Теория вероятностей

— Ты вегетарианец? — легко интересуется Куроо, постукивая палочками по краю горшочка с тушёной говядиной. Акааши опускает взгляд в свою тарелку с зелёным салатом и неоднозначно поводит плечами. Куроо не сдаётся: — Это да или нет? — Или, — роняет Кейджи. И, подумав, добавляет: — От случая к случаю. Я не люблю рамки, под которые мы привыкли всё подгонять. Куроо, цепляя кусок мяса, задумчиво отправляет его в рот. — Я могу попробовать угадать, каких позиций ты придерживаешься, — с уверенностью заявляет он. Акааши молчит, тихонько хмыкая: что ж, дерзай. Куроо пристально смотрит на него, и Кейджи хочется отвести глаза, посмотреть на зал, в котором они обедают, вслушаться в громкую музыку из динамиков на стене, заняться салатом, наконец, но цепкий взгляд Куроо не отпускает и мешает отвлечься хоть на секунду, в то же время заставляя чувствовать себя неуютно. Акааши обнаруживает, что неформальная обстановка, тем не менее, не стала для них обоих поводом позабыть про официальную одежду. Он ест аккуратно, стараясь не обмакивать галстук в салат, пока Куроо не особенно об этом заботится. За те полчаса, которые они здесь проводят, Акааши узнаёт о нём массу интересного, но ничего из того, что могло бы помочь ему определиться в собственном отношении к Куроо Тетсуро: он играет в покер с восемнадцати, вот уже девять лет — и Кейджи тут же отмечает между ними разницу в возрасте в один год, — его родители — банкиры, его тошнит от званых ужинов, а казино становится последним средством для того, чтобы не помереть со скуки от кучи денег на счёте. «Когда у тебя есть всё, единственный выход — риск, — убеждённый в своей правоте, говорит Куроо. — Что за радость иметь круглую сумму, если от неё никакого проку? Ни нормальной компании, ни возможности спокойно провести уикенд. Казино позволяет совмещать это, плюс удовольствие, плюс азарт, плюс легальность. Лучше выбора не придумать». Акааши готов согласиться, отдавая себе отчёт в том, что отчасти понимает позицию Куроо, но, снова и снова возвращаясь мыслями к вчерашней игре, ловит себя на том, что тогда, несмотря на проигрыш, испытал какой-никакой азарт. Благодаря ему, Куроо. Акааши гонит от себя эти мысли как неприятные, а они возвращаются, подмывая задержать Куроо чуть подольше. Кейджи всё ещё видит дилемму с деньгами и впервые задумывается о том, имеют ли они такое большое значение или и правда играют роль своеобразного жизненного бонуса. — Итак, — выдёргивает его в реальность Куроо, щёлкая палочками. Акааши чуть морщится. — Ты… — Подогреем интерес, — предлагает Кейджи, постепенно втягиваясь. — За каждый не угаданный раз у меня будет право на один вечер закрыть перед тобой двери в моё казино. — Всё ещё цепляешься за деньги, — говорит Куроо таким тоном, будто они знают друг друга уже невесть сколько, а не три с половиной дня. — Ладно. Тогда за каждый угаданный у меня будет право снова с тобой пообедать. — Что за резон? — чуть приподнимая уголки губ, любопытствует Акааши. Куроо отвечает прямо и честно: — Личный интерес, — и улыбается, щурясь. Кейджи подмывает спросить о его ориентации, но он оставляет этот вопрос на потом, вежливо кивая. — Я весь внимание. Куроо секунду думает, затем наставляет на него палочки и делает первый выпад: — Ты атеист, — Акааши дёргает бровью, и Куроо поясняет: — Было бы иронично, окажись ты верующим и при этом владей казино. — Другим это ничуть не мешает, — потягивается Акааши, находя это забавным. — Ты не такой. Кейджи смотрит прямо на Куроо. Он может солгать, но тогда весь интерес сведётся к нулю. Безобидная игра, далёкая от понятия игры, — и всё же он чувствует лёгкий азарт. — Можешь записать это на свой счёт, — кивая, разрешает Акааши. В глазах Куроо вспыхивает торжествующий огонёк. — Что ж. Ты консерватор. — Мимо, — с сожалением констатирует Кейджи. — Скорее консервативный либерал. — Один-один. Я мог бы и догадаться, — смеётся