С новыми силами

      Вечер опустился на город, разгоняя по домам уставших за целый день жителей. Люди с облегчением снимали ставшую вдруг ужасно неудобной одежду, облачались в непритязательные, но такие уютные домашние вещи, ужинали кто чем и приступали к неспешным вечерним делам.       Юзу всегда готовила словно на целый полк и, наконец-то, получила благодарного едока. Конечно, домашние всегда хвалили её стряпню и лопали с удовольствием, но вот справиться с объёмами приготовленной пищи им было не под силу. Юзу постоянно скрепя сердце выбрасывала множество испорченной, некогда вкусной снеди на радость редким бродячим животным. А теперь в доме появился жилец, у которого был отличный, читай, безразмерный, аппетит. Он невозмутимо уплетал любое количество пищи, на вопрос о добавке отвечал: «Съем сколько дашь», а вкусовые качества охарактеризовал как «охренительные». Только за это Юзу готова была считать Гриммджо новым членом семьи и подозрения сестры на этот счёт напрочь игнорировала.       — А ты им понравился, — несколько озадаченно проговорил Ичиго, когда, по окончанию ужина, освобождал полку для Гриммджо в своём шкафу.        — Я очаровашка, — ответил тот, развалившись на кровати и утыкаясь в толстенную книгу.       Ичиго тяжко вздохнул. Ему не давало покоя смутное ощущение, что его должно что-то беспокоить, но не беспокоит.       «Слишком сложная задача для твоих маленьких мозгов, Король, — Пустой не упустил случая прокомментировать потуги хозяина. — Расслабился бы, пока всё тихо»       Куросаки в некоторой степени был согласен с мечом, но червячок тревоги всё-таки подтачивал его и без того нерадужное настроение. Слишком уж хорошо вжился бывший враг в его мир. Конечно, у них было полно времени, чтобы привыкнуть друг к другу в Сейрейтее и они уже успели высказать всё накипевшее за эти пару лет, но то, насколько органичным казалось богоубийце присутствие рядом зверя должно было казаться подозрительным. Но не казалось. Ичиго ощущал себя рядом с арранкаром так, словно тот всегда был при нём, просто отлучался ненадолго. Куросаки так и тянуло взглянуть на него, что-то сказать, спросить. Приходилось постоянно одёргивать себя и игнорировать быстрые, любопытные взгляды голубых глаз.       Задумавшись, Ичиго не сразу заметил, что откровенно пялится на арранкара, пока тот выжидающе зыркает из-за своей книги. Куросаки резко покраснел и замотал головой, силой возвращаясь к насущным мыслям. Например, что перед сном всё-таки надо будет устроить сражение за свою постель, а пока надо заняться подготовкой к завтрашнему занятию. Он разложил новые вещи в шкафу, сел за компьютер, привычным жестом поставил вокруг комнаты барьер, надел наушники, включил музыку и щелкнул по файлу с планом занятий его факультета. И почти сразу вздрогнул всем телом и скосил глаза в сторону. Гриммджо стоял за его спиной, склонившись, и прислонился ухом к одному из его наушников.       — Гриммджо?       — Что за шум в этих штуках?       — Музыка, — ответил Ичиго, сглотнув.       — Да ладно! — удивился арранкар, отдалившись. — Похоже на марш меносов за бунт против Айзена.       — Такое было? — спросил Куросаки, дрожащими руками шаря в ящике стола. Хренов кошак, ничего не сделал, а уже выбил его из колеи. И почему от него исходит такой жар!       — Нет, — ответил Гриммджо, вновь устраиваясь на кровати. — А на хрена кеккай? — он постучал пальцем по золотистой преграде, покрывающей комнату, отчего та пошла сердитыми волнами.       Ичиго озадаченно моргнул, он поставил барьер по привычке, даже не обратив на это внимания.       — Это Хачи научил, чтобы не мешали учиться, — он продолжил ожесточенно рыться в ящике.       — Хлипенький, — Джагеррджак снова постучал по барьеру, уже в районе окна.       — Ну, так он для виду, чтобы со всякой хернёй не лезли… Нашёл! — Курасаки выудил из ящика видавший виды mp3-плеер с наушниками-«затычками».       Усевшись рядом с арранкаром на кровати, он вставил ему в уши наушники и принялся объяснять:       — Вот этот треугольник — воспроизведение, две палочки — пауза, — Гриммджо прислонился к нему боком и слегка касался подбородком плеча, отчего внутри Ичиго становилось сладко и жарко. — Вот эти стрелочки — следующая и предыдущая песня, а этими регулировать громкость.       