I Stand. Реквием

I have come to see you reviled me Reproved me with a sigh Now from different shores, a made-up story's told Through my tears of yore

— Что-то не вижу вашего рвения, Профессор, — начал с издевки вместо приветствия брат Петр, подойдя к пришедшему в залу Вордсворту со спины. — Что же это? Лампочка перегорела за последний месяц? После таких вопросов Уильям обернулся и с настораживающим вниманием стал рассматривать Петра, начиная с лица и заканчивая обувью. А затем сначала жестом поднял его бабочку, потом челку, хвост. — Что вы делаете? — с настороженностью спросил инквизитор. — Ищу кнопку для отключения режима «Римский мачо». И после этих слов он резким жестом приподнял подол фрака и как бы заглянул под него, что Петр быстро пресек, резким жестом скинув ткань обратно с возмущенным видом. — Таки нашел, — торжествующе щелкнул пальцами Вордсворт с соответствующим довольным видом. — Ну вас к черту! — цокнул языком Орсини и отошел на пару шагов подальше. Кто знает, как еще этот ученый вздумает пошутить. — Если кому-то тут и нужно шарахаться, так это мне, — с язвительной ноткой пошутил Вордсворт. — Кстати, о шутках… Тут Профессор полез за бумажником в нагрудный карман фрака и вынул из него несколько купюр, которые с полным безразличием протянул Петру. Инквизитор с непониманием посмотрел сначала на деньги, потом на Вордсворта. — В чем подвох? — спросил Орсини, однако деньги все же принял. — Я забыл предупредить вас об одной нашей национальной особенности, прежде чем мы начали играть в бильярд вчера. Видите ли, в чем дело, — тут Уильям подошел поближе и перешел на шепот, — в этой стране есть мнение, что каждый, кто урожден альбионцем, — заведомо победитель. — То есть вы бы выиграли независимо от того, как бы я играл? — Именно, — и он утвердительно кивнул головой. — Но за то, что подпортили мне туфли, вы мне все же должны. — Как знал, что тут не без подводных камней! — с разочарованием цокнул инквизитор, пряча в карман купюры. Наступила пауза. По сути, ни Петру, ни Профессору не были особо знакомы и важны те люди, которые в данный момент присутствовали в ближайшем окружении. И знали они только друг друга из всего того робкого десятка, что был рядом. — Итак, Профессор, — начал Петр после минутной паузы. Ему как-то невзначай вспомнилась вчерашняя беседа между Вордсвортом и его товарищами, — как я вчера понял из разговора, невольным свидетелем которого я стал, вы — бисексуальны, так? — На заборе тоже много чего написано, — ухмыльнулся Вордсворт. — И странно, что вас это волнует. — Не то чтобы волнует. Но вы же сами вчера это сказали! — Это внутриколлективный юмор. Понятный лишь той группе, где он звучал. — Вот как… — с пониманием отступился Орсини. Хотя на деле он ничего не понял. Вновь наступило незначительное молчание. Причем такое, что можно было при желании подслушать разговоры других, кто был в ближайшей паре метров. — А еще какого рода юмор звучал в ваш адрес? — внезапно повторно прервал молчание Петр. Вместо ответа на этот вопрос он получил взгляд, полный подозрений и укора. И этот взгляд держался до тех пор, пока Инквизитор не отмахнулся с фразой: «Все, молчу!». Хотя потом через какое-то время ответ был получен, пусть и весьма неожиданный. — Ну, была одна, — Вордсворт скрестил руки и равнодушно пожал плечом. — Шутка, будто первый свой, с позволения сказать, Опыт — если вы поняли, о чем я, — я получил от книг. — В смысле? — судя по интонации, Петр был в явном замешательстве от постановки самого ответа. Если бы прозвучало что-то в духе «получить опыт Из книг», то еще куда ни шло, но «От книг»? — Смотрите, — создалось впечатление, словно у Профессора проснулся азарт, потому он с живостью начал все им сказанное показывать жестами с нескрываемым энтузиазмом, — берете книгу с мягкой обложкой, скручиваете ее в трубку и… — Избавьте меня от подробностей! — процедил сквозь зубы Орсини, когда до него дошло, к чему ведут все эти объяснения. Видимо, несмотря даже на то, что Вордсворт прекратил какие-либо пояснения, воображение инквизитора все же дорисовало всю эту картину, что отразилась на лице в виде румянца смущения. А сам «покаявшийся», сдерживая внутренний смех, не удержался от пояснения. — На самом деле, я это на ходу придумал, — чуть наклонившись к Петру, шепотом сказал Уильям. И после этой фразы румянец стал только больше, — и оно того стоило, — заключил он с довольной ухмылкой. Спустя какое-то время к этим двум весьма незаметно подошел Альберт и тактично попросил Петра оставить их одних. Такие сложности понадобились премьеру для, казалось бы, мелочи, на деле же для весомой трудности — по крайне мере, для них обоих. Тот, чьего прибытия они оба не ожидали, в конечном итоге приехал, о чем и оповестил Вордсворта Босуэлл. — Как ты там сказал? «Что поменяется за одну ночь»? Видимо, что-то поменялось, — с язвительной интонацией и разочарованием ответил на новость Профессор. — Откуда мне было знать? — полушепотом ответил Альберт, всплеснув руками. — На него это не особо похоже. — Именно! В этом и трудность, что он всегда делает то, чего от него меньше всего ждут! Следом за Альбертом о прибытии нежеланного для этих двоих гостя решил оповестить Уильяма Георг, подойдя к ним обоим с довольным видом. — Представляешь, твой папаша приехал! — Да ты что? — с наигранным удивлением ответил Вордсворт, приложив руку к сердцу. — Да быть не может! — Переигрываешь, Уильям, — предупредил Альберт. Впрочем, его слова были проигнорированы что Вордсвортом, что Георгом. — Пожалуй, пойду и скажу ему, как его сын себе жизнь калечит. Авось примет меры! — Нет, что ты! Не надо! — продолжал ломать драму Уильям. — И даже не думай останавливать! — Георг, сарказм, видимо, и впрямь для тебя как иностранный язык, — теперь уже с полным беспристрастием пробормотал Вордсворт. — Можешь прикрывать свою панику чем угодно, а я пошел. А вот и он, кстати! И тот тут же рванул исполнять свою же угрозу. Он быстро подошел к мужчине, который, видимо, не скучал с момента своего приезда, поскольку проводил время за беседой в компании людей приблизительно того же возраста, что и он сам. Среди них был и тот мужчина, которого Уильям назвал «Крысой». Георг и впрямь начал с ним разговор, что-то живо ему рассказывал, временами оборачиваясь и показывая в сторону Вордсворта и Альберта, причем первый стоял с видом, будто Георг вел беседу с Врагом народа, и он презирал теперь обоих. — Смотри-ка, а реакция на Георга у него прям, как у тебя, — попытался разрядить обстановку Альберт. Только никакого ответа не последовало. — Может, хотя бы поздороваешься? Рукой махнешь там? — Зачем? — жестко переспросил Вордсворт. — Ну, может, затем, что он твой отец родной? Тут Уильям медленно повернулся к Босуэллу с таким видом, точно тот только что назвал Землю плоской. — Знаешь, Альберт, с таким, как ты выразился, Отцом родным лучше быть безотцовщиной! — процедил он сквозь зубы. ***

