкейки и кофе! — Сплошные углеводы! — А паста, значит, не углеводы? Не найдя каких-либо контраргументов, Ватто согласился на панкейки. В конце концов, хуже от одного раза явно не станет. Да и после них будет приятный бонус в виде кофе. Уж что, а его с утра Хью больше всего любил. Заказ сделан, осталось только немного подождать. Вордсворт воспользовался тем, что они заняли столик на улице, потому без каких-то угрызений совести решил выкурить одну трубку. На хмурый вид Мечника он отреагировал спокойно и кивнул на других постояльцев, которые так же, как и он, что-то да курили. Вскоре официантка принесла заказ, поставила тарелки и чашки с кофе на столик и в завершение добавила «бонус», после чего, мило улыбаясь, удалилась. — …Это что, роза? — с непониманием спросил Хьюго, показывая на цветок в маленькой вазе. — Да, нас опять приняли за пару, — с полным равнодушием ответил Уильям, обмакивая кусочек панкейка в кленовый сироп. — И почему вечно так думают? — Черт их знает, — пробубнил он, до конца не прожевав. — Слушай, я вчера практически весь вечер тебя не видел. Ты что же? Утопал раньше положенного? — Да нет. Мы прогуливались по парку с Симоной, — Ватто, отвечая на вопрос, даже чуть улыбнулся, что Профессор не мог не приметить. — А что планируешь делать, если на второй вечер не пригласят? — Уильям отпил немного из своей чашки, пытаясь тем самым спрятать свою довольную ухмылку. — Не знаю, — он с задумчивым видом пожал плечами. — Может, сходим с Симоной, прогуляемся по городу… — Воу! У Хьюго наконец наметилось свидание! — Уильям с нескрываемой радостью и гордостью похлопал в ладоши. — Я уж думал, что не доживу до этого дня! — и он смахнул со скулы скупую слезу. — Что? Нет! Никакое не свидание! — запротестовал юноша. — Мы просто прогуляемся по вечернему городу, зайдем в какое-нибудь кафе или ресторан… Да, и впрямь звучит как оно самое… — наконец сдался Ватто. — Все нормально, она не так уж и плоха. — А вот это уже прозвучало странно, — Хьюго с подозрением сощурил глаза. — Нет-нет, ее я знаю исключительно как коллегу по службе, не более, — с улыбкой пояснил Профессор. — Но зато я смогу услышать подробности от тебя. — Да какие уж тут подробности… — Как же? Прогулка, ресторан, жаркая ночь. — Нет, спасибо, обойдусь первыми двумя. — И не нужно смотреть на меня с таким снисхождением! Ты же знаешь, что я шучу! *** По завершении службы гроб покойного принца понесли к катафалку. Никто не произнес ни слова, все происходило в оглушительной тишине, которую прерывали лишь шелест листвы и пение птиц. Небо начало затягивать черными тучами — видимо, скоро начнется гроза. А ведь ее не прогнозировали! Но пейзажи сейчас мало кого беспокоили. Когда катафалк был закрыт, гости начали расходиться по машинам, но некоторые решили не продолжать свое участие в похоронной процессии. Путь вел в Виндзорский замок, где были упокоены иные монархи. Когда-то королева с иронией говорила, что уже заготовила себе там место рядом с супругом, но по иронии, если так можно сказать, судьбы это место займет ее сын. Бригитта дала гостям проститься с ее сыном первыми. Поскольку ее прощание будет, вероятно, самым долгим и начни она первой, ее не смогут еще долго от него оттащить. Последнее слово решили сказать те, на чьих глазах он рос: дальняя родня, одногруппники и друзья. Вордсворт был в их числе, хоть его и напрягали косые взгляды остальных. Ему еще припоминали скандал в Университете, с позором припоминали. Но это маловажно, сейчас «главную роль» играет другой. Юноша достал из кармана кулон, на камее которого был изображен единорог. Простая вещица, но в ней особая ценность. «Ты сваливаешь отсюда, — в