Куроо, кажется, ничуть не расстроенный перспективой провести один вечер вдали от казино. Как и Акааши — перспективой снова с ним пообедать. — Дальше… хм… ты был отличником в школе. У Кейджи чуть дёргаются уголки губ. — Это не жизненная позиция. — А я развлекаю себя тем, что повышаю ставки, — отметает Куроо. — В этом весь азарт. Я бы предложил увеличить до двух вечеров и до двух обедов, но… — Тогда у тебя три вечера, — хмыкает Акааши, внутренне торжествуя. — Я был на домашнем обучении под контролем родителей и не получал оценок. Куроо замирает над своей тушёной говядиной, оценивающе щурится, натыкаясь на вызов во взгляде серо-стальных глаз Кейджи, но кивает. — Ты капиталист. Три обеда. — Слишком очевидно, — признаёт Акааши, не став возражать. Куроо усмехается и внезапно чуть прогибается вперёд. — Ничуть. Исход случайных событий практически никак не зависит от прошлых попыток. Но, если я сейчас угадаю, — протягивает он, опуская взгляд куда-то на губы Кейджи, — можем ли мы заменить три этих обеда на одно полноценное свидание? Акааши замирает, вглядываясь в кошачьи глаза-прожекторы, которые разгуливают у него по губам, и хмурится. Куроо и до этого не скрывал свой «личный интерес», но не переступал границ дозволенного. Относительных границ, во всяком случае. — Потому что я абсолютно уверен, — продолжает Куроо, не дожидаясь ответа от слегка растерявшегося Кейджи, — что ты бисексуал. Он выпрямляется на стуле, довольно усмехаясь, и притягивает к себе горшочек с говядиной, как ни в чём не бывало подцепляя палочкой мясо. Его расслабленный взгляд скользит по ресторанному залу, пока Акааши стискивает пальцами свою вилку и тщательно раздумывает над тем, что должен отвечать на такую абсолютную провокацию со стороны Куроо. — С чего ты взял, — наконец произносит он неокрепшим голосом, — что ты мне интересен? Куроо округляет глаза. — Иначе мы бы сейчас не обедали вместе! — Это было условием пари. Твоим условием, — Кейджи приподнимает бровь. — Ты и тогда считал меня… бисексуалом? — С самого начала, — усмехается Куроо, утвердительно кивая. — Хватит уже нагнетать, просто скажи, угадал я или нет. Акааши отстранённо смотрит на его губы, впервые задумываясь о том, хочет ли он поцеловать Куроо Тетсуро. Он о многом после встречи с ним задумывается впервые. Но сейчас мысли почему-то сворачивают абсолютно не в то русло. — Нет, — чеканит Кейджи, откладывая вилку. Он чувствует, что щёки пылают, но сейчас ему абсолютно не до этого. — Приятно было пообедать, но, боюсь, на этом стоит закончить. У меня… хм… дела. — Да ладно, — досадливо протягивает Куроо, когда тот поднимается с места и кладёт на стол пачку купюр, даже не став их пересчитывать. — На следующие три вечера двери моего казино для вас закрыты, — грубовато напоминает Кейджи, хотя ему хочется до последнего оставаться подчёркнуто вежливым; возможно, поэтому он возвращается к прохладному «вы». — Всего хорошего. Акааши поворачивается к Куроо спиной и твёрдой походкой направляется к выходу из зала. — Значит, угадал, — вместо прощания несётся ему вслед. Кейджи стискивает зубы. Подумав, он извлекает из бумажника мелочь, наугад покупает в автомате на пятом этаже пачку «Парламента» и выкуривает свою первую в жизни сигарету. Запах дыма противный и мерзкий, горло с непривычки саднит, а от первой затяжки он и вовсе закашливается. Стряхивая пепел, Акааши чувствует себя так, словно только что совершил преступление, но хоть в чём-то Куроо оказывается прав: нервы успокаивает. Пачку он прячет в карман пиджака, сжимая в пальцах тихо вибрирующий телефон, и, нахмурившись, читает короткую смс от неизвестного номера: «В следующий раз попробуй горлом, не губами». Акааши видит собственные побелевшие костяшки и тут же соображает, что нижние этажи отлично просматриваются из окон ресторана, из которого он вылетел десять минут назад. Телефон снова отзывается вибрацией: «Я имел