Over mountains, through the meadows He carried you far from home By his hand, the hand of your father We're left, abandoned, alone

— И что за цирк ты там устроил?! По завершении похоронной процессии Уильям вместе с отцом и его другом вернулись в стены родного дома. Гости разъехались по домам, заранее обговорив время и место поминок. И стоило только этим троим перейти порог и закрыть за собой дверь, как от равнодушного вида хозяина дома не осталось и следа, а на его место пришла ярость. — Цирк? Так вот чем ты считаешь простые человеческие эмоции! Цирком! — на тех же повышенных тонах ответил юноша. — Ребят, пожалуйста, давайте без ссор! Только-только покойницу вынесли, не тот момент для распрей! — постарался успокоить родственников «крыс». — А тебе, святая ты простота, слова не давали! Такого рода обращение, тем более в грубой форме, другу хозяина дома явно было не по душе, но возражать он не стал. Себе дороже, потому лишь молча отмахнулся и не стал впредь вмешиваться в их перепалки. Зато на поднявшийся шум подоспели девушки из персонала, которые теперь стояли в стороне и молча наблюдали. Впрочем, их никто не заметил. — Закопали ее, туда ей и дорога! — Знаешь, что мне интересно? — продолжил нападение юноша. — Как такое могло произойти, что в доме ведущего хирурга Лондилиума, Доктора Наук, придворного королевской семьи умирает жена от туберкулеза легких? Простого. Туберкулеза. Легких! — На что ты, паршивец, намекаешь? — процедил мужчина сквозь зубы. — На то, что каким нужно быть слепцом, чтобы дать своей же жене умереть от столь очевидной болезни. А может, тебе попросту не хватает компетентности, а? — Ты бы попридержал язык, мессия! — Что? Правда слух режет? — Нотаций священника мне в этом доме не нужно! — Ну да, конечно! Ведь за живое цепляет то, что священник знает больше, чем квалифицированный врач! После этого выпада хозяин дома быстрым шагом подошел к молодому человеку и с силой ударил по лицу. Удар был настолько мощный, что девушки, которые стояли в стороне, вскрикнули, а «крыс» прикрыл ладонью рот и с ужасом смотрел на этих двоих. Уильям молчал и даже не двинулся поначалу, но потом выпрямился и, подняв глаза и посмотрев на отца, продолжил: — Ублюдок ты! И последовал второй удар, кажется, еще более сильный, поскольку юноша оступился и по инерции сделал несколько шагов отступления и прикрыл пол-лица рукой. Девушки вскрикнули снова, но им было приказано замолчать. — Смотрите, какое поистине христианское смирение! — съязвил мужчина. — Ударили по одной щеке, подставь другую! Какая праведность, аж тошно! — Что же? — с ухмылкой продолжил юноша, вытирая пальцами кровь с рассеченной губы. — Жабо давит, что священник поболе твоего знает? Последовал очередной замах, но тут мужчину остановил его же друг, схватив его со спины за запястье. — Руку отпустил! — Хватит с вас обоих! Не пристало ругаться в такой день! — Да кто ты такой, чтоб учить меня жизни?! Уильям воспользовался моментом и рванул к лестнице, ведущей на второй этаж. Там была его комната, где он на время оставил свои же вещи, да и было желание забрать еще и другие. А вслед ему последовал выкрик. — Катись с глаз моих! Собирай манатки, и чтоб больше я тебя в этом доме не видел! Вали туда, откуда приехал, и не высовывайся! Затем только и пришел, чтоб не появляться впредь. Найдя под кроватью пустой чемодан, юноша принялся складывать туда все, что считал нужным. Книги, различного рода инструменты, наработки еще с институтских времен, фотоальбомы, памятные вещи. Что-то было в свободной доступности, за какими-то вещами пришлось подолгу тянуться и разгребать их среди груды всего остального барахла. За сборами его застал «крыса», который постучал в дверь, прежде чем войти. — Я его успокоил немного, — начал мужчина. Его слова были проигнорированы, более того, юноша даже не повернулся в его сторону. — Он перегибает палку, само собой, но тебе бы не стоило его провоцировать, тогда можно было избежать всей этой потасовки и… — Слушайте, — резко развернувшись к собеседнику, начал Уильям, — кто вы такой, чтобы учить меня жизни? Кто Вы, чтобы оправдывать его поступки? Только крысы — такие, как вы, — после того как что-то произошло, пытаются сделать что-то, будто они к этому причастны! Где было ваше якобы Благородство, которое вы сейчас выпячиваете, когда он распускал руки?! Наступило молчание. Юноше нечего было добавить, а «крысе» нечего было и сказать. По крайней мере, пока. Приветливость с его лица сошла, а на ее место пришла суровость. — А знаешь, Уильям, ты недалеко от него ушел, — спокойным голосом ответил на гневную тираду мужчина и пошел к двери. А вслед ему полетело первое, что попалось под руку. *** — Через десять минут начнут, — полушепотом сказал Уильям, схватив перед этим Петра под руку. — Помните, на какие темы разговор вести нельзя? — Внешние данные, здоровье, политика, религия, — пробубнил в ответ Орсини с видом, будто все это ему уже осточертело. — Про политику можно, случай дозволяет, а вот про религию, зарубите себе на носу, ни в коем случае, ясно? — Да ясно, ясно. Что вы нервничаете- то, в самом деле? — Нервничаю? Я? Скажете тоже! — с нервным смешком отмахнулся от подозрений Петра Вордсворт. Хотя мысленно он признал для себя, что да, приезд отца заставил его