один из таких пасмурных дней Гилберт украдкой протянул ему эту вещь. — Считай, что это подарок на память». «А что это на деле?» «Здесь что-то назревает, но вряд ли это можно предотвратить. Случись со мной что, пусть это хранится у тебя, оно сможет решить ряд вопросов». «Каких вопросов, о чем ты вообще? Почему именно у меня?!» «Ты уезжаешь, тебя оно минует. И когда придет день, ты все и разрулишь так же искусно, как и всегда оно выходило. Мне больше некому такое доверить, ты единственный, кто никогда не подведет!» — Обещаю, я сделаю, что должно, — сдерживая эмоции и прикладывая ладонь к крышке гроба, полушепотом сказал Уильям. Чувства по нормам воспитания непозволительны, а долгие прощания тут неуместны, да и знать бы, слышит ли он их… И все же королева была права, когда говорила, что ее прощание будет самым долгим. Без слов она, можно сказать, легла на крышку гроба и просто плакала. Людей было меньше, чем на отпевании, можно было дать себе слабину, хотя будь она наедине, то наверняка бы кричала от горя. Нет ничего страшнее для матери, чем пережить своего ребенка. Вордсворт не стал дожидаться захоронения, слезы королевы слишком сильно «били» душу, было невыносимо трудно видеть все это. В придачу вечером ему предстояло пройти через эту процессию снова. Другой «виновник» действа, другие роли и лица, и наверняка в роли «безутешного члена семьи» скоро выступит он сам… *** — Повтори еще раз, что?! Именно это пролепетал с удивленным и даже озлобленным видом Вордсворт, когда по возвращении его поставили перед фактом о том, что он таки приглашен на вторую часть мероприятия, а если быть точным, на Светский прием. Нет, он, конечно, знал, что так оно и будет, но до последнего надеялся, что это известие навсегда останется лишь его ночным кошмаром. — Еще раз, для слабослышащих, — со вздохом отвечал Альберт. — Ты идешь на вечер. Вместе с Братом Петром и Сестрой Паулой. — Но!.. — Никаких «но». Это не обсуждается, — возразил Босвелл тоном, который не располагал к каким-либо возражениям. Но, кажется, Вордсворт не особо внимал к интонациям. — Я никуда не пойду. Все на этом. — Если он не идет, то и я, — вмешался в разговор Петр. — Мне оно уж точно не сдалось! А он не особенный, чтобы ему было дозволено больше, чем остальным! — Ваша правда, брат Петр, — с довольным прищуром ответил Альберт. — Слышал? Ты у нас не особенный, не подводи свое руководство! Уильям в ответ лишь недовольно цокнул и еще раз взглянул в пригласительный билет, на котором было выведено его имя и пара подписей. Как не хотелось тащиться туда! И в основном по своим личным причинам. Подводить Катерину, которая и впрямь будет там, ему не особо хотелось, но отсутствие какого-либо желания идти на «светские хроники» было сильнее. Нужно было что-то придумать… И в голову не пришло ничего лучше, чем вспомнить все свои умения драматического искусства. Зажмурившись и издав тихий стон, он приложил руку к груди и начал постепенно терять равновесие, на что успешно повелся Ватто и поспешно подхватил. Однако лишь Хьюго и повелся. — Ты все равно туда пойдешь, королева драмы. Станиславский в гробу перевернулся от твоей актерской игры. А если и помрешь, то я твою бездыханную тушу привяжу к стулу, но на вечере ты будешь! И, закончив на этой язвительной ноте, Босвелл удалился по своим делам. Приготовлений к вечеру было более чем предостаточно. А Уильям, с недовольством цокнув, поднялся на ноги и оправил на себе одежду. Посмотрев на Ватто, он увидел в его взгляде вопросительное выражение, но вместо какого-либо ответа лишь отмахнулся. Все равно ему не понять. — Мда, старик, а актеришка ты все же так себе. «Старик». Эта форма