Джагеррджак кивнул и один наушник выпал. Он потянулся за ним, но Куросаки перехватил его руку и сам собрался вернуть наушник на место, но, внезапно для самого себя, остановился на полпути и провел большим пальцем по линии подбородка арранкара. Кожа была гладкой и сухой.       Враз потемневшие голубые глаза прищурились, и синигами гулко сглотнул. Его всегда интересовал один вопрос.       — У арранкаров растёт щетина? — его голос вдруг стал сиплым.       — Нет, — тон Гриммджо был почти ровным. И от этого «почти» у Куросаки остро защекотало внизу живота. — Ни щетина, ни ногти, ни волосы. Мы ведь уже мертвы, помнишь?       — Ты не выглядишь мёртвым, — Куросаки провел подрагивающими пальцами по быстро бьющейся жилке на его шее.       — Ну, в некоторых смыслах я очень даже живой, — он чуть приблизился и спросил, понизив голос: — Хочешь узнать?       Короткий ответ уже крутился на кончике языка, и Ичиго стоило больших трудов его прикусить. Он почему-то чувствовал, что это короткое слово — не простое «Да», а точка невозврата, после которого отступить, передумать, повернуть в иное русло уже не выйдет. Но самое главное — это победное выражение на наглом лице. Опыта у арранкара точно было больше, и он так и лучился самодовольством от осознания собственного превосходства. Стереть это мерзкое выражение с его лица хотелось намного больше, чем удовлетворить разгорающееся жгучее желание.       Куросаки чуть приблизился, сократив расстояние между их лицами до минимума, почти соприкасаясь, и твёрдо произнёс:       — Не хочу, — бросил ошарашенному арранкару наушник и, состроив пренебрежительную мину, гордо поднялся с кровати.       Гриммджо его даже зауважал. Это же надо, у рыжего девственника всё-таки есть яйца! Правда, уважал он его недолго, на протяжении примерно одного синигамского шага. После такой гормональной встряски ноги у Куросаки заметно подкашивались и, пока их хозяин невероятно гордился своей крутостью, зацепились за стул и предательски опрокинули его лбом об шкаф.       Игнорируя треск собственной головы, Ичиго подскочил и как ошпаренный выбежал из своей комнаты, чуть не разбив кеккай, под аккомпанемент заливистого злорадного смеха.       Хренов кошак-переросток! Куросаки твёрдо решил, что немедленно его прибьёт. Сотрёт эту самодовольную лыбу с наглой рожи, все зубы повыбивает вместе с теми, что на маске, в бараний рог согнёт и через его же дыру пропустит! А потом повесит его тушку на воротах Лас-Ночес и кровью напишет «Он бесил синигами»! Но сначала приложит к своему лбу замороженный горошек, а то шишка будет.       Сидя на кухне с самодельным компрессом у головы и пылая праведным гневом, Куросаки наскоро набрасывал в уме план мести. Все мысли о том, что ему просто осточертел мир со старым врагом и вновь хочется дозы адреналина в горячем противостоянии с Секстой Эспада, он старательно отгонял, игнорируя прокатившуюся по телу дрожь предвкушения. Ичиго нахмурился, когда понял, что Гриммджо целиком оккупировал его мысли. С того момента, как герой закрыл собой погибающих от яда арранкаров и стал всюду таскать с собой одного из них, Куросаки постоянно чувствовал рядом жаркое присутствие. Они с Гриммджо не могли ни помириться ни подраться, бесконечно действуя друг другу на нервы, при этом никогда не расставаясь, не оставляя в покое ни на час. Догадка о природе такого взаимного внимания уже давно щекотала загривок, но Куросаки её старательно отгонял. Джаггерджак нелюдь, психопат, лишённый души и жизни, враг, жаждущий его крови. К тому же физиологически он парень, не то чтобы временного синигами это как-то особо волновало, просто Ичиго имел очень смутное представление о том, как происходит взаимодействие подобного рода между парнями.       «Захвати заживляющую мазь», — подал голос Пустой.       «На кой-хрен она мне?» — попытался отмахнуться синигами.       «Пригодится, — мерзко хихикнул Белый. — Не возьмёшь — буду скрести мечом по стеклу».       Куросаки передёрнуло, и он поспешно вытащил из домашней аптечки мазь. Чувство предвкушения усилилось, а сознание украдкой подсказало ещё одно интересное применение для мази, но Куросаки его стыдливо отогнал. Он просто устал и гормоны шалят, а Гриммджо просто слишком близко, слишком наглый и потерявший всякий страх.       