Прошлое "Империи Зла"

Едва страны пришли в себя, как им в глаза полыхнуло изобилие красок. Открылись обширные и просторные покои невероятной красоты. Первое, что бросалось в глаза, это позолоченная резьба, великолепные светильники, персидские ковры, сверкающие цветными стеклами окна, — весь богатый комплекс украшений и наполнения интерьеров, включал в себя еще один вид древних, хоромных украшений — живопись. В опочивальне стояла кровать с балдахином и другая мебель: лавки, которые являлись скамьёй для ближних слуг, деревянные кресла, позолоченые ручки и седалище, позади обитое красным бархатом, поставцы, скрыни (комоды), и сундуки, где видимо хранили все мелкие необходимости. Украшала палату, большая печь со сложным орнаментом. Ну и конечно же обязательно, как и принято в русском быту, в красном углу и над входными дверями стояли образа. — А у Рашки губа-то не дура, — фыркнул Альфред, осматривая всю эту воистину царскую роскошь, а затем бесцеремонно плюхнулся в одно из роскошных кресел. - Хлеще королевы жила. — Лучше бы ты не вел себя так развязано, все-таки мы у России, а тут черт знает, что твориться, — отозвался Англия, в очередной раз сравнивая про себя эти роскошные царские палаты и свои покои в Букингемском дворце, и раз за разом доказывая себе, что у него все гораздо лучше, и роскошнее. — Англия, что может быть тут подозрительного? Аннушка же девушка, не все же ей браться за оружие, — промурлыкал ласково Бонфуа, попутно восхищаясь сколько же стилей сочетают в себе эти покои. И строгий классицизм, и барокко, — все это, по его мнению, казалось невероятно измененным и незнакомым, но идеальным сочетанием. И в этот момент дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошла, нет не вошла, а вплыла Россия. Но как же она преобразилась. Она была в простом, синем сарафане, но поверх него, был такого же цвета летник с очень широкими рукавами, которые свисали до самой земли. Грудь молодого царства, была увешана монистами, шея ожерельями, а на пальцах поблескивали кольца и перстни. Её длинные, русые волосы были заплетены в косу, а на ее голове сверкал кокошник с жемчужной поднизью, обшитый бархатом и бисером. С боков свешивали бисерные подвески. Было видно, что он слегка сдвинут на лоб, а затылок закрывался подзатыльником из холста, закрепленным с помощью золоченных тесемок. — Красавица, — прошептал Бонфуа, бесстыже рассматривая девушку со спины. — Не слишком ли много всего? — спросил Германия. Не то чтобы ему не нравилось, но все-таки казалось, что столько всего одевать на себя — это огромное неудобство. — А по мне самое то, — произнес Италия, — Россия же ведь очень богатая страна, и это сразу видно по ее наряду. Но все же западным странам было видно, что Россия то и дело содрагается словно трясется от тяжести, голова ее, то и дело клонится на плечо, словно у нее нет сил держать ее прямо, из-за увесистого кокошника. Щеки девушки пылали нездоровым румянцем, а в глазах мелькала боль. — Ливонская война, — определил Яо, вглядываясь в ее лицо. Россия на секунду приподняла голову, словно вслушиваясь, заставив тем самым страны напрячься, и все выдохнули с облегчением, когда она снова, бессильно склонила ее. — Откуда ты знаешь? — спросил тихо Япония. О Ливонской войне он слышал от Китая, но тот смог донести до Кику лишь то, что слышал о ней сам. — Да с того, что мы перенеслись в период правления самого жестокого царя Руси, - Ивана четвёртого. — Иван четвёртый? Это случайно не тот, который Грозный?! — спросил Германия, вновь вспоминая рассказы брата. Уж чего-чего, а Россию Гилберт знал хорошо, знал и про этого царя говорил, что человек был воистину жестокий, и кровожадный, при этом до фанатизма набожный, и старающийся очистить Россию от предателей и смердов. Сама Анна, с какой-то тоской смотрела в окно. За окном, снова слышались свисты и крики людей, взывающих к царю. Что они там стоят? Неужели не видят, что их государь из великого реформатора, стал кровавым тираном? Неужели они думают, что их спасет от страшного суда этот пропащий человек? Россия прикусила губу и отошла от окна, садясь в дальний угол, где был расположен ее незаконченный гобелен, на котором страны увидели один из самых красивых соборов Москвы. Храм Василия