обращения год назад не давала ему покоя и задевала чуть ли не до нервного тика, потому спутать с кем-либо еще обладателя этой «колкости» он попросту не мог. — Мисс Уолш, какая неожиданность! — максимально учтиво сказал Уильям, оборачиваясь к собеседнице. Она стояла в паре метров от него, облокотившись спиной на стену, скрестив руки на груди и ухмыляясь с издевкой. Свойственное ей одной выражение. — Знакомься, Хью, Ванесса Уолш, некогда моя напарница. Мисс Уолш, Хьюго, мой ученик. — Здаров, златовласка, — махнула мафусаилка в приветливом жесте, но с беспристрастным выражением в лице. — Эта манера речи мне кого-то напоминает, — с легким прищуром пробормотал Мечник. — А вы похорошели с нашей последней встречи, видимо, земли Нетландии на вас недурно сказались, — с милой улыбкой продолжил разговор Вордсворт. — «Похорошела»? — с раздраженно-брезгливым видом повторила Ванесса. — Ты что, заигрываешь со мной, старик? — …Почему сразу «заигрываю»? — Уильям даже растерянно похлопал ресницами. — Нет, понимаю, если бы я сказал «да вы сегодня сама сексуальность!» или что-то вроде… — Хочешь сказать, я не сексуальная?! — повысила тон мафусаилка. Хьюго закатил глаза и приложил ладонь ко лбу. — …Господи, как сложно!.. — Вордсворт немощно всплеснул руками, потом, помолчав, продолжил. — Так… Вы, Ванесса, сексуальны в принципе, но не для меня. Да, вот. — Ух ты, досада-то какая, — поморщив нос, ответила Уолш. — Видите ли, — тут Профессор максимально деликатно приобнял девушку за плечи и чуть наклонил голову, точно он говорил ей какой-то свой личный секрет. — Вы такая же хрупкая, как и я. А мне и себя самого в качестве дохляка хватает. Ванесса ехидно улыбнулась. — Что, на мясцо тянет, старик? Конечно, в твои-то годы! — Да что все «старик» да «старик»! — резко отстранился Вордсворт. — Между прочим, для человека четвертый десяток — не такая уж большая цифра! Самый расцвет сил! — А еще первые глубокие морщины и болезни суставов и сосудов! — Не рушьте мои радужные реалии! — чуть поморщил нос Профессор. — Я и сам с этим прекрасно справляюсь. — Ванесса, ты все так же не даешь своему экс-напарнику спокойно жить? Приношу свои извинения, профессор Вордсворт, — послышался юношеский голос. Вирджил Уолш присоединился к этой небольшой компании. Спокойный, собранный, идеально одетый и причесанный. Что-то остается неизменным, несмотря ни на что. Стоило ему подойти, как он тут же сделал легкий поклон в знак приветствия перед Вордсвортом и Ватто. — Приношу извинения за поведение своей сестры. — Извинись за свою приторную идеальность, бро! — фыркнула Ванесса и демонстративно отвернулась от своего братца. — Мистер Уолш, как раз думал искать вас, — в выражении лица Вордсворта промелькнула некая хитрость. — Помните вчерашних незваных гостей с земель Терры? И то, что вы мне обещали ответить на ряд моих вопросов позже? Итак, полагаю, это «позже» вполне себе наступило! Удовлетворите же мое любопытство! — Видите ли… — начал было Вирджил, причем так, что было понятно, что он намерен вежливо отказать, но тут его перебил Хьюго. — Вам лучше ответить, иначе он будет пилить вам нервы до скончания века. Причем не его, а вашего. Поначалу Уолш посмотрел на блондина с непониманием, но потом, выпрямившись, видимо, все же решил удовлетворить интерес Профессора. — Что же, тогда будем по порядку. Почему Терра не имеет возможности к развитию Внешней политики. Полагаю, вы знаете ее историю? — Относительно. — К моменту начала Армагеддона у них был мощный конфликт практически со всеми Европейскими государствами. Какие-то конфликты были надуманы, какие-то имели основание, но в результате Терра не имела союзников, за