в виду затяжку, а не то, о чём ты, вероятно, подумал. Хотя я был бы не против на такое взглянуть». «И я продолжу обращаться на «ты», потому что мне это нравится». Кейджи так и тянет повернуться к окнам ресторана и вслепую ткнуть туда высоко поднятым средним пальцем, но он сдерживается, выдыхает и зарывается пальцами в свои волосы. Он чёртов бисексуал. Это даже не вопрос, это давно известный и принятый им факт. Хочет ли он, чтобы Куроо об этом знал? Никогда. Но, кажется, уже поздно. Акааши думает об этом все те три вечера, которые Куроо честно не появляется в его казино, выслушивает явно настроенную на ободрение болтовню Бокуто, замечает полные облегчения взгляды Кенмы, когда тот скользит между столами, и выслушивает жалобы Ойкавы на то, что без Куроо в казино становится скучнее. Ойкава и сам живёт азартом: он два года сидел за такими столами в роли игрока, а не дилера. Акааши очень хочется возразить Ойкаве, но умом он понимает, что это будет жалкой ложью. Три вечера без Куроо, его преувеличенно высоких рассуждений и запаха дорогого, но мерзкого парфюма в сочетании с сигаретным дымом проходят для Акааши… безынтересно. Сигаретный дым он в состоянии заменить для себя сам, и Бокуто очень не нравится тот факт, что Кейджи выкуривает по полпачки в день. Кенма вполголоса шутит что-то о проецировании и замещении, пока Акааши нервно думает над тем, в какой из множества Вселенных он соглашается на свидание с Куроо. На четвёртый вечер он получает напоминание о том, что задолжал кое-кому три обеда с недвусмысленной припиской, где говорится, что их всё ещё можно заменить. Акааши упрямо стискивает зубы, но смиряется с тем, что от Куроо ему теперь попросту не отвязаться.

***

— Мартингейл не работает, — вслух рассуждает Тетсуро за вторым из общего числа и первым после трёхдневного перерыва обедом. Кейджи осторожно пробует мысленно называть его по имени, но ничего не выходит, хочется только раздражённо вздыхать и кусать губы от собственной безнадёжности. — Вы ведь в курсе об этом, или казино по-прежнему придерживается лимита максимальной ставки, чтобы не удалось отыграться? Акааши отвечает что-то невпопад и переключается на созерцание Куроо. Всего целиком как огромный комок излишней манерности и его, Акааши, головной боли. И каждой части по отдельности как разборный конструктор из жёлтых кошачьих глаз, в которых теперь плещется только вежливый интерес, неизменной ухмылки на губах, всклокоченного безобразия на голове, узловатых вен на руках и подрагивающего острого кадыка. Акааши подмечает только самое выразительное, далеко не впервые задумываясь о том, что случится, если Куроо снимет пиджак и расстегнёт рубашку. Собственные мысли он называет никотиновым помутнением и с чистой совестью забивает на них. Далеко не впервые. — Система Биарицц, схожий с ней любимый номер, позитивная прогрессия… — задумчиво продолжает Куроо. — Доказано, что работает только трезвый научный расчёт и несовершенство техники, но здесь имеет место быть не теория вероятностей, а реальные законы физики. Акааши ловит себя на том, что он всё-таки добивается того, чего хотел в их первую встречу: находит собеседника, с которым обсуждает механизмы работы казино. Хотя теперь это не кажется Акааши его основной целью, да и таковым собеседником он себя не считает. Куроо будто начисто забывает про вопрос бисексуальности, который терзал его в их прошлую встречу, и даже учтиво держится на расстоянии. Правда, на «ты» Акааши называть не перестаёт. Кейджи в течение всего обеда раскатывает в голове это подчёркнуто невежливое «ты», гоня от себя мысли о том, что тоже хочет вернуться к ставшей привычной всего за один день фамильярности. Придётся перешагнуть через принципы. А принципы в его работе — всё. С другой стороны, Куроо едва не причисляет Акааши к своему узкому кругу относительного понятия друзей. Он не на работе. Казино восемью этажами выше, а