11. Крис/Соня, Крис/Исак
2 апреля 2019 г. в 12:46
Примечания:
И снова здесь Крис/Соня, но все же наверное здесь больше упор на Крисак, которого не было и Эвак где-то там, фоном. Или не очень фоном.
У них не роман и даже не секс по какой-нибудь извращенной не-дружбе. Не перепихоны по пьяни. Не срыв мозгов из-за феромонов, всплеска гормонов или из-за чего у подростков такая дурь обычно бывает? Они не парочка, что вместе делит квартиру, по выходным посещает киношки, а в день Валентина непременно дарит друг другу плюшевых медведей, конфеты в коробках сердцами и еще вагон какой-нибудь приторной дряни.
Нет-нет. Эта история — совсем не о них. Быть может, о двух пропавших друг в друге мальчишках, что слиплись душами, судьбами и губами. И, сука, остались так навсегда. Безвкусным символом идеальной любви. Совершенства, в которое Кристофер даже не верит.
– Дай затянусь, – она курит, лениво пуская в потолок колечки сизого дыма. Молча протягивает ему сигарету, оставляя на фильтре привкус вишневой помады.
Она никогда не целуется в губы. Крис не то, чтобы против. Крис, возможно, и не заметил ни разу. Не придал значения, не учел. Крис просто не хочет, чтобы было слишком тихо в квартире. Той самой, где однажды – только однажды, в один чертов осенний дождливый вечер – мальчишка с торчащими из-под бейсболки кудряшками курил на окне, свесив ноги наружу, и косые струи дождя по лицу хлестали наотмашь. Мальчишка, которого хотелось до зубной боли и ноющих, поджимающихся пальцев в кроссовках. Хотелось заставлять его смеяться, целовать, восхищать... Пацан, с которым Шистад никогда бы не был прежним собой. Пацан, что ломал его об колено без каких-то усилий. Пацан, что не был с ним никогда. Наверное, ни разу даже не понял, что Крис весь в нем – целиком, что Крис готов поставить последнюю крону на шанс остаться с ним... и при этом все проебать.
– У тебя холодные губы, – замечает она, потягиваясь в постели, словно тигрица.
У нее матовая золотистая кожа, что будто присыпана пудрой. У нее высокие, округлые груди и розовые соски, что превращаются в горошины, когда он касается их языком и дует легонько.
В ней самой не осталось тепла или хотя бы искорки света. Она пустая изнутри, как и он. Она – оболочка, что зачем-то осталась живой после того, как не с ней остался мальчишка. Нелепый и длинный с широкими браслетами из кожи на ломких запястьях, что скрывали порезы. Пацан с пригоршней таблеток по утрам, составляющих завтрак. С кучей комплексов, тараканов и эпизодов. И такой мягкой, щемящей улыбкой. Соня помнит, как жизнь от нее расцветала. Соня помнит, как в груди застыла холодная льдинка с краями острыми, точно бритва. В тот вечер, когда он ушел навсегда к мальчишке Шистада. А они – Крис и Соня – остались друг другу, как два обломка, две не-половинки чего-то, что никогда не было и не станет единым. Две части, ни разу так и не ставшие целым. Ни до, ни, конечно же, после.
– Ерунда. Всего лишь сквозит из окна, – всего лишь сквозняк, продувающий душу. Всего лишь пенный прибой, однажды прибивший обломки кораблей друг к другу. Всего лишь попытка делать что-то и жить. Забыть о том, что смысла для них уже не осталось.
В конце концов они найдут новую цель. В конце концов отболит, и затянутся раны. В конце концов нельзя долго болеть. Можно умереть или все же пойти на поправку.
– Нас Вильям в гости позвал. Помолвка или день рождения его подружки, не помню.
Соня молчит, стряхивая пепел прямо на пол. Помолвка или день рождения. Блондиночка Нура и ее подружки, друзья. Те, с которыми теперь тусуется Эвен. Те, кто видит его почти каждый день, знают, какую музыку сейчас больше любит и что предпочитает на завтрак. Впрочем, может быть, знает только Исак. Она слышала, они вдвоем снимают квартиру. Там на окошках желтые шторы и десятки рисунков на стенах. На каждом – этот странный, нелепый мальчишка, что стеклянным обломкам застрял под ребрами у Криса Шистада. Сразу двоих превратил в обломки, в ущербных.
– Что скажешь? Пойдем? Мы месяц никуда не ходили.