знатно занервничать. И с какого черта ему приспичило приехать? Никогда же до этого не посещал таких мероприятий, а тут на тебе! Что же такого ему растрепала эта крыса, раз он сорвался и нарушил свою же «традицию» игнорирования светских приемов с явно политическим подтекстом? За несколько минут до прихода хозяйки мероприятия гостей попросили занять их места с учетом указанного в пригласительном письме. Не спеша гости последовали просьбе служащих и нашли свои места, что сделали и гости с Ватикана. Место Паолы было близко к главному столу, где в дальнейшем сядет королева и высокопоставленные гости из-за рубежа, а места Петра и Уильяма были пусть и рядом друг с другом, но в то же время подальше, что позволяло расслышать то, что обсуждалось за главным столом. Стоило им найти свои места, как напротив буквально через пару секунд оказался тот, кого Вордсворт меньше всего хотел бы видеть. Он никак не поменялся в лице, хотя мысленно хотел провалиться сквозь землю и в то же время искренне сожалел, что это невозможно. Королева Эстер Бланшетт появилась тихо, без официальных речей от служащих, как было вчера на балу во время прихода каждого из гостей. Она, держа гордо поднятой голову и сохраняя невозмутимый вид, неспешно подходила к своему центральному месту; гости, мимо которых она проходила, делали легкий поклон в знак уважения, на что она чуть кивала головой. Вместе с ней шли Ион и Астороше в также строгой одежде и с таким же невозмутимым видом, а рядом с ними были руководители других стран, в том числе король Германики. Как только гости и королева подошли к своим местам, Эстер, чуть откашлявшись, слегка расправила плечи и начала свое приветствие. — Приветствую всех Вас на втором официальном вечере! Должна сказать, что данное мероприятие является важнейшим в истории наших государств. Для нас это большая возможность продолжить наше содружество, совместную работу, мы имеем шанс прийти к новым соглашениям и решить вопросы, которые ранее не удавалось урегулировать. Мне, как хозяйке этого мероприятия, искренне хотелось бы верить, что после того, как этот вечер подойдет к концу, изменится не только наше личное впечатление друг о друге, но и картина мира в целом! Да будет так! По завершении речи королевы гости и ее подчиненные негромко, как и полагалось, зааплодировали, после чего заняли свои места. Гости вели между собой беседы различного толка. Кто-то — действительно важные разговоры, поднимая проблемы межгосударственного толка, кто-то вел чисто светские беседы, в основном это были лондилиумские дипломаты. И если кто-то как-то был вовлечен в беседу, то Вордсворт хранил молчание сродни молчанию партизана, лишь вертел с задумчивым видом бокал вина. Даже Петр нашел, с кем вести разговор, и это были именно что более политические темы, нежели религиозные. Безусловно, политика — не его область познания, но поскольку он работает с кардиналами и Папой, то что-то ему да было известно. В ближайшем круге гостей находился еще один человек, который оставался безмолвен, и это был именно «незваный гость», но зато он с вниманием и любопытством слушал разговоры других, а именно той группы людей, что сейчас разговаривали с Орсини. Именно этот факт и напрягал Уильяма, потому он вслушивался в каждое слово, что только можно было расслышать, дабы разговор не зашел в «запретное» русло. И тут молчание незванца было прервано, причем весьма красиво, на латыни. — Весьма занятно наблюдать такой живой диалог на политические темы от служащего Ватикана, — с легкой улыбкой начал мужчина. Поскольку слова были сказаны на латыни, поняли их не все, лишь те, кто должен был их понять, а именно что Орсини и Вордсворт, но если первый тут же обернулся в сторону того, кто сказал те слова, то Вордсворт лишь оставил бокал в покое. — Вас что-то смущает? — на тот же манер ответил Петр. — Смущает? Вовсе нет! Просто то, что священник разбирается в политике, редкий феномен. После последней фразы мужчины Уильям чуть поморщил нос. Каков льстец, аж тошно. — Вообще, достаточно много священнослужителей разбирается в политике, причем намного лучше моего, — продолжил разговор Петр. Рыба заглотнула наживку… — Разве может кто-то разбираться в этом лучше, чем глава Инквизиции? Мне казалось, остальные знают не более Священного Писания, — продолжал речи на латыни мужчина. И не успел Петр что-либо ответить, как он почувствовал, как его сбоку ударили по ноге, словно пресекая мысли. Ему было очевидно, кто именно ударил, потому теперь он с непониманием посмотрел в сторону Вордсворта, который делал вид, что все так же с полным беспристрастием изучает то, как ведет себя вино в бокале. — Точнее сказать, Священное Писание я знаю лучше, чем политику, — с самоиронией решил ответить инквизитор. И получил по ноге второй раз, только теперь Орсини это проигнорировал. — Ну не знаю, — пожал плечами собеседник Петра, — полагаю, изучить Писание довольно просто. Как говорится, любой дурак сможет… — À votre place, je ne commencerais pas une conversation sur une voie religieuse,* ( На вашем бы месте, я не стал бы заводить разговор в около религиозное русло.) — вмешался в разговор Вордсворт, отведя взгляд от бокала. — Je suppose que vous n'êtes pas à ma place,* ( Полагаю, вы и так не на моем месте.) — в более жесткой манере, но с той же полуулыбкой ответил мужчина. —  Si je puis me permettre, je voudrais régler cette question en privé.* ( Если позволите, я хотел бы урегулировать этот вопрос наедине.) — Pourquoi pas?