Куроо сейчас не его клиент. «Существует какая-то Вселенная, в которой вы забываете о собственном статусе владельца и о моём статусе клиента. В итоге образуется диалог». — Почему бисексуал? — вдруг спрашивает Акааши, прерывая изыскания Куроо на тему несовершенства системы Мартингейла, «Предположим, что…» и бессвязный поток чисел в качестве доказательств. Куроо поднимает взгляд и чуть хмурится, выглядя удивлённым. — Хм? — Почему вы сказали, что я бисексуал? — громче повторяет Кейджи, склоняя голову набок. Куроо не мигая смотрит на него. — Потому что ты бисексуал, Акааши, — мягко отвечает он, разом исполняясь какого-то непонятного очарования. Его фамилию он, кажется, и вовсе произносит впервые с момента их знакомства, и Кейджи почему-то нравится, как она звучит глубоким баритоном Куроо. — Почему сразу не гей? — уточняет он, твердя себе, что он не обязан поддаваться. Кажется, поздно. То ли с первой выкуренной сигаретой, то ли ещё раньше, когда он предлагает бестолковое и абсурдное пари, то ли вообще в тот момент, когда Куроо впервые входит в зал казино и садится за покерный стол, но поздно. — Потому что… о, брось, — вдруг морщится Куроо. И, сделав глоток заказанного ранее вина, вдруг спрашивает: — Кто об этом знает? Акааши опускает взгляд, следя за тем, как колышется бордовая жидкость в чужом бокале и как пальцы Куроо элегантным жестом, без лишнего позёрства, держат на весу стеклянную ножку. — Родители, — наконец глуховато отвечает Кейджи, так и не поднимая глаз. Почему-то не хочется. Или не получается. Куроо хмыкает, что должно бы означать «Я знал», но в этом хмыканье Акааши не чувствует обычно присущего ему торжества. — Из окружения, — уточняет Куроо. Вроде заинтересованно, но мягко. Кейджи имеет право не отвечать. Он и так сделал достаточно, подняв тему собственной ориентации в разговоре. — Никто, — отрезает он чуть грубее, чем нужно. Куроо не обижается, задумчиво кивает и после долгого молчания любопытствует: — А как насчёт меня? Акааши быстро скользит взглядом по его лицу. В глазах никаких пляшущих огоньков, только искренний интерес. Хочется отметить прогресс, но почему-то не выходит. — Что — насчёт вас? — Не спросишь, к кому себя причисляю я? — Куроо чуть прогибается вперёд, усмехаясь, и Акааши невольно отмечает, что красная рубашка под пиджаком ему идёт. Мысль глупая и несвоевременная, но кажется вполне обыденной и даже закономерной. — Мне и так ясно, к кому, — отвечает Кейджи, вздёргивая подбородок. Куроо фыркает. — И? — К бисексуалам, — пожимает плечами Акааши, потягиваясь за бокалом. Общая неловкость разговора кажется ему пройдённым этапом, но Куроо почему-то теряется. — М-м-м? Забавно, но, пожалуй, нет, — отрекается он после пары секунд молчания, за которые Акааши дважды успевает облизать губы, а Куроо — дважды проследить за его языком. — Я гей, абсолютный и стопроцентный. Кейджи поднимает бровь. Куроо отвечает ему беззаботной усмешкой. — Спасибо за честность, — наконец благодарит Акааши, аккуратно протирая губы салфеткой. Хочется смеяться вслух, и только приевшаяся вежливость не позволяет этого сделать. — И за обед. Мне надо… Куроо тянется через стол и хватает его за запястье. Длинные пальцы прокрадываются под ткань пиджака, и Акааши вздрагивает, чувствуя их холод на своей коже. — Полагаю, вечером мне будет позволено вернуться в казино? — бархатным голосом протягивает он. В глазах разливается тёмное золото. Кейджи диагностирует у себя раздвоение личности: одна его часть хочет вырваться и уйти, чтобы в одиночестве выкурить сигарету, а другая — проверить, какова на ощупь кожа Куроо. Акааши кажется, что горячая — в противовес кончикам пальцев. — Можете попробовать, — наконец роняет он, аккуратно изымает своё запястье из несильной хватки Куроо и поднимается на ноги. Когда он уходит из зала, роясь по карманам в поисках зажигалки и пачки сигарет, Куроо что-то задумчиво бормочет ему вслед.