счет чего понесла колоссальные потери. С учетом опыта того события, правительство решило, что и впредь не будет зависеть от сил других стран, потому не идет на сотрудничество с кем-либо по сей день. Вторая причина — личный интерес правительства. Они предпочитают полную самостоятельность, нежели импорт и содружество. — Прекрасно, с политикой разобрались, теперь про Премьера. — Ну… Тут довольно сложно объяснить… — Как вам уже сказали, если не поясните, я до скончания века буду вас мучить, — пояснил Вордсворт с довольной ухмылкой. Вирджил недолго помолчал, словно подбирая более подходящее объяснение тому, что они видели на балу, и, видимо, найдя подходящее, продолжил. — Вы же знаете сказку про Гензель и Гретель? — Еще бы! Кто ж ее не знает? — Похожая сказка есть и в Империи, только события там разворачиваются посреди суровой зимы, вместо пряничного домика заброшенная изба, а вместо ведьмы подобие человека с кожей и волосами белыми, как снег, а глаза черные, налитые кровью. Детей не уводили в лес, а они ушли сами, и счастливого финала там не было. — Ты что, начал верить в сказки? — рассмеялась Ванесса и с издевкой влепила ему подзатыльник. — Наивный трусливый братик! — Вы испугались сказки? — с не меньшей иронией спросил Ватто. — В сказки я не верю, но согласитесь, когда видишь буквальный прообраз детской страшилки, невольно начинает казаться, что это и не сказка вовсе. — …А быль, — закончил мысль Уолша Уильям. — Именно так. ***Over mountains, through the meadows, You travelled far from home By the hand of your father I'm left, abandoned, alone
Высокие кованые ворота перед усадьбой. Какие только ассоциации они не вызывали. От врат из ночного кошмара до Врат в глубины Ада. Хотя вели они ни в кошмары и ни в Ад, а к отчему дому. В который никогда не хотелось возвращаться. Но сегодня это, скорее, вынужденная мера. Ворота были открыты, повод того требовал. Стоя перед ними, юноша мешкал. Казалось, что если он шагнет дальше, то с ним что-то произойдет: убьет током или испепелит в ту же секунду. Но он прошел вперед и ничего этого не произошло. Знал ли кто в тот момент, что эти ворота и впрямь окажутся Вратами Ада… Уильям постучал кнокером в дверь. Глухой стук по тяжелому дереву прерывал эту поистине гробовую тишину. Во дворе стояли ряд машин и пара карет, вероятно, должно быть много людей и шум должен быть подобающим, но казалось, что звуки в мире попросту перестали существовать. Послышались чьи-то шаги, вероятно, женские, щелкнули замки и дверь открылась. На пороге стояла гувернантка, хрупкая женщина средних лет, но, несмотря на возраст и положение, она казалась миленькой фарфоровой куколкой, которую не так тронь — и она разобьется вдребезги. — Mon Dieu, chéri, tu es là! * — на чистом фракском сказала гувернантка и, не дожидаясь ответа, обняла юношу, точно это был бы ее родной сын, а после трижды поцеловала в щеки. — Как же я рада, что ты решился! — Bonjour, nounou,* — ответил Уильям с хоть и приветливой, но грустной улыбкой. — C'est inapproprié de dire «Salut», vraiment…* — заключил юноша с весьма мрачным видом. — Хозяина пока нет дома, гости в гостиной. Может, пройдешь к ней? — полушепотом продолжала гувернантка. — Не знаю, стоит ли? Может, лучше мне не видеть ее… мертвой. — Она твоя мать! Как можно не проститься с родным человеком? — все тем же тихим голосом продолжила она, только вот уже звучали ноты возмущения. — Да, мать. И я, как сын, чудовищно ее подвел. Голос юноши в какой-то момент дрогнул. Конечно, в случившейся ошибке можно было бы винить случай, взаимоотношения, сложности, но, по сути, виной всему была лишь его гордыня. Он поругался с отцом, с