* ( Почему бы и нет?) Подобного рода действия, как уход во время таких мероприятий, считается не особо приличным жестом, однако это не было тем, что было табуировано, прямо как танцы двух мужчин или женщин. Именно поэтому Вордсворт и решил воспользоваться этой лазейкой. Он, как и его оппонент, убрал с колен салфетку, оставил ее на столе и, бесшумно поднявшись со своего места, направился к выходу из зала. На тихий вопрос Петра о том, что именно сейчас происходит, Уильям дал понять, что это не то, насчет чего стоило бы беспокоиться. Королева Эстер хоть и была вовлечена в серьезные политические разговоры, все же обратила внимание на то, что двое мужчин направились к выходу, и, поскольку она таки не знала всех нюансов, тактично окликнула Альберта, который был на расстоянии от нее. Он и сам проследил за тем, как уходили эти двое, и лишь отмахнулся, мол, ничего страшного, хотя сам, отметив, кто именно уходит, чуть ли не залпом выпил все содержимое своего бокала. Запахло жареным… — Смотрите, как интересно получается, — с ухмылкой начал Уильям, как только они оба вышли и закрыли входную в зал дверь. — Человек, который всю жизнь сторонился светских встреч, вдруг ни с того ни с сего приходит на одно именно самое что ни на есть светское мероприятие. Это, уж простите за выражение, с какого черта? — Да так, просто захотелось, — пожал мужчина плечом. — Не каждый день в страну заезжает цирк уродов с самого Ватикана. — Я бы попросил, — процедил Уильям сквозь зубы. — Прекрати вести разговоры к тем темам, в которых ты ноль без единицы! — Как подданный свободной от всей этой ерунды страны, я волен вести разговор на любые темы, которые мне заблагорассудится, и такой сопляк, как ты, не смеет указывать мне, о чем говорить, а о чем нет. — Это не то место, где стоит вести к межгосударственному конфликту! — Разве? — тут мужчина с хитрецой ухмыльнулся. — С того момента, как эта пигалица взошла на трон, вся наша власть идет на то, чтобы начать тесное сотрудничество с вами, религиозными фанатиками… — Сейчас бы всех под одну гребенку… — пробормотал Вордсворт, схватившись двумя пальцами за переносицу. — И большинство, включая меня самого, будут только рады, если по итогу этих встреч отношения между нами и Ватиканом уйдут на нет! — Или все пойдет ко второму Армагеддону, — убрав пальцы от лица, ответил Уильям. — Это, конечно, в разы лучше, чем работа с якобы «фанатиками». — Тут без «якобы». Какой здравомыслящий человек в наше время будет верить в эту чушь! Хотя с кем я обсуждаю это, с таким же придурком! — Хотя да, с кем я обсуждаю дипломатию, — Профессор сделал наигранно задумчивый вид. — С тем, кто о ней слышал лишь на уроках в школе, ведь в дальнейшем мы все решаем через брань, переход на личности и прочие фишки среднестатистического быдла, верно, papa? Вместо ответа на выпад последовала сильная пощечина. Вордсворт поначалу ничего не отвечал, лишь замер в том положении, которое принял после удара, то есть лишь повернул голову в сторону, на которую последовал удар. Но потом, выпрямившись и снова повернувшись к оппоненту, надменно ухмыльнулся и продолжил нападать: — Физическая сила вместо вразумительного ответа. Аргументы, я так погляжу, попросту иссякли. И снова удар по лицу, сильнее первого. — Я ведь и ответить могу! — с той же ухмылкой продолжал Вордсворт. — Ну давай же, удиви меня! И после этой фразы с лица Уильяма сошла та самая ухмылка. Ударить того, кому под седьмой десяток? Конечно, есть за что и есть порыв, но этот выплеск эмоций может отнять у человека жизнь по вполне естественным причинам. Да и как бы он его сильно не ненавидел, он все же его родственник. — Не можешь, — парировал оппонент, — кишка попросту тонка. Это ваше христианское всепрощение, ваша правильность, мозги этой дурью промыли, потому и не решаешься! И, закончив на этой ноте, мужчина проследовал обратно в зал. Как только он ушел, Вордсворт дал волю эмоциям и что есть силы ударил ногой об пол. В его голове вертелось множество бранных оборотов, тысячи фраз, которые бы он с радостью ему высказал, но банальные нормы приличия ему этого не позволяли. И это странное, чуть щекочущее ощущение на подбородке, что это? Уильям коснулся подбородка и посмотрел на пальцы. Кровь. — Черт возьми! — процедил он сквозь зубы. Быстро сняв перчатку, он принялся вытирать с лица следы крови. Вот вляпался так вляпался! И как теперь возвращаться в зал? — Сэр? Кто-то окликнул его с другого конца коридора. Это был один из персонала, который должен был подносить новые блюда и напитки. — Вот, возьмите, — и юноша протянул Уильяму свой платок. — А отражение в посуде можно использовать как зеркало. — Отличная идея, — с улыбкой ответил Вордсворт, принимая платок и следуя совету. — Мне казалось, вам не положено давать свои вещи кому-либо, разве нет? — Вложу вместо платка салфетку, на нас все равно внимания никакого, — отмахнулся юноша. — Чего это ты? Мужская солидарность? — сказал другой такой же служащий с усмешкой.  — Считай, что да. Мой папаша тоже вечно чмырил и сейчас продолжает. Не моя вина, что мне суждено было родиться в низшем сословии и максимум, что мне светит, это работать здесь! Выше попросту не прыгну! Стоит ли говорить о том, что к словам Уильяма и не собирались прислушиваться? Конечно же нет. Велись все те же разговоры, как назло, они стали заходить во все более дальнюю степь. И он прекрасно понимал, зачем это делалось. Нет, дело не в глобальных мотивах его отца, тут все было менее масштабно. Тот стремился завести разговор настолько далеко, чтобы в итоге выставить Орсини, как и всех из Ватикана, в негативном русле. Наверняка «крыса» растрепал, что у Петра весьма крутой нрав и что его легче всего вывести из себя, потому теперь вот такими неспешными темпами сейчас под инквизитора копали, дабы в какой-то момент тот, подобно вулкану, взорвался и опозорился. Это и раздражало Уильяма больше всего. Раздражало, что план настолько прост и очевиден, что он его прекрасно понимает и при этом никак не может повлиять на исход событий. Он не может пресечь Петра, пытался, не может остановить отца. Все, что в его силах, это постараться начать вслушиваться в разговоры других. Но он не мог этого сделать, не давало осознание того, к чему может привести взрыв эмоций Петра. И он сидел, вслушивался в разговор этих двоих, понимал всю суть, к чему ведется беседа, и молчал — максимум, что отображало его эмоции в данный момент, так это вилка, которую он практически согнул вдвое. И, кажется, тогда, когда зубцы коснулись другого конца, разговор вошел в опасное направление, что Уильям с яростью пресек лишь одним выкриком. — Да с какого рожна тебя это все волнует?! В зале наступила гробовая тишина. До Уильяма быстро