Прошлое "Империи Зла"

Мелькнул последний отблеск света, и вот вновь, страны оказались в очередном воспоминании. Расплывчатый, мрачноватый пейзаж постепенно превращался в четкое изображение. Это снова была Москва, вот только совершенно противоположная той, которую они видели во времена Ивана Грозного. Было пусто, хмуро и тихо, словно в могиле. — Смутное время, — тихо изрёк Яо, оглядываясь вокруг. — Страшное… — У России вообще когда-нибудь были хорошие времена?! То у нее Иван Грозный, то у нее Улус хозяйничает, то еще что-то… — Англия явно уже разошелся. Ему наскучило смотреть на все это русское изобилие души Анны. Он презрительно посмотрел на людей, которые то и дело поднимали глаза на свинцовое небо, и с мольбой о чем-то просили. Оборванные, грязные, смотреть даже противно… — Тебе опиумник, здесь и судить нечего, — Произнес Китай. — Не ты это переживал. Англия хотел было возмутиться и ответить на эту претензию, как вдруг на Красную площадь сбежались толпы людей, пришли многие бояре. Страны видели, что русские явно смотрят на этих царских слуг словно на благодетелей, люди то и дело переговаривались между собой, спорили о чем-то яростно. — Скоро? — Говорят, что… — Скорей бы! Смерть охота повидать его, милостивца! Говорят, ликом схож он с царем Иваном, с батюшкой своим. — Не видал. А слыхал, будто так… Такие разговоры слышались среди народа. — Что они делают? Устраивают забастовку? — Спросил Германия. — Возможно. Подожди, похоже какой-то документ собираются прочесть, — ответил Франция, наблюдая за тем, как один из бояр разворачивает пожелтевший свиток, а затем страны услышали вот это: «Дмитрий Иванович, Божиею милостию царевич великой России, Углицкой, Дмитровской, Городецкой, князь от колена предков своих всех государств, к Московской монархии принадлежащих, государь и наследник. Объявляем, кому о сем ведать надлежит, что мы ясневелможному господину Димитрию за любовь, милость, доброжелательство и склонность, которую нам явил и являть не престает в вечные времена. Дали мы ему и наследникам его в государстве нашем Московском, и все что к оным княжествам принадлежит, с городами, замками, селами, подданными и со всеми обоего полу жителями…» — Пойдемте отсюда! Нашли что слушать! — пробурчал Англия. — Арти, неужели тебе не интересно? Россию предают ее же собственные люди… Вдруг все смолкло. — Едет! — пронеслось в толпе восклицание и замерло. И в этот момент, с видом победителей, в Москву гордо въехали всадники: впереди всех ехали поляки, блестя латами и шлемами, звуча — если то были гусары — крыльями, сверкая усыпанным драгоценными камнями нарядом, если они были в национальном платье; за ними литаврщики, после трубачи, копейщики… Вон богато одетые слуги ведут под уздцы шестерку коней, попарно запряженных в золотые колесницы. Усыпанные искрами алмазов хохолки коней так и сверкают… За ними белые, вороные, караковые, в яблоках кони верховые. После — барабанщики, стройные ряды русских сподвижников Лжецаревича, духовенство, блистающее парчовыми ризами… И в этот момент в народе послышались крики: — Здрав будь многие лета, царь-государь! Солнышко наше! — прогремело в народе. И вот на белом коне Лжецаревич. Одежда его блещет золотом, ожерелье сверкает. Далее литовцы, казаки, стрельцы. И толпа словно безумная воет и вопит при одном только их присутствии. — Они верят этому самозванцу? — удивленно спросил Франция — Царь в России, как отец народу, кому если не ему-то верить… — Произнес Италия вспоминая как ему однажды довелось побывать в царской России. — Годунов вроде бы, как царь был хороший. Слышал щедрым был, образованным… — - Произнес тихо Франция. — Да был хорошим, но против него были обстоятельства не зависящие от него. Два года не было урожаев в России, были очень сильные морозы, был очень сильный голод. И