правительством, но не с матерью. И одному Богу известно, зачем он сжигал и рвал все письма и телеграммы, что приходили на его имя с обратным адресом на этот дом, ведь прочти он хотя бы одно, то узнал бы, что она звала его, что просила приехать! А есть ли он, этот Бог? — Нечего в дверях стоять, проходи, проходи! — тихо пролепетала няня, беря Уильяма под руку, заводя в дом и закрывая за ним тихонько дверь. В доме была тихая, мрачная атмосфера, и нарушать ее громкими хлопками дверей казалось кощунством. Ощущался легкий запах свечей, вероятно, отпевали покойную в доме. — Завтра процессия? — полушепотом спросил Вордсворт. — Нет, сегодня вечером. — Вечером? Хоронить человека вечером, в потемках? Это же кощунство! — Уильям уже начал переходить на повышенный тон, но его вовремя прервала няня. — Так настоял хозяин. — Да ему всегда было на нее плевать! — всплеснул руками юноша. — И вот такое отношение дополнительное тому доказательство! — Не стоит так обвинять его, chéri*. В конце концов, он твой отец. — Отец? — Уильям брезгливо поморщился. — Если этот человек принял участие в моем зачатии, это не дает ни капли моего уважения к нему! Молодая няня не нашла, что ответить. В некотором смысле она понимала его негодование. Но ее поистине христианское Смирение и Всепрощение не давали ей морального права кого-то обвинять и осуждать. Где-то в глубине души она была согласна со своим некогда воспитанником, что Хозяин — весьма суровый и в чем-то даже жестокий человек, но она многим ему обязана. Только он позволил ей работать гувернанткой, когда она по закону даже не могла полноценно за себя отвечать. Он дал работу и ее совсем маленькому сыну, потому что она не могла оставить его на кого-то из родни, поскольку ее и не было. Потому она была уверена, что даже в ее Хозяине было Добро, пусть и меньше, чем остального, но оно было. — Пойдем, я проведу тебя к матери через «наши» ходы. У рабочего персонала в этом доме были свои скрытые коридоры, они ими пользовались обычно потому, что так было проще и быстрее перейти из одной комнаты в другую, а не бродить по большому особняку кругами. И один такой коридор вел в тот зал, где стоял гроб с телом упокоенной хозяйки. Пока они шли, то оба не произнесли ни слова. У Уильяма не было на то желания. Руки предательски начинали трястись, а к горлу подступил ком, от которого невольно наворачивались слезы, но их он мог сдержать, лишь пришлось чаще моргать. Няня же молчала по той простой причине, что понимала — сейчас какие-либо слова излишни. В потайной двери пару раз щелкнул замок, и она отворилась, открывая путь в залу. — Je vais vous laisser un peu d'intimité*, — полушепотом сказала няня и удалилась. Будто она боялась разбудить покойную. Юноша в ответ молча кивнул головой и отпустил взгляд. Он не решался пройти дальше. Может, будет лучше жить и не помнить всего этого? Будет помнить ее еще живой, полной сил, те редкие моменты, когда они вместе проводили время… Нет, иллюзия не поможет. Лучше будет пройти, как бы горько ни было. Нерешительно он переступил порожек и поднял взгляд. В центре небольшой залы стоял приоткрытый светло-серый гроб, выполненный под мрамор. Что ж, хоть что-то он сделал для нее!.. Один тихий, осторожный шаг, второй, третий. И вот он рядом. — …Боже, как же ты похудела, — полушепотом сказал Уильям. Это была женщина средних лет, лишь недавно ей миновало сорок три. Да, сорок три. Он отсылал поздравительное письмо. Темные волнистые волосы были аккуратно убраны, на лицо специально нанесли легкий макияж, дабы не проступала свойственная умершему бледность, а его выражение — легкое умиротворение и даже в некотором роде радость, словно