Курили и трахались, как будто настал последний день на земле. Потом снова курили и из горлышка пили вино, молча передавая бутылку друг другу. Они могли бы пойти в кино или в парк, в крутой ресторан или просто кофейню. Они могли бы улететь на моря, прокатиться на речном трамвайчике, вспомнить про чертово колесо, сладкую вату и американские горки. Вот только... зачем это все? Это просто иллюзия жизни.
– Соня? Ты слышишь?
– Да, мы пойдем, – она будто выныривает с самого дна, раздвигая мутные воды руками. Чистый воздух разрывает ей легкие, и слезы... нет, не брызнут из глаз.
Крис ведет ладонью вдоль позвоночника. Накроет сверху собою, прихватит за мочку губами.
– Покажем всем, что все хорошо?
– Конечно, Крис. Мы покажем.
Там будет Эвен и его голубые глаза, что снова вспыхнут виной и попробуют отвернуться. Там этот милый мальчик... Исак... он будет смотреть взглядом побитой собаки и снова просить ее о прощении, пытаться взять за руку и говорить... о том, как он с Эвеном счастлив, как заботится и варит бульон, когда того иногда накрывает. О том, как пытается постоянно быть сильным. Минуту за минутой, ведь она научила.
*
Здесь музыка громко, визгливо рвет перепонки. Здесь рваные вспышки света до крови режут глаза. Здесь шумно так, что не слышно даже собственных мыслей. Крис сразу теряет Соню из вида. Кто-то, кажется, Эмма, толкает ему в руки высокий запотевший бокал с кусочками льда, каких-то экзотических фруктов, ликером и ромом. Сладко, приторно. Вяжет язык. Липкой сладостью сводит скулы.
– Вы с Соней теперь вроде как вместе? – осторожный вопрос. И весь он... этот недоделанный Эвен какой-то собранный и серьезный. Как будто здесь не вечеринка, а охуенно важные переговоры. Тема жизни и смерти, не меньше.
– Скажу только раз. Ты бы лучше свалил, – цедит Крис и глядит исподлобья.
У Криса сильно, очень сильно чешутся пальцы. Крису в затылок будто медленно ввинчивают раскаленный болт. Крис слышит, как Исак смеется неподалеку. Как чертова трель за окном, как оттепель, нет, как капель в первые весенние дни. Вырвать, просто вырвать с корнем и швырнуть за окно, туда, где слякоть, сырость и грязь. Туда, где очень быстро затопчут. И больше никто не найдет, никогда.
– Всего лишь хочу знать, что Соня в порядке.
– У Сони все хорошо.
Крис не знает, почему все еще с ним говорит. Может быть, потому что этот Эвен так смотрит. Будто ему и правда не совсем уж насрать. Будто в груди его впалой и дохлой шевелится что-то. Жалость? Чувство вины? Все равно... Может быть, потому что это было бы... важно Исаку?
– Как он? – вопрос вырывается сам, и Крис понимает, что сдал себя с потрохами, когда бровь пацана ползет медленно вверх, чтобы тут же с усилием вернуться обратно.
– Исак... хорошо. Со мной не может быть просто, но мы стараемся. Оба. Мы с ним...
Минута за минутой, Крис помнит что-то такое.
Минута за минутой, в которые кто-то живет, а кто-то дышит и ест, только если не забывает про это.
– Ты... береги его... – как блеяние туповатой, облезлой овцы, что шарохается в загаженном пометом загоне...
Блять, Крис в это даже не верит. Что стоит и давит из себя это все, как дебил. Как герой какой-то сопливой, больной мелодрамы.
– И ты... пожалуйста... Соню. Она заслужила.
Она заслужила вот это? Развалину, что рядом с ней прикидывается безалаберным мачо? Она заслужила того, кто никогда не скажет "люблю"? Она заслужила все эти ебучие тонны невыносимой, неподъемной, ни на миг не стихающей боли и тоски, что выела изнутри, как некогда сочное яблоко – мерзкий червяк. До тонкой кожицы и костей, черенка.
Она заслужила того, кто ее понимает. Кто знает от и до – каково это все. Когда ты – это даже не ты. Как будто бесполезный, бездушный придаток к себе же.
– Заметано, я прослежу.
Прийти сюда было не лучшей идеей. Сейчас ему бы Соню найти и просто нахрен убраться. Куда-то подальше. Туда, где можно будет спать и молчать. Где не надо будет помнить и думать.
О том, что нихрена не прошло. Не заросло, не затянулось, не смыто.