Годунов на самом деле, был оклеветан собственным народом, — пояснил Яо. Китай знал этого царя не по наслышке, ему раз приходилось бывать при нем в кремле, и запомнил, насколько трепетно относился царь к своему народу. Но все же, постоянно задавался вопрос: искренне ли это он делает или просто для показухи, ради удержания власти? К сожалению, он так и не узнал этого. — И что же теперь будет… — Франция осекся, громкий крик, полный ярости и боли раздался откуда-то из толпы. Страны в одно мгновение обернулись и то, что они увидели буквально потрясло их: бояре всей гурьбой волочили избитую, измученную Ольгу. Девушка вырывалась от них звала мать, но ее нигде не было, что им показалось странным. — Над ней тоже, скорее всего, издевалась Польша, — прошептал Яо. — Да ты что? Феликс наш мухи не обидит. Этот любитель пони даже воевать нормально не умеет — усмехнулся едко Артур. — Вот вот. Разве Россия не сама над всеми издевается… Она же… — Последние слова Джонса потонули в бессмысленном бормотании. Анну волочили прямо по снегу, на помост, где стоял еще пока не коронованный царь. Россия была без чувств, в белом привычном сарафане, без тех царских богатых уборов, босоногая и растрепанная, светлая коса теперь была практически алой от крови. Польша победоносно подошел к ней и со всей дури хлестнул прямо по щеке, оставив жуткие кровавые следы на ее белой, как смерть коже. Москва, наблюдая за мучениями матери, скрывала боль и тихо плакала, незаметно вытирая лицо тыльной стороной руки. Страны видели по глазам, что она готова вот-вот сорваться, броситься к матери, но ее медленно, но верно уводили от России под белы рученьки, прямо к новоявленному царю. — — Не похож он на царя, — произнес Феличиано, скептически всматриваясь в лицо этого царька. Италия так же отметил, что если он и был сыном Ивана Грозного, то не на йоту он не был похож на царя Всея Руси, да даже на боярина и то с трудом. Это просто молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не похож на презентабельного или выдающегося человека. Хотя сейчас он стоял гордо выпятив грудь и слащаво, с плохо скрываемой похотью смотрел на златокудрую столицу России. — Ну, здравствуй, Москва-красавица, — его лицо украсила пренеприятнейшая улыбка. Москва, сжав губы в тонкую линию, хмуро взглянула на него, правила этикета заставляли ее поклониться перед царем, но кто она такая, чтобы склонять голову перед самозванцем. В руках девушки были держава и скипетр, корону же держало духовенство всея Руси. Если все бояре кланялись ему, челом били, верили ему свято, то ее не купишь. — Что же ты стоишь, — нагло ухмыльнулся Феликс, между тем, отвлекаясь от издевательств над ослабевшей Россией, яд хорошо действовал, она была в сознании, но не могла не то что встать, даже дернуться. — Поклонись царю-батюшке или на кол захотела? Мать-то тебе не поможет, отрава сильная, ее надолго схватит, а вот он тебя красавица, лаской встретит… — Я не венчаюсь с иностранцами, и на царство я их не венчаю, — произнесла Москва и резко отстранилась. — Нет, возлагать на чужую голову корону и давать державу я не собираюсь… Тем более того, кто хуже зверя любого… — Да ну… А ты мамашу свою пожалей, пытать буду, как изменщицу последнюю, такой ад ей устрою, что тебе суд Страшный, раем покажется… — в подтверждении своих слов он резко ударила Анну ногой. Под его тяжелыми сапогами хрустнули тонкие ребра девушки. Россия закусила губу, отрава давала о себе знать, тело было ватным, не было сил даже приподняться. — Он ведь не убьет ее, верно ведь, дойцу? — робко спросил Италия. — Нет, Италия, — ласково произнес Франциск, — Россия вытерпит это, ей это не впервой… А все-таки, ей больно, — огорчился Бонфуа, отворачиваясь от картины избиения. — Не верю, что это Феликс. Польша ведь такой… — Мягкотелый? Да, но