стало доходить, что он сделал. А затем и то, что вывести из себя стремились и не Петра вовсе, а его самого. И он повелся. Снова. Оппонент с видом победителя взял со стола бокал и чуть пригубил. А Вордсворт, оскалившись, кинул на стол салфетку. — Дальше сами, — пробормотал он в ответ на вопросительно-удивленный взгляд Петра и рванул в сторону выхода, отмахиваясь от рук охранников, которые по уставу должны были проводить нарушившего приличия из зала. Не один Петр был удивлен этой картиной. Так же удивились и Эстер, и кардинал Сфорца. Альберт в еще тот момент, когда услышал выкрик, беззащитно закрыл лицо руками. Таки это произошло. — А у ваших агентов крутой нрав, как я посмотрю, кардинал Сфорца, — с довольной ухмылкой прокомментировал произошедшее Людовиг. — Этого агента мы вам не отдадим, — с учтивой улыбкой ответила Катерина, хотя она не могла понять, что же могло произойти, чтобы такого хладнокровного человека, как Профессор, можно было вывести из себя. — Я пойду разузнаю, что там да как, — с легким кивком головы сказал Альберт и, тихо поднявшись со своего места, проследовал в погоню за нарушителем спокойствия. — Я обратно не пойду! Хватит с меня позориться! — выкрикнул Вордсворт, в спешке накидывая пальто и надевая шляпу. — Да притормози ты! Я могу все урегулировать, все и забудут об этом инциденте! — Они, может, и забудут, но Я не забуду! И Он не забудет! Уильям уже вышел из дворца на улицу, буквально сбегал по лестнице, а Альберт без верхней одежды старался его нагнать и по возможности уговорить вернуться обратно. Апеллировал и важностью мероприятия, и тем, что там было его же руководство, которое могло влепить выговор, но все было тщетно. — Да Откуда мне было знать, что, пригласи я его, произойдет такое?! Босуэлл, выкрикивая это в отчаянии, явно не думал о том, что именно он сейчас говорил. А из этой его фразы вытекало многое: и то, что он рассылал приглашения, и то, что он делал распределение мест за столом и что именно он решал, кто идет, а кто нет. И осознание этого факта довело Вордсворта до крайней точки. — Повтори еще раз, что? — оборачиваясь к Альберту, произнес Уильям. — Клянусь, я не думал… — Вот именно, что ты ничерта не думал! — Я надеялся, что вы наконец сможете найти общий язык! Я как лучше хотел! Альберт попытался схватить друга за руку, чтобы была возможность вернуть его обратно во дворец, но Уильям резко отстранился и развел руками. — Ради всего святого, Альберт, не доводи до греха, — сказал он, смотря на друга исподлобья. А Альберту и нечего было на это ответить. Он понимал, что в этом есть его вина, и она весомая. И отнекиваться от этого нет никакого смысла. Потому, пожалуй, лучшим его решением в данный момент было дать Вордсворту уйти, оставить его в покое. По возвращении в отель первое, что сделал Уильям, это с силой оттолкнул от себя кофейный столик, который как нельзя кстати был под ногами, потом нашел в вещах фляжку с коньяком и кинулся ее опустошать. И лишь потом, когда алкоголь начал действовать и немного затуманил рассудок, взялся за трубку. На приеме его отец пробыл еще с час, не ведя дальнейшей дискуссии с Петром, и незаметно покинул зал, проигнорировал взгляд друга, полный осуждения. После мероприятия Альберт, вернувшись домой, засел у себя в кабинете, надеясь там переварить весь свой проступок, за чем его застала его супруга. — Что-то случилось? — тихо спросила она, положив руки на плечи супруга. — Случилось. Я ужасно подвел друга… Снова. ***

Rename me like a master from upon your bloody throne I'll go forth here in silence and abandon my home In the last light of noonday, I fell, wilted away Oh mother, please come save me From the dark night of the soul

Времени на сборы Уильям потратил совсем немного, как показалось ему. На деле же прошло около полутора часов. Но, так или иначе, оно того стоило. Два чемодана были собраны, он отряхнул на себе одежду и, взяв вещи, быстрым шагом спустился на первый этаж, в холл. Там, возле дверей, с весьма печальным видом его ждала няня. Когда бывший воспитанник подошел, она заботливо оправила у верхней одежды воротник и смахнула с ткани следы пыли. Явная недоработка гувернанток. — Ты же не насовсем? — шепотом спросила она. — Ведь приедешь еще? — Вряд ли, nounou, — с тоскливой полуулыбкой ответил юноша. — Болит? — женщина кончиками пальцев коснулась недавно разбитой губы молодого человека. — Нет, уже прошло, не переживайте понапрасну. — Что? Уже собрал манатки? — послышался голос с лестницы, и, даже не оборачиваясь, можно было понять, кому он принадлежал. — К вашему счастью, рара, — ответил Уильям с презрением. — Не уподобляйся ему, chéri! — пресекла молодого человека няня, придержав его за рукав выше локтя. — А вас встревать не просили, дорогуша, — начал нападки хозяин. — Если что-то не нравится, катись обратно к своим фракцам, никого не держу! Уильям хотел был что-то сказать вслед, но настойчивый жест няни его остановил. — Excusez-moi, Monsieur,* — ответила женщина, чуть опустив взгляд в пол. — De nada.* — Она обратилась к тебе не на испанском. — Буду разговаривать со своей прислугой так, как сам считаю нужным! — процедил мужчина сквозь зубы. Юноша нахмурился, но отвечать не стал. Наставление няни про уподобление было тут как нельзя кстати. Он взялся за ручки чемоданов и, подняв их, кивком головы простился с няней. Та ласково улыбнулась и, встав на цыпочки, приобняла воспитанника за плечи и шепнула пару слов на прощание. После этого она подошла к входной двери и открыла ее. Добро пожаловать в жестокий мир, где ты — сирота. Куда идти? За душой ни гроша, лишь билет обратно, в гостиницу не возьмут в кредит. Значит, остается только напроситься к кому-то на день. И кто бы мог взять его на время к себе? Ведь молва о скандале в Лондилиумском университете еще гремела… — Остаться на ночь? — с удивлением переспросил Альберт друга. Тот стоял в холле дома Босуэлла, оставив рядом с собой два чемодана, а в руках держал пальто. Напрашиваться ни с того ни с сего на ночь глядя — дурной тон, потому реакция друга Уильяму была более чем понятна. И тем не менее