она была рада тому, что ее сын пришел. Такое же умиротворение было у нее столько, сколько он ее помнил, при любых невзгодах и трудностях. И он не мог понять — как? Как можно всегда улыбаться, быть простодушным и непоколебимым? С легкой дрожью в пальцах Уильям убрал с ее лица непослушную прядь волос и отвел в сторону, но, будто бы назло или из вредности, эта прядь вернулась на свое место. И, кажется, это стало последней каплей. Сдерживать слезы уже не было сил, это словно было ему неподвластно. И он дал волю чувствам, разрыдался, словно ребенок, и склонился над матерью. — Прости! Прости, что не приехал раньше! Я эгоист! Эгоист! Пожалуйста, прости меня! Няня стояла у потайной двери и сама украдкой вытирала время от времени проступавшие слезы. Она наблюдала со стороны, как провинившийся сын с отчаянием вымаливал прощание у той, кто наверняка его уже простила. Но вряд ли он простит себя сам. И почему он сейчас, уже стоя на коленях, льет слезы? Потому что жалеет себя? Нет, он жалеет, что упустил ценные дни, которые она хотела провести с ним. *** Приготовления во дворце подходили к завершению. Гувернантки и дворецкие расставляли декор и посуду на столах, все скатерти и ковры должны быть идеально чистыми, все должно быть совершенно. Включая и наряд самой королевы. Об этом гувернантки суетились с особой тщательностью. Неброские ткани, вышивка, минимум украшений, чтобы все смотрелось гармонично и цельно. Но сама Эстер приготовления наряда игнорировала. Ей не нравились эти корсеты и тысячи юбок — ощущение, будто носишь на себе целый тканевый магазин с подобающими аксессуарами в виде бус, страз, пайеток и всего прочего. Потому сейчас, после тщательной проверки всех деталей перед вторым вечером, она сидела в гостевой в легком платье, расслабившись в широком кресле, и компанию ей составляли Ион и Асто. Неизвестно, когда еще она сможет увидеть людей из Империи в столь непринужденной обстановке. — Скажите, у вас там много всего переменилось? — с нескрываемым любопытством поинтересовалась Бланшетт у гостей. — У госпожи Асто вот появился новый ухажер! — с хитрой лыбой ответил Ион, смотря на Герцогиню Киевскую. — Помолчи! — угрожающе оскалилась Асран. — Я сам видел, как она обнималась с Байбарсом! — Байбарсом? Главой стражи? — с восторгом переспросила Эстер, теперь уже поворачиваясь к герцогине. Вместо ответа Астороше с недовольным видом отвела взгляд в сторону, скрестила руки и ноги, а на щеках проступил легкий румянец смущения. — Ну… Может, и обнимались… — пробормотала в ответ девушка, но потом резко перешла в наступление. — Но тебя, мальчишка, это не касается! — Еще как касается, Байбарс работает на мою бабушку! — Так, да? Хорошо. Эстер, а знаешь, Ион весь год сочинял тебе любовные письма, но, я так понимаю, ни одно так и не отослал, верно? — повернулась она к Иону с видом победителя. Тут уже румянец проступил не только у Иона, но и у Эстер. — Ничего такого я не писал! — с легким заиканием запротестовал Фортуна. А Эстер в ответ лишь рассмеялась. Не потому, что ее позабавила сама ситуация, нет. За этот год она уже и забыла, что это — простые разговоры ни о чем с друзьями, жаркие споры и не на политические темы, смущения и возмущения. — Нет-нет, ничего такого, господин Ион, — вытирая проступившие от смеха слезы, пояснила Бланшетт. — Просто я так соскучилась по вам обоим! И по Сес. Жаль, что она не может ездить в другие страны. — А ты не будешь против, если мы тут задержимся на пару дней? — с еще легким румянцем на щеках спросил Фортуна. — Конечно не против! Наоборот, буду только рада этому! И пока юная королева обсуждала со своим другом то, как они проведут те