он был таким жестоким, он ненавидел Россию буквально за то, что она существовала, — пояснил Китай, и тяжело вздохнул. — То, что к власти пришел Лжедмитрий, было ему только на руку. Смута в России и голод только усугубили все. Москва с болью смотрела на мать. Руки девушки дрожали, едва удерживая символы царской власти. Сейчас от ее решения зависела дальнейшая судьба России. — Решай быстрее! — Рявкнул Феликс. — А не то я твоей матери ребра пересчитаю! Ольга резко развернулась ко всему своему люду. Страны видели, что она застыла как статуя, а ее глаза отражают гнев и боль, но не было в этих глазах мольбы, не было страха. Если раньше она плакала почти навзрыд, то сейчас лишь редкие слезинки оставляли дорожки на ее щеках. Вдруг, точно с неба сорвался и упал вихрь. Тучи мелкой пыли слепят глаза. Кони взвиваются на дыбы, всадники едва удерживаются в седле. Сам Лжецарь покачнулся, ослепленный, полузадушенный. — Не к добру это — Прошептал Китай наблюдая за этим буйством природы, но в тот же момент снова выглянуло солнце. — Мама… Россия… — одними губами прошептала она, никто не услышал кроме Анны, которая сразу же с большим трудом, но подняла глаза на дочь. Взгляд России так и говорил: «Не отдавай! За себя побойся, мне-то не будет ничего…».  — Ну так что? Казнить мне ее? Или миловать? — Польша демонстративно поднял Россию за волосы, — публично прикажу ее по кругу пустить, чтобы знали, что за курва мне кровь попортила. Страны содрогнулись: проще говоря, Феликс предложил обесчестить Россию, а такой судьбы ни одной стране, а тем более женщине не пожелаешь. Они видели, как в глазах России отразился страх, но затем он уступил холодной ярости. Вокруг Анны появилась жуткая аура, люди, которые до этого момент безнаказанно мучили ее, тут же со священным ужасом отдалились от девушки, один только Феликс держался, он-то знал как слаба сейчас Россия. Взгляд Брагинской пробежался по людям, и страны невольно вздрогнули когда взор ее аметистовых глаз остановился на них.  — Бедная Россия. Она не верит, что эти люди… ЕЕ люди предали свою родину и открыли самозванцу ворота, — обречённо произнёс Франциск, с трудом заставляя себя не отводить взгляд.  — В этом нет ничего удивительного, — Англия фыркнув, отвел взгляд, как бы говоря, что так и должно быть. Остальные лишь пожали плечами, им уже было не по себе от всего этого зрелища.  — А что вы хотели? — вдруг отозвался Германия. — Сказано же вам было, голод был, люди не знали куда деваться, власти своей были не нужны… И если честно, то Россия…  — Я согласна! — страны тут же вздрогнули и посмотрели на Ольгу: та, едва сдерживалась от рыданий, но держалась, нельзя было давать слабину.  — Она согласна?! — с ужасом вскрикнул Франция, — Ольга ты…  — Она, в первую очередь, думает о народе и о матери… — произнес Германия, вглядываясь. — Она знает, что рано или поздно народ заметит что царь ненастоящий.  — А если бы она ее…  — Он сделал бы не только с Москвой, но и со всей Россией нечто ужасное… Потому что страна — это перво-наперво не власть, не элита, а народ, простые люди, коих большинство на территории Анны. Если бы Москва отказала, началась бы гражданская война, причем не только русские против русских, — поляки тоже бы, не остались в стороне. — произнес Китай и сжал губы в тонкую линию, словно говоря, что он в ближайшее время ничего не скажет. Франция, было хотел еще поинтересоваться о будущей судьбе Российского царства, но в тот же момент воспоминание погасло и снова наступила беспроглядная темнота.  — Так, похоже мы опять в Кремле, — произнес Англия, осматриваясь.  — Как же все здесь расписано. Россия явно любила, и не скупилась на роскошь, — видно, Бонфуа очень понравились покои. Мягкие сочетания белого, розового и голубого с золотом, усложнённые, волнистые контуры золочёной мебели, изящность и живость лепных и расписных цветочных орнаментов, сводов и потолка, хрупкая грация наполняющего комнату фарфора — ваз для цветов, напольных ламп, канделябров — характерные элементы стиля рококо. Невероятно хороша люстра, с многочисленными фарфоровыми цветами, вылепленными вручную: своей формой и расцветкой, они как будто бросают вызов самой природе.  — Вее, Анна очень любила стиль барокко. Я помню, что ей так же нравился классицизм и романский.  — Откуда ты знаешь? — спросил Америка.  — Просто мой соотечественник — Растрелли. Он был очень хорошо знаком с русским зодчеством и архитектурой, и сам он неоднократно принимал участие в грандиозных строительствах в Москве и Петербурге.  — Не знаю. Как по мне, так слишком много всего,  — Германия все никак не мог привыкнуть к окружающей его роскоши. Будучи приверженцем минимализма, он не видел ничего путного в таких излишествах, как бы это красиво не выглядело. Хотя, Анне же всегда нравился некий беспорядок, так что и удивляться нечему.  — Так и где нам на этот раз искать Россию?  — Англия пытливо воззрился на своих спутников. Страны пожали плечами: Анну могли запереть в покоях, в темнице или вообще прогнать из Кремля…  — Слышите, рядом музыка играет, может Россия там?  — прислушался Япония. И впрямь, совсем рядом, гремела своими созвучными сплетениями мелодий польская музыка, и раздавались пьяные выкрики и посвистывания, преимущественно польские. А затем, мимо них прошли два боярина и один из них вдруг хмуро обратился к своему товарищу: — Ктой-то это среди ночи на улице и во дворце песни горланит? — А это хмельные ляхи из дворца государева, — недовольно отозвался тот. — Ишь, вопят, проклятые! Удержу на них нет! Пора бы им из Москвы восвояси… — проворчал боярин, и степенным шагом прошествовал в те палаты, в которых вовсю гремела музыка.  — Идемте за ними,  — произнес Франция, но его тут же схватил за руку Англия.  — Чего нам там делать? Сказано же тебе: поляки там. Нет в тех покоях России.  — Ты-то откуда знаешь?  — отмахнулся Бонфуа.  — Россию, может и не слышно, но разве не стоит ли проверить?  — Стоит, скорее всего это какое-то важное торжество и Анна, в любом случае должна там присутствовать,  — подал голос Германия, которому и самому не особо хотелось видеть это польское попоище, но если они не найдут Россию, то просто затеряются в ее воспоминаниях. Остальные переглянулись между собой, им нечего было возразить немцу. Первое, что им бросилось в глаза когда они зашли — это огромный стол, со всеразличными яствами и сам царь, который явно захмелевший общался со своими приближенными ляхами и боярами. — Так-то вы, — говорил он боярам своим.  — Службу царскую несете? Дружины ваши не сполна и одеты не лучше тех нищих, что на папертях ютятся. А оружие у ваших дружинников, поди, еще от времени деда моего, великого князя Василия Ивановича? Вам бы, бояре, поучиться радению у князя Шуйского! Вон, как он свою дружину холит!.. Устыдитесь, бояре! Как мне с таким воинством султана воевать? То-то! На бедность свою не пеняйте. А за сегодняшнее вам, с вашими дружинами следовать в Москву наипоследними. У ордынцев Чингисхана и Батыя правило имелось: за одного труса десяток в ответе, за десяток — сотня, за сотню — тысяча… На том дисциплина и порядок держались. Хоть, у нас и нет на Руси такого указа, одначе, когда люд над вами позубоскалит, что вы пыль стрелецкую глотаете, может, поумнеете. А наперед пустим шляхтичей и немцев… Ты же, князь Шуйский, с дружиной при мне нынче будешь. Пускай зрят все: царь Димитрий справедлив. Спасибо тебе, князь Василий Иванович! И снова он восхвалял и приписывал ляхам все новые и новые хорошие черты, которых по его мнению в гнилом русском народе не было, говорил больше с ними, чем с русскими, хвалил их доблесть, обычаи, и сам, к довершению всего, одет был в польское платье. Бояре угрюмились, но терпели.  — Мда, не царь, а незнамо кто…  — произнес Китай, глядя на Лжецаря. Тот, хмельной в очередной раз, злобно отшучивался о простоте русского человека.  — Но шутит он отменно! — Америка обхохатывался вместе с поляками, а остальные лишь скептически смотрели словно говоря: «Чем бы дитя не тешилось…», только Артур изредка похихикивал. Германия, Китай, Франция и Япония слушали, и каждый раз думали: зачем ему Россия? Жил бы в своей Полтаве, да и ума обмануть Мнишеков у него хватило… Какой из него царь, если он народ свой знать не знает, а чужих поляков ласкает, да выставляет перед всеми героями?  — Было бы смешно, если бы не было так грустно,  — горестно сказал Франция, наблюдая за всем этим мракобесием. Вино лилось рекой. Пожалуй, никогда прежде, ни после царствования Лжедмитрия, не выпивалось столько вина в Москве, как в это время. Ляхи умели попить, умели попить и русские, не отставал ни от тех, ни от других и Лжецарь. К своему разочарованию, но в то же время к облегчению страны, не нашли среди гостей Россию.  — Запер, наверное, где-нибудь,  — произнес Китай с отвращением, глядя на пьяных ляхов. Польская музыка, гремевшая во время пира, только что перестала играть. Слышен был гул голосов, смех, громкие шутки. Царский пир превращался в оргию.  — Что за обычай у вас, у москалей, прятать женщин? То ли дело, если б на этом пире были красотки! — громко сказал, изрядно захмелевший Польша.  — Твоя правда! Было б повеселей, — поддержали шляхтичи. — Царь! Прикажи привести женщин, — нагло заметил Феликс. — Позови-ка Россию. Димитрий был изрядно захмелевший. Его лицо покраснело и лоснилось, тусклые глаза оживились.  — А что ж! Отчего же и не позвать. Гей! Кто-нибудь! Приведите сюда женщин — ну, там жен купеческих либо опальных бояр… Басманов, пес ты старый, иди к России! Живо! А мне… Ольгу! — крикнул пьяным голосом Лжецарь. — Царь, царь! Не дело ты затеял, — произнес Басманов, посматривая на то, как многие русские бояре бледнеют от одной только мысли, что им придется своих-то дочерей и жен чужакам, да на потеху выставлять. — Да! Негоже! — поддержали его ропотом остальные бояре. — А ну вас! Все в советники лезут! Живо исполнить, что я сказал! — крикнул Лжедимитрий и стукнул кулаком по столу. Посланный, только пожал плечами и тяжело вздохнул. Скоро за ним в палату робко вошла толпа женщин, бледных, дрожащих, испуганных. Но страны не видели среди них не Ольги, ни самой Анны. — А-а! К нам, москальки-красавицы! Будем вино пить… Авось, вы нас полюбите. Садитесь, — заговорили поляки и загремели скамьями. Женщины покорно сели рядом с панами. Страны видели, как у многих из них, на глазах блестели слезы. — А где… моя? — спросил Лжецарь. — А-а! Вот она! И он поднял глаза, на стоявшую перед ним, с опущенною головой Москву. Ольга стояла подобно греческой изящной колонне, сжав губы в тонкую линию. В ее глазах было написано: «Лучше смерть, чем такое.» — Дай взглянуть на тебя, красавица… — пробормотал Лжедимитрий. Та словно не услышав его, не то что не подняла головы, взглядом не удостоила. Один из поляков, хмельной, взял ее за подбородок и повернул лицо царевны к самозванцу. — А? Какова девка, хе-хе? — пробурчал он. — Не смей! Не смей! Холоп! — крикнула она не своим голосом. Яркая краска залила щеки столицы, от назревающего в ее сердце гнева. Резко отшатнувшись от пирующих и повернулась к Лжецарю: — Убей лучше!.. Зачем мучаешь?.. Лжедмитрий побледнел. Хмель разом соскочил с него, а насильник залился пьяным смехом. — Хе-хе! Осерчала! Дай я тебя приласкаю!  — Урод!  — буквально прорычал Франциск, наблюдая за тем, как шляхтич снова поднес грязную ладонь к ее лицу. Москва попыталась одернуться, но тот решил в этот раз удержать ее. — Прочь, раб подлый! — внезапно Лжецарь резко, с силою оттолкнул пьяного нахала, потом поднялся и низко поклонился Москве.