он рассчитывал на то, что Альберт все же даст добро. — Ну да. Клянусь, я не нахлебник! Тихий, не стесню! — Это само собой разумеющееся, — отмахнулся секретарь, — но ты бы мог предупредить для начала, что вообще приедешь. Одиннадцатый час ночи, Вордсворт. — Ну прости, знаю, нетактично, но все же, Альберт! — Прости, конечно, но… — Конечно, вы можете остаться! Тут в разговор вмешалась молодая девушка. Она была одногруппницей Альберта, а теперь она его обрученная и время от времени оставалась ночевать в его доме, поскольку свой родительский дом она находила весьма унылым местом, где даже пахло временем. А еще одному гостю лично она была бы рада. — Правда? — Конечно! Альберт только за! В конце концов, вы же только на день, что может произойти? На эмоциях Уильям оставил пальто на полу, а сам подошел и крепко обнял Альберта, причем так, что у него где-то в спине пару раз похрустело. В комнате, которая была гостевой ввиду того, что дом Босуэлл купил совсем недавно, мебели было немного, да и ту, что была, можно назвать временной. В том числе и кровать. Матрац жесткий, да и сама кровать узкая. Потому «незваный гость» ворочался туда-сюда уже который час, а уснуть не мог. Потому он коротал время, разглядывая узоры паркета, выискивая неровности на потолке и слушая все, что происходит за дверью. Как туда-сюда ходит рабочий штаб, что обсуждают между собой и с Альбертом. И как-то невольно подслушал то, что лучше бы ему было не слушать… — Ты понимаешь, что за ним числится статья? — Он твой друг, Альберт! Ты бы что, предпочел, чтобы он ночевал на улице? — Да лучше уж на улице! Ты понимаешь, я только вступил в более-менее солидную должность, за мной буквально наблюдают! А если кто узнает, что я приютил «обвиняемого» в тяжком преступлении? Меня же вышвырнут, как котенка! — Тебе карьера важнее судьбы друга?! — Знаешь, друзья приходят и уходят, а статус и работа — это то, что должно быть стабильным! Хозяин дома проснулся рано, в седьмом часу утра. Штаб прислуги работал еще с шести, потому уже вовсю подготавливали стол к завтраку. Штаб был небольшой, потому не было особого шума и суеты. Когда завтрак был готов, Босуэлл попросил дворецкого позвать Вордсворта. Конечно, он обещался, что оставит еду за собой, но тем не менее. — А его нет, сэр, — монотонно ответил мужчина. — Как нет? В смысле нет? — В прямом, сэр. Он покинул дом в пять утра и просил вас не беспокоить, сэр. Но передал вот это. И дворецкий, достав из внутреннего кармана фрака сложенный вдвое лист бумаги, протянул его Альберту. Тот в спешке развернул лист и пробежался глазами всего по тем нескольким предложениям, что были там прописаны. «Решил, что мне все же не стоит вас стеснять. Друзьям положено уходить». Всего две фразы, но от которых стало горько. Кратко, но так сильно резануло по совести. *** Ближе к часам десяти в номер Профессора от администратора был направлен вызов по телефону. Это был Босуэлл, который уговаривал друга о встрече в Риджентс-парк, при этом давая, пусть и не прямым текстом, понять, что хочет он в первую очередь извиниться за свой проступок. В принципе, Вордсворт и так за вчерашний вечер простил его по той простой причине, что Альберт, вероятно, в самом деле стремился сделать как лучше. Ведь в нормальных семьях дети и родители в хороших взаимоотношениях. Одного только он не учел: у Уильяма семья «ненормальная». По пути к парку они забрели в кофейню и взяли по стаканчику кофе с собой, а Уильям еще с гостиницы захватил снебольшой плед. В парке был небольшой причал возле водоема, можно будет посидеть и покормить селезней. — Ну правда, правда прости! Не в свое дело полез, прости! — Та забудь ты уже, в самом деле! — смеясь, отмахнулся Вордсворт. — Было и прошло, ничего же не поменялось. Как раз подошли к причалу у небольшого озера. Он всучил Альберту бумажный пакет с пледом, а сам спустился к берегу и собрал пару плоских камушков, после чего вернулся к другу. — Ну кое-что все же поменялось, — с виноватой улыбкой сказал Босуэлл. — Это что же? — тут он закинул один камушек. Тот поскакал по воде, оставляя за собой следы. Утки, которые были на пути этого камушка, с возмущением отлетели подальше, вызвав у кинувшего этот самый камушек улыбку. — Больше тебя на такого рода мероприятия не пригласят… — Кошмар-то какой! — наигранно удивился Уильям, сев рядом с Альбертом на край причала. — Я ведь каждый месяц по нескольку раз на таких светских вечерах бывал! Как же мне быть теперь? — Хах, ну да… — с пониманием кивнул головой Альберт. Наступило незначительное молчание. Босуэлл с задумчивым видом вертел стаканчик с кофе, временами наблюдая за тем, как Уильям кидал небольшие кусочки от круассана селезням, что те с радостью ели, временами начиная драться за те самые кусочки. — И все-таки извини за вчерашнее, — снова начал про старое Альберт. — Господи, да прекращай уже! — и со смешком он пихнул друга в плечо. Но то ли он силу не рассчитал, то ли у Альберта проблемы с координацией, но в результате тот с выкриком упал прямо в воду, напугав тем самым и плававших рядом селезней. Там не было особо глубоко, потому он довольно быстро вынырнул и начал барахтаться в грязной воде, что лишь заставило Вордсворта рассмеяться в голос. — Ничего смешного в этом нет! — выкрикнул с раздражением Босуэлл. — Считай это кармой за вчерашнее! — все еще смеясь, ответил Уильям. После этого замечания он протянул Альберту руку, дабы помочь тому выбраться обратно на палубу. Пусть и не сразу, ввиду мха на дереве, но ему таки удалось подняться на сушу, после чего он с брезгливым выражением принялся убирать с одежды водоросли, листья, палочки и то, лучше не знать что. А Вордсворт все никак не мог унять пробивающийся смех, что весьма не нравилось премьеру. — Погоди, у тебя тут что-то на голове, — вытирая проступившую от смеха слезу, сказал Профессор. Тот ухватился кончиками пальцев за то самое «что-то» и убрал его с волос друга. Этим «что-то» оказался когда-то кем-то использованный презерватив. — Господи святы Боже! — с отвращением выкрикнул во весь голос Альберт, принявшись отряхивать волосы, будто надеясь