***

Куроо пробует. Акааши видит его на любимом месте по правую руку от Тсукишимы, у которого к Куроо уже выработалась своеобразная терпимость — побольше, чем у Бокуто, бегущего от «кошмара парикмахера» как от огня, у Кенмы, неизменно находящего причины, по которым его присутствие за другим столом нужнее, и даже у Ойкавы, получающего от возни казино с Куроо банальное удовольствие. — Он горячий, — шепчет он на ухо Акааши, елейно усмехаясь, и Кейджи срочно идёт за бокалом вина, к которому пристрастился так же, как к сигаретам. Ойкава небрежно роняет ему вслед: — А ещё он тебя испортил. Акааши лавирует между столами, издали наблюдая за партией Куроо, остервенело сжимает пальцами ножку бокала и думает о том, что Ойкава, чёрт возьми, неприятно прав: Куроо Тетсуро его испортил. Карман оттягивает пачка сигарет, в руке вино, и Акааши уже видит перед внутренним взором соблазнительно приоткрытые губы, трепещущие ресницы и томный вдох, когда Куроо затягивается сигаретой. Кейджи больно прикусывает язык в бесполезной попытке отвлечься, делает глоток вина и сбегает к Бокуто, который, закончив партию за дальним столом, уверенными жестами тасует колоду карт. Он не знает, чем Бокуто может ему помочь, поскольку отдаёт себе отчёт в том, что никто, решительно никто из всех присутствующих в этой комнате, за исключением одного Куроо, не знает о том, что его тянет на парней. В итоге он бестолково смотрит на шаффлы Бокуто, обменивается с ним парой дежурных фраз и отходит. Было бы нечестно для него самого признаться, что Акааши ждёт того момента, когда Куроо захочется курить. Партия заканчивается — какая неожиданность — безоговорочной победой, Тсукишима поправляет очки и тасует карты, а Куроо обналичивает фишки и неторопливой походкой идёт на балкон, по пути оборачиваясь на Акааши. Уже один его уверенный взгляд, говорящий о том, что он прекрасно знает, где всё это время стоял Кейджи, заставляет его сглотнуть. — Мне не даёт покоя твоя маска, — говорит Куроо, когда Акааши, пересиливая себя, появляется на балконе. Зажигалки щёлкают одновременно; Кейджи под пристальным кошачьим взглядом делает первую затяжку, и Куроо цокает языком. — А ещё ты по-прежнему неправильно держишь сигарету, — он на секунду задумывается и делает очевидный для Акааши, Ойкавы и, кажется, всего мира вывод: — Я тебя испортил. Кейджи не обращает на это внимания. Пытается. Как и в случае с отрицанием никотиновой зависимости и факта того, что в его жизни обязан присутствовать Куроо Тетсуро, — не выходит. — Какая маска? — спрашивает он, неуверенно выдыхая дым. Мерзкий осадок в горле и неприятный запах — всего лишь пара последствий. Хуже делается от осознания, что его на это безобразие подсадил Куроо чёртов Тетсуро. — Та, которую ты всё время носишь на лице, — философски изрекает головная боль и причина бессонных ночей Акааши. — Это маска… м-м-м… абсолютного безразличия. Кейджи сводит брови на переносице. Куроо тихо смеётся. — Именно об этом я и говорил, — поясняет он. — Вся эта подчёркнутая вежливость, равнодушие… Это часть образа богатенького владельца казино, я всё понимаю. Но временами интересно, что за этим прячется. Акааши поглаживает подушечками пальцев сигарету. Пепел невесомо падает с балкона и растворяется где-то внизу, пока он раздумывает над словами Куроо. — А как же ты? — в тон ему наконец спрашивает Кейджи, клянёт себя за рассеянность, но менять что-то уже поздно: Куроо замечает. — Снова «ты»… Определись уже, — усмехается он. — Что ты имеешь в виду? — Ты, — повторяет Акааши, — и твоя маска. Твой образ уверенного