— Прости, душа моя! — тихо сказал он и тотчас же отдал приказ: — Уведите ее!  — Бояре тут же увели столицу обратно. Наконец в зал ввели Россию. Анна была холодна, не пылала гневом, не реагировала никак на остроты Феликса и смех его ляхов. А потом к своему удивлению страны увидели на ее устах улыбку, ту самую искусственную улыбку, которую они видят на ее лице во время саммитов.  — Плачешь ли ты Россия?  — лукаво вдруг прозвучал голос Феликса.  — Я не так виновен в твоих несчастьях, коли винишь ты меня. Можно все исправить. «Не трожь моих детей, злодей!» — Читается в ее глазах, а сама она, монотонно и с той же холодной улыбкой отвечает: — Бог тебе судья! — Россия! Я подобно тебе поднялся, из простого княжества в сильное государство Речь Посполиту. Ты сделала много — я превзошел тебя! Анна! У меня в голове таятся великие думы на твой счет. Мне нужна именно ты Анна. Поэтому я прошу у тебя руки и сердца.  — Мдаа, зажрался наш Феликс,  — произнес Бонфуа, почесав задумчиво бородку.  — А чем-то лучше?  — усмехнулся едко Англия.  — Кто у нас, после поляка вздумает ей признаться в «чувствах»?  — Много кто,  — хмуро произнес Китай. — Сначала Польша, потом Нидерланды к ней тоже сватался, Швеция там пару раз предлагал, Садыка она сколько раз отшивала, потом…  — Что?! Россия не должна согласиться! Они все не заслуживают ее, так как я уже заявляю права на то, что Россия и ее сердце принадлежит мне! Кто как не я, заслуживает ее руки и сердца! Я же Герой!  — страны обреченно посмотрели на Америку: как вовремя, у Джонса проснулось бредовое желание к «подвигам».  — Штаны с дырой! Россия не станет помогать тому, кто берет или принуждает ее силком, в этом я уверен!  — произнес Германия, вспоминая чем закончился его печальный опыт.  — Как будто ты сам не поступал… Да ты еще хуже чем Франциск, с этой гребаной Москвой…  — начал распаляться Англия, но Людвига не так то просто, вывести из себя.  — Да я виноват и я это не отрицаю, это во-первых. Во-вторых, во время Второй Мировой…  — Да тише вы!  — вдруг шикнул на спорщиков Америка.  — Похоже Польша решил нарваться. И действительно, все то время пока страны спорили, поляк и впрямь трещал без умолку, и вдруг резко заткнулся. Анна отняла руку и взглянула на него. На нее смотрела пара тусклых глаз, подернутых страстною дымкой; дрожащая сладострастная улыбка, растягивала губы, от бледного безобразного лица поляка веяло животною похотью. Русское Царство резко вырвала руку и отшатнулась. — Прочь! Прочь! Душегуб! — воскликнула она и отбежала в дальний угол покоев. — А, так ты? — вскричал шляхтич и бросился к ней. Паны загоготали подбадривая Польшу:  — Ишь ты, строптивая какая!  — А хороша-то как!  — Завидую прямо, такую девку отхватил! — Прочь! Не подходи! Ненавижу тебя! — Россия со всего размаху влепила Феликсу пощечину, но тот резко прижал ее к стене. — Чего там прочь! Не хотела добром — силой возьму… — грубо проговорил тот, и ее нежные руки хрустнули, сжатые его сильными пальцами. Страны напряглись, ожидая самого худшего, но тут вмешался Лжецарь. Все это время он угрюмо молчал окидывая взглядом пиршество. Пьяные, красные лица панов, бледные дрожащие женщины… Хохот и слезы… Остатки разлитого вина на скатерти… Шум, гам…  — Прочь холоп!  — он резко оттолкнул охреневшего от такого отношения Феликса. — Отправить по домам женщин! — прозвенел его голос. Точно судорога прошла по его лицу от этих слов. — Э! Царь! Что так скоро? Мы… — начал какой-то пан. — Молчать! — прокатился грозный окрик Лжецаря. — Пир кончен! — И он поднялся из-за стола при общем безмолвии. « Хотя бы раз, о стране своей вспомнил » — подумалось хмуро Китаю, и в следующий момент, всё вокруг вновь поглотила тьма.