тем самым стряхнуть с себя весь тот «смрад», что мог там оказаться от тонкой резины. А Уильям стал смеяться только громче, откинув при этом находку куда-то в сторону, но не в воду. — Тебе вот смешно, а мне вот ничерта! Как мне теперь в таком виде возвращаться домой?! — Не волнуйся, я прикрою тебя… с тыла! — не мог успокоиться от смеха Вордсворт. За что и поплатился, оказавшись в пруду следующим. Только это его ничуть не смутило, он продолжал смеяться в голос и при этом плавал с таким видом, будто именно так и положено. Так или иначе, даже этому «мистеру невозмутимости» Альберт также помог подняться обратно на палубу и избавиться от лишнего мусора. И мысленно жалел, что Уильяму не перепало такого же «сюрприза». — Ну что? Зато теперь мы оба в мокрой и грязной одежде. Уже больше походит на флешмоб. — Ага, флешмоб придурков, — проворчал Босуэлл в ответ, отпивая кофе из своей чашки. — И мы в нем определенно победим! — кажется, Вордсворта снова начало пробивать на смех, но Альберт пресек это, пихнув друга локтем под ребра. — И все же, возвращаясь к старой теме… Скажи, что такого между тобой и отцом произошло, что вы теперь знать друг друга не желаете? — Хм… — Уильям сделал наигранно задумчивый вид. — Пожалуй, ответ проще, чем тебе кажется. Я просто когда-то совершил ужасную ошибку. — Это какую же? — Я родился в этой семье… — ответил Уильям с грустной улыбкой, добив кофе из своего стаканчика. *** Ближе ко второму часу дня Хьюго вместе с Профессором были в регистрационной больницы, куда полторы недели назад Ватто был записан. Вордсворт к тому моменту привел в порядок как самого себя, так и мысли. Осталось только мысли не растерять. Девушка-администратор словно специально подолгу искала имя Хью в списке записанных. Оно и понятно, возиться с приезжими — та еще морока. Но как только она дала понять, что он записан не был, как тут же Вордсворт протянул ей «корочку» на нужной странице. После этого она уже порылась в записях и быстро нашла нужное имя. — Сестра вас проводит, — сказала она, указав жестом на девушку, что стояла в стороне. — Дальше я могу и сам, — с нотой недовольства пояснил Ватто, когда увидел, что Профессор тоже снимает верхнюю одежду и вешает на вешалку. — Мне нужно передать выписку со скорой помощи, — с улыбкой ответил Уильям. — Это я тоже могу сам. — Смотрите какой самостоятельный! — со смешком отозвался Вордсворт, пройдя вперед. Хьюго ничего не осталось, кроме как смириться с настойчивостью учителя. В конце концов, он знал, что если этот человек что-то решил сделать, то его уже никто и ничто не остановит. Они прошли по лестнице на третий этаж, потом немного прошли по полупустому коридору, рядом с некоторыми кабинетами все же были посетители, которые ждали своей очереди, но им было нужно к другому, куда никто еще не проходил. На двери, помимо номера кабинета, были таблички с профилем врача и фамилия: «Dr. John Cookson». — Доктор Куксон, к вам по записи, — пролепетала сестра, протягивая врачу папку. На самом деле, Хьюго не в первый раз попадал к этому доктору, потому здесь и имелась своего рода «медкарта». И хоть он и видел этого врача в последний раз еще тогда, когда ему проводили протезирование рук, то все равно прекрасно его помнил и мог узнать даже по стечению такого количества времени. А Уильяму и не нужно было напрягаться, чтобы вспомнить, ведь этот человек вчера разбил ему губу и довел морально. — Надеюсь, пришел не потому, что руки мешают, — с ухмылкой начал Куксон. — Если бы мешали, мне бы помогли решить проблему, — по-черному отшутился Ватто. — Нет, не из-за этого. В последний месяц мучает температура… — Сопровождение может кабинет покинуть, — перебил Хьюго доктор, пролистав при этом медкарту в конец, чтобы на новом листе начать запись. — Я лишь передать выписки со скорой помощи, — сухо ответил Вордсворт. И он протянул несколько бумаг врачу, специально на верхней странице написав заранее от руки то, что у Ватто есть подозрения на иммунодефицит. Куксон пробежался взглядом по бумагам и исподлобья с удивлением посмотрел на Уильяма, на что тот чуть кивнул головой, будто говоря этим «и такое бывает». После этого немого диалога Уильям наклонился к Ватто и, шепнув, что он подождет к регистратуре, удалился. Ему и впрямь там делать больше нечего. Трудно сказать, сколько времени Уильям проторчал в регистратуре. Он успел и побродить из одного угла в другой, пока ему не сделали замечание, и сходить в буфет, что был недалеко, купить там чашку чая, заодно и пожалеть, что потратился на это не пойми чего. Пролистать журналы, что там были, порадоваться тому, что были по медицинской тематике, а не типичное для таких мест «Уют и быт». Даже послушать жалобы на жизнь от пенсионеров и поймать себя на мысли, что он прекрасно их понимает. Ощутить себя лет на десять старше. Если не двадцать… Седина еще не пробилась? — Не прошло и полугода! — всплеснув руками, пробубнил Уильям, когда Хьюго наконец спустился в регистратуру. Можно сказать, что у Ватто на тот момент «лица не было». Взволнованный и бледный, он держал в руках какой-то документ, и даже после того, как сел рядом с Вордсвортом на скамью, он продолжал молчать и вчитываться в злополучные строчки. — Чего ты был там так долго? — Меня направили кровь сдать. А выдали вот чего. И он протянул пугающий его документ учителю. Тот достал очки и пробежался взглядом по строчкам. Догадка фельдшера и его самого в конечном итоге подтвердилась. — Я умру, да? — с тревогой в голосе спросил Ватто. — Да, умрешь, — ответил Вордсворт с полным равнодушием, чуть пожав одним плечом. После этой фразы у Хьюго где-то внутри что-то оборвалось, а кровь, кажется, словно пропала во всем теле. Руки невольно задрожали, причем в этот раз явно не от ярости, как бывало раньше, а именно что от простого людского страха. Нет, одно дело умереть во время сражения, к чему он был готов морально всегда, но умереть от болезни, которая тебя же самого губит? — Умрешь. Прям как я, эта вот женщина, этот вот кустик, — закончил мысль с абсолютным спокойствием Уильям. — Профессор, да будьте вы серьезней! — взвыл