С новой силой воспылав жаждой убийства, он отправился за местью.       — Ичи-нии, готовить мешки для трупов? — Карин заметила кровожадный настрой брата даже из гостиной.       — Да, и побольше! — Ичиго пулей взлетел на второй этаж и притормозил перед дверью.       Он аккуратно прошёл через кеккай, зашёл в комнату и прикрыл за собой дверь. Сердце вдруг стало давать перебои, а мечи подозрительно притихли, но Ичиго решил добиваться победы над Секстой немедленно и любыми путями, поэтому всякие мелочи игнорировал. Напустив на себя максимально нахальный и опасный вид, он вальяжной походкой подошёл к кровати.       — Эй, слезай давай, твоё место на полу.       Гриммджо приоткрыл один глаз и вытащил наушники.       — Чё?       Ичиго почувствовал, как на лбу вздуваются вены.       — Свали с моей кровати! Ты спишь на полу!       — Так я спать пока не собираюсь, — Секста нарочно устроился поудобнее.       — Да плевать! Свали! — Ичиго схватил его за ногу и попытался сдёрнуть вниз, но Пантера был к этому готов.       Он другой ногой сделал Куросаки подсечку, отчего тот полетел вперёд и врезался головой в барьер над кроватью. Это было последней каплей. Временный синигами с рыком кинулся на радостно принявшего сражение арранкара с целью то ли спихнуть на пол, то ли сразу придушить насмерть. Завязалась ожесточённая возня в пределах одной постели, в ходе которой воздух в комнате становился всё гуще, а тела сражающихся — горячей. В итоге, Гриммджо так и не сдвинулся со своего места, но его руки крепко удерживал нависший над ним Ичиго. Глядя в бешено сверкающие в сумраке карие глаза, Джагеррджак облизнулся и просунул своё колено между ног Куросаки, заставив того вздрогнуть всем телом.       — Да у тебя стоит, синигами.       Ичиго застыл, ещё сильнее сдавив запястья арранкара. Голубые глаза незнакомо потемнели, жгли страшным, наглым вызовом. Гриммджо приподнялся, приблизился к лицу замершего синигами, обжёг дыханием кожу. Зверь поймал опасную, зубастую добычу и теперь весь дрожал в предвкушении борьбы. Он жаждал крови, сражения, Куросаки кожей чувствовал как пульсирует его желание, заражаясь им, впитывая сквозь поры. Ичиго никак не мог понять, как ему быть, разум подводил хозяина, стремительно сдаваясь новому желанию, распаляющему совершенно не свойственную ему, незнакомую похоть. Куросаки трясло под горящим жадным взглядом, вело в жаре чужого желания. Он не понимал, как умудрился угодить в душные силки, но точно знал, что пропал. Никто не постучит в дверь, раскалывая вязкий дурман, не получится отшутиться или просто забить. Нельзя сбежать или отступить, потому что герой не уступает пустынным мразям. Куросаки никак не мог заставить себя сделать шаг, казавшиеся сейчас слишком фатальным. Его разрывало от противоборствующих порывов вцепиться в горячее тело рядом или сбежать как можно дальше отсюда.       Гриммджо видел метания синигами и понял по-своему. Сухие губы искривила презрительное усмешка, лицо стало приобретать пугающее, снисходительно-превосходное выражение. Ичиго почти наяву услышал его уничижительное: «Щенок!» Синигами прострелило злостью от макушки до пяток, выбило все мысли, неотвратимо толкнуло вперёд, навстречу чужому телу.       У Гриммджо тут же сорвало тормоза. Он с рыком ухватил рукой рыжий затылок и дернул на себя, впиваясь жёстким поцелуем в губы. Куросаки простонал ему в рот и навалился сверху, прижимаясь всем телом.       Ичиго затрясло как в лихорадке. Его первый поцелуй был глубоким и жёстким, по его не знающему интимных прикосновений телу шарили грубые пальцы. Куросаки стало страшно. Страшно до головокружения от того, что на нём руки, столько раз пытавшияся порвать его на части и что сам синигами бесстыдно лапает тело, которое безжалостно кромсал мечом. Жутко от собственного раскалённого возбуждения, от упоения поцелуем с нелюдем, от желания получить больше и полной неспособности остановиться. Но страшнее всего от того, что всё началось так просто. Одним неловким движением он вдруг разрушил тонкую преграду и теперь они оба тонули в море страсти и ярости. Сквозь пульсирующее марево возбуждения Ичиго осознавал только одно — ему не сбежать. Не только потому, что Гриммджо вцепился в него, как голодный хищник, но и потому, что он не может себе этого позволить. Богоубийца не отступит, никогда и ни в чём больше не проиграет пустынной сволочи. Чего бы ему это ни стоило. Как только он принял эту мысль, Ичиго понял, что на всё плевать. Ему хотелось конкретно и невыносимо, и было абсолютно всё равно на мораль и на последствия. Сейчас для него существовали только сухие губы, ловкий язык, жар чужого рта, жёсткие руки, шарящие по его телу, и чуть подрагивающие мышцы под его пальцами.       