Блаженного. Вышитый шелковыми нитями, золотом и жемчугом, он казался необычайно оживленным, словно вот-вот зазвонят колокола на его башнях, и польется молитва. Молитва о спасении души, жестокой и темной души. Девушка и сама не заметила, как неловким движением пальцев уколола себя, обагрив свои белоснежные руки алой кровью. Это не боль. Это не та боль, которую испытывала она. Разве, сравнима боль от одной иглы, с болью в сердце равной десяткам тысяч таких же игл? И все эти иглы — её люди. — Неужели, она чувствует себя пленницей в родном Кремле? Или чем-то недовольна? — спросил Кику, буквально читая на ее безразличном, бледном лице все, что Россия чувствует. — Чем же она недовольна? Живет с размахом в такой роскоши, в золоте купается, что ей еще-то надо… — начал было возмущаться Артур, но тут его прервал Германия, который постепенно вспоминая историю, понимал состояние Русского Царства. — Россия и здесь чувствует себя ненужной, ты сам посуди: она как предмет интерьера, на который все должны любоваться. Она не должна сидеть сиднем в кремле, а должна быть со своими людьми, там на полях битвы. И она это прекрасно понимает, но ничего против своего босса сделать не может. От брата слышал, что царь ее за страну почти не считал, и в общем-то России, как по тому времени приходилось почти безвылазно сидеть в кремле, разве что на встречи с другими воплощениями, да в церковь выезжать. Страны застыли, слушая Людвига и попутно удивлялись, сколько же он помнил из рассказов брата. Хотя по меркам, Германия был достаточно молод, но похоже знал он историю Империи зла достаточно хорошо. И в этот момент вдруг открылась тяжелая, дубовая дверь, и в покои легким, плавным шагом вошла девушка, изумительной стати и красоты. Одета она была еще более роскошнее России. Сверх обыкновенного сарафана золотого цвета, была накинута приволока из шелковой, серебряной материи, края этой мантии были шиты золотом, жемчугом и драгоценными камнями. На ногах красавицы были сапожки, пошитые из красного сафьяна. На златокудрой голове девушки, красовалась ослепительного блеска корона, из драгоценных камней и натурального жемчуга. С обеих её сторон, ниспадали длинные рясы, из драгоценных камней и покрытые большими изумрудами, исскусной отделки. Россия, до этого сидевшая опустив голову, вдруг оживилась, ее безразличные глаза заблестели, вновь заполнившись красками жизни, а на губах расцвела слабая улыбка. И не успел никто опомниться, как зашедшая девушка, уже подбежав к Анне нежно обняла ее, и прошептала: — Мама! Матушка Россия! — Мама?! — у всех стран от удивления глаза на лоб полезли. Но еще больше они удивились, увидев на глазах Анны слезы радости, с которыми она обнимала дочь, приговаривая словно мантру: — Золотая моя, доченька моя… — Откуда у России дочь? — спросил Англия, со скептическим выражением, наблюдая за трогательной сценой. — Где-то я уже эту девушку видел, — произнес Бонфуа, вглядываясь в черты красавицы. Было, что-то смутно знакомое в чертах этого свежего, молодого лица, в этих золотых, ниспадающих водопадом до колен кудрей и в светло-сиреневых глазах, в которых была отражена одновременно, и радость, и безмятежность, и грусть, и мудрость… — Я тоже ее видел. Она была тогда с Россией под Москвой, — произнес Германия. Но в его воспоминаниях, образ был смутным и расплывчатым: он помнил только фигуру, в поношенном кителе, покрытом кровью, чьи глаза горели яростью, а руки крепко сжимали винтовку. — Как ты, мама? Царь батюшка, опять гневается на тебя, казнить грозится, — девушка присела рядом с матерью на лавку — Да хоть на кол, все равно не подохну, — с тяжелым вздохом проговорила Анна, вглядываясь в глаза дочери и шепнула едва слышно. — Сердце у меня болит, Оленька. Болит не переставая. — Разве все так плохо? — спросил недоумевающий Италия у стран. — Почему Россия так печальна? — Эх, Италия, ты просто не знаешь, какое это было для России время. Ливонская война завершилась позорным миром по отношению к ней. Так же, боевые действия велись на территории Прибалтики и ее сестры Беларуси, то есть война затронула, и дорогих ее сердцу людей. Вот почему ей больно, — произнес Яо, вглядываясь в бледное лицо, воплощения Русского царства. Остальные страны, лишь