в себе манерного пижона. Он ловит себя на том, что произносить это почему-то проще, чем заученное и выдрессированное «вы», надоевшее до чёртиков. Он не думал о том, что когда-нибудь в жизни настанет момент, когда ему захочется наплевать на вежливость. Как не думал и о том, что в эту самую жизнь в запахе дыма и паршивого одеколона ворвётся Куроо Тетсуро. Тот снова тихо смеётся. — А я всегда уверенный в себе манерный пижон, — констатирует он. — Это аксиома. Потому что не меняется, — он вдруг щурится. — С чего такой интерес? Мне казалось, ты не настроен выведывать что-то обо мне. Скромных сведений, которые я сообщил в самом начале, тебе вроде как хватает с головой. Акааши медлит с ответом, поднося сигарету к губам. Куроо следит за ним с живым любопытством, но не вмешивается — ждёт. Кейджи делает затяжку, Куроо одобрительно мурлычет, бормоча: — Уже лучше. Акааши выбирает между фальшиво-необходимым кивком и правдиво-стыдливым желанием тоже узнать, какого человека Куроо прячет под своим костюмом. Наконец он отделывается молчанием, и их обоих это устраивает, судя по тому, что Куроо тоже ничего не говорит. Когда он тушит сигарету и роняет её с балкона, Акааши ждёт знакомое негодование в душе, но вместо него приходит странная апатия. Он вертит свою собственную сигарету в пальцах, а затем отпускает её в полёт и задумчиво следит за тем, как она затухает в воздухе и теряется из виду. — Я тебя испортил, — снова делает вывод Куроо. Акааши даже не думает возражать. — И мне это нравится. Кейджи чуть поворачивает голову. — Почему? — Потому что, — ничуть не смущаясь, отвечает Куроо, и в его устах это звучит как что-то, само собой разумеющееся, — ты тоже мне чертовски нравишься. — Забавно, — кротко улыбается Акааши после короткой паузы. — Я как раз думал о том, что по всем законам жанра ты обязан это сказать. — А что по всем законам жанра следует потом? — вкрадчивым шёпотом подсказывает Куроо. Акааши смеётся. Хрипловато и тихо. Он ничуть не удивляется, когда обнаруживает на своей шее холодные длинные пальцы, а чужие губы, пахнущие никотином, — на своих губах. Куроо целуется грубо, нетерпеливо, с особым упоением, и Акааши способен только отмечать его язык, уверенно скользнувший в рот Кейджи, и свои руки, какого-то чёрта тянущие на себя галстук Куроо. Он углубляет поцелуй, и ему абсолютно плевать, что на балконе есть другие люди, а за стеклянными дверьми казино — его казино, — в общем-то, отлично видно, что происходит. Он целует Куроо так долго, на сколько хватает воздуха, а потом выныривает из его хватки, как из омута, дыша никотином и глядя в прищуренные кошачьи глаза. Акааши кажется, что во всём удобно можно обвинить вино и сигареты, но он не выпил даже полный бокал, а никотин не толкает на настолько бездумные поступки. Сквозь звон в ушах прорезается смех Куроо, и на его губах расцветает жутко довольная ухмылка. — Вот и оно, — поясняет он своё веселье, — твоё настоящее лицо. Неплохо целуешься, между прочим. Акааши совершенно развязно усмехается, обнаруживая, что всё ещё цепляется за галстук Куроо, но отступать почему-то не спешит, размышляя о том, каковы на ощупь эти растрёпанные чёрные волосы. Он тянется, чтобы проверить, и молча обрывает смешок Куроо новым поцелуем. — Делал это раньше? — шёпотом спрашивает тот ему в губы. Кейджи открывает рот, облизываясь, и Куроо, следя за его языком, уточняет: — С парнями. — Да. Много раз. Акааши бессовестно врёт, не поведя и бровью. Он свыкается с мыслью о том, что Куроо Тетсуро его испортил, потому что ничего другого всё равно не остаётся.