пару дней, которые он будет во дворце как простой гость, Астороше со стороны наблюдала за ними и улыбалась, как обычно улыбаются матери, когда наблюдают за тем, как их маленькие дети пытаются «играть» во взрослую жизнь. Весьма умилительно выглядело то, как они планировали, куда пойдут, где проведут время и как это все можно организовать. — Ты мне лучше вот что скажи, Эстер, — перебила их милую беседу Асран, — кто же будет идти с тобой на вечер в качестве «почетного гостя»? Тут же практически все — иностранные политики и дипломаты. — Как кто? Вы и господин Ион, — с легкой улыбкой ответила Эстер. — Гости с Империи в какой-либо стране — весьма редкое явление, особенно официальные. В данном случае ваш визит — это первый шаг к укреплению дипломатических отношений в мире. Кто знает, быть может, после этого дня что-то и переменится. Всю эту вдохновленную и весьма серьезную речь юной королевы юный граф слушал с нескрываемым воодушевлением. С того момента, как они познакомились, в жизни Иона многое поменялось, включая и мировоззрения. И потому сейчас, когда речь шла о дальнейших переменах, и явно в лучшую сторону, он несказанно был рад этому и в какой-то степени горд этой рыжей «терранкой». — Рот прикрой, мальчишка, муха залетит, — отшутилась в конечном итоге Астороше, ухмыляясь при этом. Ион в ответ не сказал ни слова, лишь больше покраснел и чуть отвернулся от юной королевы. А она, немного смущенная этой сценой, тихо хихикнула. Юному графу к лицу такой румянец. *** За час до назначенного времени ко дворцу стали подъезжать приглашенные гости. В большинстве своем это были дипломаты и титулованные господа Альбиона и Европейских государств. Пока не начался сам вечер, гости могли найти свое место по приглашению, поговорить со знакомыми или иностранными гостями или же просто послушать музыку, которая здесь тоже исполнялась «вживую». К удобству многих, это мероприятие не имело отличительного дресс-кода, потому мужчины так же были во фраках, а женщины — в строгих платьях и подобающих аксессуарах. Только в этот раз даже мисс Джоселин сочла нужным следовать установленным правилам и таки надела платье, которое было скромным в сравнении с многими ее другими. В этот раз Петр успешно смог собраться сам, без посторонней помощи. И дело даже не в том, что он не был замечен, как раз наоборот. То ли Профессор на сей раз счел все приемлемым, или же ему было все равно — это уже одному ему известно. И теперь глава Бюро вместе со своим верным секретарем в лице Паолы, которая была в другом, еще более строгом наряде, вел серьезные светские беседы с дипломатами Альбиона. Точнее сказать, их вела сама Паола, Петр же стоял где-то рядом с видом, будто он присутствовал там чисто физически. Профессор тоже был во дворце. Ну, почти. На самом деле он был недалеко от главных ворот, докуривал трубку и болтал с Альбертом, по сути, ни о чем. Неизвестно, когда ему перепадет возможность выкурить в этот день следующую. За этим делом его удачно поймал один из вчерашних сотоварищей на балу, Георг. Видимо, он, как и некоторые другие из гостей, предпочел дойти до дворца своим ходом, то есть пешком. — Так, а вот сейчас не понял, — с нотой раздражения начал он. — И тебе тоже Добрый день, — с довольной ухмылкой поздоровался Вордсворт. — Чего не в духе-то? — спросил Альберт, так же довольно ухмыляясь. — Ты ему позволяешь? Тут Георг со скепсисом указал на дымящуюся трубку в руках Уильяма. Вордсворт и Босуэлл с непониманием переглянулись. — Ну, это его право, как бы, — неуверенно возразил Альберт. — Вот именно, — с полным равнодушием поддержал его Уильям. Тут Георг молча взял Вордсворта за грудки пальто и