Никто не понял, как долго длился поцелуй, прерываемый лишь судорожными вздохами. Куросаки окончательно отпустил себя и теперь ему хотелось больше, чтобы не дать липкому страху, цепляющему ледяными когтями затылок, вновь покачнуть тёмную решимость. Он на мгновение оторвался от губ Гриммджо, чтобы стянуть с себя футболку, пока тот, приподнявшись, стянет свою. От жаркого прикосновения кожа к коже оба застонали.       Джагеррджак зажмурился: хренова повышенная чувствительность. У него уже стоял так, что сдавливающие плоть джинсы причиняли боль, а они ещё дальше поцелуев не ушли. Секста всем телом ощущал пульсирующий под кожей врага страх вперемежку с похотью, и от этой гремучей смеси перехватывало дыхание. Он рыкнул и принялся расстегивать свою ширинку. Ичиго отстранился и повторил его движения. Они порывисто избавились от остатков одежды, ни на секунду не сводя друг с друга помутневших глаз, цепляя жаркими взглядами, не давая ни шанса свернуть с опрометчивого, страшного пути. Поцелуи становились укусами, а раны тут же зализывались, жёсткие пальцы шарили везде, куда могли дотянуться, дыхание обжигало ставшую невыносимо чувствительной кожу. Ичиго не понял, в какой момент он оказался снизу, а язык Гриммджо жадно вылизывал его живот. Он поднял на синигами шалые голубые глаза и вдруг сжал губы вокруг головки его члена. Куросаки громко застонал, вцепившись в голубые пряди, и изогнулся, инстинктивно пытаясь уйти от слишком сильных ощущений. Гриммджо крепко удержал его за бедра и опустил голову, принимая глубже в горло, вырывая новый стон.       — Н-не надо, я так… А-ах!       Его снова выгнуло, когда Гриммджо начал двигать губами по стволу, помогая себе языком. Сквозь гулкое марево оглушительно-неправильного удовольствия Ичиго почувствовал, как пальцы Сексты прошлись по его промежности, останавливаясь на плотно сжатом отверстии.       — П-подожди.       — Испугался, Куросаки? — прохрипел Гриммджо и протяжно лизнул головку его члена.       — Заткнись, — Ичиго извернулся, поднял с пола свои джинсы, вытащил из них мазь и кинул Сексте.       — А ты подготовился, я смотрю, — тот удивился бы, если бы не был так возбуждён.       — Иди в задницу, — синигами показал ему средний палец, тем временем инстинктивно потираясь промежностью об его пах.       — О, это обязательно, — Гриммджо плотоядно усмехнулся, дрожащими руками выдавил на пальцы прозрачный гель и, снова склонившись к паху партнёра, ввел сразу два в тугой проход, одновременно взяв в рот член.       Куросаки зашипел и вцепился пальцами в простынь. Тянущее, противоестественное, инородное движение внутри добавляло в коктейль страха и жажды нотку стыда. Переполненное противоречиями сознание не могло принять мысль, что хозяин так легко подставляется врагу, но вместе с тем других вариантов для него словно не было. Ичиго захлёбывался новыми, непонятными желаниями, выделяя из них одно: сейчас он невыносимо хочет Гриммджо, не важно как, и отстаивать свою позицию просто не в состоянии, как минимум потому, что слабо представляет, что делать дальше.       Секста нетерпеливо растягивал его, жадно отсасывая и помогая рукой. К себе он не прикасался, опасаясь позорно кончить раньше времени.       Ичиго извивался и насаживался на пальцы, разрываясь между двоякими ощущениями. Концовка была уже близко, и он, тяжело застонав, упёрся обеими руками куда-то в лоб Гриммджо, вынуждая отстраниться.       — Давай уже.       Джагеррджак выпрямился, встав колени, представ во всей красе, размазал ещё геля по своему члену и, приставив головку ко входу, толкнулся внутрь.       