Ватто. — Что? Ты умрешь, как все люди, нравится тебе это или нет. Мы все тут потенциальные покойники. Просто умрешь немного раньше остальных*. Если, конечно, будешь игнорировать прописанное на другой странице лечение. — То есть я… — При соблюдении рекоммендаций меня переживешь. Хотя, зная твои рвения… И прям как камень с плеч. Хьюго даже, кажется, засиял, перестал быть таким бледным. Ведь в соблюдении указанных норм никаких трудностей и нет, разве что придется чаще в больницу бегать за препаратами, но это лучше, чем готовиться к собственным похоронам. Не он первый, кто заполучил такую болезнь и кому жить с этим, а значит, и с этим справится. Когда-то давно ему пришлось учиться жить без рук, смог это, сможет и по графику препараты принимать. Не конец жизни! — Остается только один нерешенный вопрос, — тут Уильям повернулся к Хьюго и положил локоть на спинку скамьи. — Где ты умудрился это подхватить, м? — Откуда мне знать? — Ватто даже чуть отсел от учителя, поскольку по взгляду его ощущался сильный напор. — Ты с кем-то переспал? Ты когда в последний раз был в борделе? — Этот вопрос уместней задать вам! — В прошлом месяце, если тебя это так волнует, — и Профессор с равнодушием пожал плечами, — ВИЧ передается двумя путями: половым и через кровь. Если ты и впрямь ни с кем не спал (что странно для твоего-то возраста), то как? Ты набивал тату? — Да ничего я себе не набивал! — возмутился Мечник. — Единственное, когда что-то касалось моей крови, так это процедуры в больнице! — Кстати да, больница. Видимо, настал черед мне снова к ним наведаться с разносом. Чем они вообще там занимаются?! — Только давайте без рукоприкладства. А то мне рассказывал Авель, как вас там успокоительными в себя приводили. — Ну, раз ты просишь, — рассмеялся Уильям. — Ну что? Раз тут закончили, пошли отсюда. Тут рядом есть хорошая кофейня, тебе понравится. И я избавлюсь от привкуса тех помоев, что тут назвали «чаем». — Пожалуй, с удовольствием! — с улыбкой согласился Ватто. — Заодно расскажешь, как у вас с Симоной вчера вечер прошел. А потом мне надо будет кое-куда съездить… — А я уж было понадеялся, что вы не станете спрашивать про вчера! — Еще чего! *** Ранний осенний холод. Поздний вечер. Солнце уже садится, окрашивая небо в алые оттенки. Легкое дуновение холодного ветра, шум пожелтевшей листвы. Кладбище. Здесь много троп, какие-то хорошо протоптаны, какие-то только намечены, как и эта. Только недавно по ней прошли, примяли только-только стриженную траву. Тот, кто эту тропу проложил, теперь молча стоял у одного надгробия. На белом мраморе его выгравированы имя, две даты и пара слов. Ann Cookson — Wordsworth 14.12.602-31.11.645 «Letum non omnia finit»* Человек долго всматривался в эти строки, будто надеялся увидеть в них скрытый смысл, ответы на вопросы, которые даже не звучат четко в его голове. Только по прошествии времени он решился снять возле могилы шляпу, как и полагалось в подобные моменты, дав ветру устроить беспорядок на его голове. Да и это мало его, по сути, сейчас беспокоило. Не тот момент и не та атмосфера. Когда он последний раз тут был? Лет двадцать назад, если не меньше. Ровно в тот самый злосчастный день, когда проходила похоронная процессия — да, это был первый и последний его приход сюда. Но наступает момент, когда хочется вернуться к тому месту, где захоронен близкий человек. Поэтому он теперь здесь. Прошло двадцать лет, а сказать и нечего. Да и неловко как-то говорить с надгробием. А будь она здесь, он бы многое ей рассказал. Чего достиг, что пережил, сколько приобрел и потерял. И даже трудно представить, чего было бы больше. Но ее нет, а раз так, то, быть может, она видит все и так. И бросаться рассказами будет бесполезно, у нее на все наверняка своя правда. Солнце зашло, на улице стало заметно темней и прохладней, а этот человек все еще стоял здесь, у могилы. Как только ветер дунул сильнее, он, кажется, пришел в себя и зачем-то оглянулся, будто думал, что его толкнул не ветер вовсе. Он молча надел шляпу и, подойдя на прощание к надгробию, положил на него ладонь и грустно улыбнулся. — Тu me manques tellement, ma mere*, — сказал он тихим шепотом с тоской в голосе. Оправив на себе пальто и шарф, он быстрым шагом, не оглядываясь, поспешил прочь — не оглядываясь, с ощущением, будто простой здесь дольше, он не сможет больше сдерживать эмоции. Он прошел мимо входных ворот кладбища, кивнув на прощание местным сотрудникам, на что те также молча кивнули… *** — Странно, что урожденный альбионец так быстро отчаливает отсюда, — съязвил Орсини, когда увидел Вордсворта в холле гостиницы. Здесь были представители обоих отделов: и с Бюро, и с АХ. Они стояли у регистрации отеля с чемоданами и ждали, когда за ними приедут авто, дабы поехать в аэропорт. Хьюго и Вордсворт присоединились к остальным немного позже, хотя помимо них было еще несколько отстающих, а именно Кайя и Филипп. И если неспешку Кайи можно объяснить тем, что за эти пару дней она пробежалась по ближайшим магазинам и накупила кучу всего для своих друзей и родни, то неспешку Филиппа понять было труднее. — Мне здесь ловить нечего, — отшутился Уильям, поставив свои чемоданы на мраморный пол. — Как же? А родню навестить? — У меня нет родни, — ответил Профессор с улыбкой. — Я сирота. На это инквизитору ответить было нечего. Понять это ему было трудно, его родня жива и здравствует, пусть он и видит их редко по ряду личных причин. И было неприятно осознавать, что он по незнанию надавил на больное. Это было понятно по взгляду Вордсворта. Когда стали подъезжать первые машины, началась незначительная суета. Наконец этот этикетный кошмар подошел к концу! Можно вернуться к прямым обязанностям и не волноваться за то, что ты чего-то не выучил или забыл! И вновь все будет как прежде: распри, рутина, отчеты, вершение судеб людей и народов...

Любовь умирает, она же рождается, Минуя нас, бегут столетия, То, что смертью тебе кажется, Лишь мимолетное явление. Однажды, устав от скитания, Ты уйдешь, но нет в этом значения, Ведь Земля все так же будет вращаться, Даже когда мы скончаемся. To be continued…