принялся его трясти. — Папаша астматик, мамаша от туберкулеза легких померла, сам в школе вечно с воспалением легких слегал! Тебе что, жизнь не мила?! Затяжная форма суицида?! «Господи, да лучше б я промолчал», — промелькнула мысль в голове Профессора. Да и приблизительно такое же сожаление сейчас читалось в его безэмоциональном выражении лица. Стоило Георгу перестать его трясти, как Уильяму пришло же в голову подлить масла в огонь и, сохраняя то же выражение лица, сказать: — Ты закончил? И, будто бы назло, Георг снова потряс его за ткань, при этом издав раздраженное шипение, а после, отпустив и обойдя его и Альберта, пошел прямиком ко дворцу. — Ох уж это наигранная забота о тех, кого толком и не знаешь, — сказал задумчиво Уильям, сделав очередную долгую затяжку. — Многие этим грешат, стараясь сделать себя лучше за счет кого-то. Пойми их и прости, — ухмыльнулся Альберт. — Прощаю вам грехи Ваши, дети мои, Amen, — и тут Вордсворт перекрестил перед собой воздух с видом мудрого и правильного священника, что заставило Босуэлла невольно рассмеяться. ***Hear my voice, remember who cradled you Who loved and swore to guide you, through the darkest hours of your life, Return to me, if only tonight.
Кенсал-Грин. Одно из кладбищ Лондиниума. Именно здесь, в семейном склепе, и было решено захоронить тело любящей матери, достойного коллеги, ученого. Священник, как и было положено, зачитывал последние необходимые для процессии тексты, рядом с могилой стояли коллеги упокоенной, ее родители, друзья, супруг. И больше всего именно ее сына напрягало то, что среди тех, кто пришел проститься, были родители той, которую он любил, кажется, больше жизни. Наверно, она тоже где-то здесь захоронена, только ему неведомо где. Оно и к лучшему, есть иллюзия, что она и не мертва вовсе, а просто куда-то уехала, живет где-то далеко и счастлива. А ее родители… За эти пару лет они мало изменились. И, пожалуй, единственные, кто не посмотрел на него косо. И трудно понять, разделяли ли они мнение большинства, что он — убийца, преступления которого сокрыл наследник короны, или же имели на то свое мнение. Юноша стоял в стороне от всей процессии, не хотел принимать в этом участия. Точнее, не мог, морально не мог. Голос священника умолк. Он закрыл молитвенник и дал жестом понять, что прибывшие могут проститься с умершей перед захоронением. Подходили все, кто приехал, кроме двоих. Сын не решался ввиду того, что чувствовал за собой предательство и было просто совестно, а ее супруг просто потому, что не хотел. Весь его вид показывал, что он уже ждет, когда это побыстрей закончится, чтобы вернуться к своим делам. Про него знающие люди говорили: «Без рода и племени». Все потому, что он стал тем из немногих, кто в результате заключения брака сменил свою фамилию на фамилию жены. Говорят, семейные распри из-за его несносного характера. Впрочем, даже его внешность говорила о том, что он человек своенравный. Острые скулы, прямой нос, брови в вечно нахмуренном выражении и пепельного цвета волосы, аккуратно зачесанные назад. И его верный друг, которого Уильям еще с детства звал Крысой ввиду внешнего сходства, тоже был тут. Только, в отличие от вдовца, таки простился с усопшей. Сотрудники кладбища прикрепили к ручкам гроба канаты и аккуратно спустили его в могилу, после чего канаты были кинуты следом поверх. По крышке гроба загремели крупные куски земли, глины, маленькие камушки, что тоже временами попадались. По сути, вся процессия проходила довольно тихо, ведь здесь так принято — держать все в себе, не показывать на людях. Потому в процессии не принимал участия сын, ведь держать в себе не выходило. Уже нет.