Куросаки замычал сквозь сжатые зубы, вцепившись в простынь. Он понимал, что в него вошла только головка, но всё тело уже распирало от режущего давления. Он обхватил собственный член, в попытке заглушить невозможные ощущения. «Не могу, не могу, не могу!» — билась единственная мысль. Тело заливало тупой болью, страшно замешиваясь в дикое возбуждение. Ичиго почти накрыла паника, именно сейчас он был как никогда близок к тому, чтобы сдаться. С каждым мелким толчком ему приходилось сдерживать рвущейся наружу скулёж. Нельзя проиграть, нельзя отступать. Ни здесь, ни сейчас, никогда. Ни ему. Он приоткрыл один глаз и попытался сфокусировать взгляд на Гриммджо.       Тот мелко толкался внутрь, закусив губу и болезненно нахмурившись. Несмотря на узость, он из последних сил держался, чтобы не засадить сразу до упора. Гриммджо казалось, что одно неаккуратное движение может порвать тонкую паутину жаркого морока, окутавшего их, и Куросаки осознает, что творит и тогда… Замутнённый возбуждением разум не мог представить, что будет тогда, но закончить начатое Джаггерджак точно не сможет, а ему хотелось. Безумно хотелось своего врага, видеть его таким, ощущать, бороться и победить. Любым способом.       Секста так сосредоточился, что не заметил протянувшуюся к нему руку. Его резко ухватили за волосы и дёрнули на себя, невообразимо сгибая всё тело. Прямо перед его лицом оказались тёмные от боли и страсти карие глаза.       — Я тебе не баба, — рыкнул Куросаки, по-звериному вздёрнув верхнюю губу и больно сжимая в кулаке голубые пряди. — Хватит со мной сюсюкать.       Гриммджо оскалился.       — Уверен? — прохрипел он в самые губы синигами. — Я не остановлюсь, даже если ты заплачешь.       Его волосы ещё больнее дернули, заставляя выгнуть шею.       — Не дождёшься, — и впился в его губы жёстким поцелуем.       Гриммджо толкнул Ичиго, укладывая на спину, закинул его ноги себе на плечи и резким движением вошёл на всю длину. Они оба взвыли от невыносимо сладкой боли. Ичиго, едва удерживая сознание, застонал в голос и принялся резко дрочить себе, извиваясь.       Джагеррджак остервенело толкался в узкое нутро, не в силах оторвать взгляд от представшей ему картины. Собственный член в заднице распластанного под ним Куросаки с бесстыдно раздвинутыми ногами и покрытым следами от укусов телом, рвано дрочащего себе и с совершенно невменяемыми, горящими похотью золотисто-карими глазами. Гриммджо понял, что не выдерживает такого зрелища. Он подхватил партнёра под бедра и наклонился к нему, задавая бешеный ритм.       — Ичиго, — сорвано выдохнул он. — Не могу больше, Ичиго…       Услышав своё имя, Куросаки застонал, срываясь на крик, и оглушительно кончил, сжимаясь и извиваясь всем телом, ощущая, как бьётся в судорогах, изливаясь внутрь, Гриммджо.       Глухо застонав, Джагеррджак обессиленно свалился на партнёра, сорвано дыша.       Никто не понял, сколько они так пролежали в совершенно неудобных позах, тщетно пытаясь восстановить дыхание, не в силах пошевелить и пальцем. Наконец Гриммджо смог чуть повернуть голову, чтобы утереть о подушку выступившую слюну, а Ичиго немного сдвинул всё ещё раздвинутые ноги.       Секста покосился на партнёра и, задыхаясь, через силу спросил:       — Ты теперь… каждый раз… так будешь кончать… когда я буду произносить… твоё имя?       — Не факт, — у Куросаки тоже не было дыхания. — В следующий раз… могу кончить… как-нибудь по-другому…       Он весело посмотрел на Гриммджо, и они тяжело, хрипло рассмеялись. Нервное напряжение спадало, окуная их в довольное безразличие. Да, сделали глупость, да, будут последствия, да, они оба вскоре пожалеют.       — Ну, что теперь делать? — проговорил Ичиго.       Джагеррджак осмотрел себя, потом его, и веско произнёс:       — Надо помыться.       Куросаки подумал и одобрительно кивнул. В голове после первого настоящего оргазма было гулко, сердце билось, как загнанная птица, а осознание непоправимой ошибки мягко подкрадывалось со спины, спотыкаясь об усталое безразличие. Ичиго не хотел сейчас думать о том, что натворил и к чему это приведёт, он получил, что хотел и готов принять последствия, но только потом, когда сможет вынырнуть из вязкой, тёплой пучины усталости. Зачем сейчас пытаться выяснить отношения и усложнять, когда, в принципе, и так всё примерно понятно. Всё всех устраивает, по крайней мере, пока.