переглянулись, словно говоря «тебе виднее, Китай» и вновь сосредоточили свое внимание на двух девушках. Почти весь диалог между Ольгой и Россией они прослушали и теперь, до них долетели лишь обрывки: -…он не прекратит видеть в наших людях своих врагов. То, что он сделал с Новгородом…я никогда ему это не прощу! — Он человек. Человек, который сошел с ума от горя. — Не оправдывай его маменька, убью я его собственными руками! — Нет Москва! Хватит с меня крови! Даже если царя убьешь, опричники его никуда не денутся, только злее станут. Они ведь только и умеют, что грабить. На мирную жизнь у них ума не хватает. А Новогород… Он поправится, — ответила Россия, хотя страны заметили, как у нее подрагивают губы, — По крайней мере, я смогла упросить Иоанна, хоть немного, но смягчить наказание. Оставив его в живых. — А что было с Новгородом? — Тихо спросил Америка. Если честно, на историю эту, было ему плевать с высокой колокольни, но ведь потом, когда он вернется в настоящее время, России это можно будет припомнить, мол по твоей милости весь Новгород перерезали и тем самым ранить ее, очень больно ранить. — Всех перерезали и в реку скинули, — мрачно произнес Яо, смотря в окна. — а некоторых даже пытали до смерти. Например сдирали заживо кожу, обливали то горячей, то холодной водой, варили в кипятке, вешали… — Жуть какая! — поежился Артур. — Да кто бы говорил, — произнес с сарказмом Франциск, — А вспомни ГенрихаVII и захлопни варежку. А потом, как же забыть Кровавую Мэри, с ее кострами? — Отвали виносос, — Рыкнул раззадоренный Англия, — а то я тебе Наполеона припомню. Все тут же напряглись, Артур явно перегнул палку. Упоминать эту позорную войну, которую сам Франция ненавидел всем сердцем и искренне раскаивался перед Россией за причиненную ей боль. И казалось бы, сейчас Франциск должен вскочить и ударить этого назойливого англичанина, но тот смолчал, лишь отстранившись, и даже не отреагировал, когда Германия положил свою руку ему на плечо, словно собираясь разделить чувства друга. — Дойцу! Дойцу! Впечатлительный Италия снова разревелся. — Дойцу скажи, он же не навредит России? Он же ее не будет пытать?! Дойцу скажи! — Успокойся Италия. Ее нет, не будет скорее всего, каким бы жестоким не был правитель, убить воплощение страны нельзя, — произнес Германия, стараясь сохранять спокойствие, а про себя горестно добавил: «А вот изувечить или сломить-можно» -…Он тебя уже несколько раз грозился на кол посадить, да плетками отстегать чтоб неповадно было. К своим людям не пускает. Везде церкви понаставил, да виселицы… — Ольга хмуро взглянула на Анну, отчего Россия виновато отвела взгляд. — Эх, Москва, ничего мне больше не осталось. Жаловаться мне грешно: живу как королева аглицкая, да только, что я за страна? Что от меня толку сейчас, объясни. Не людям помочь не могу, не там, на полях брани. А царь звереет с каждым годом. — Да, а ведь думает он, что все убийства и казни во благо тебе. Во благо Христа. Как там предсказывали: конец света, антихрист придет. — Пришел уже, ты хочешь сказать. Жалко мне, да уже не спасешь. Хотя возможно, он и сам того не замечает, что меня в ад затягивает… — Россия вздохнула. Москва собиралась было что-то сказать, но в этот момент вдруг ворвалась запыхавшаяся девушка. — Анна, родненькая, голубушка, — она рыдая, упала перед ней ниц, — Свет ты наш, красавица ясноглазая… — У них в России всегда, зовут друг друга так ласково? — спросил Англия, недовольно морщась. — Нет, просто Аня, она ведь, как мать этим людям, они же на ее земле живут испокон веков. И потом: они просто очень ее любят, — ответил Италия. — Ты-то откуда знаешь? — буркнул Америка. — Ну разве человек, не любящий свою страну будет звать ее Родиной-Матерью? - отозвался Людвиг, вспоминая, как не кстати, с какой любовью, с какой пылкостью в песнях, русские солдаты прославляли Россию. — Не перебивай, кажется она пытается сказать что-то важное. — А по моему, она просто стоит на коленях и ноет, — фыркнул Англия, даже не стараясь вслушиваться в рыдания служанки, но в этот момент Россия не выдержала этого самобичевания. — Успокойся и встань, — Россия подошла к девушке и сама подняла ее. Та поцеловала руку девушки, шепча слова благодарности и все еще стояла рядом с ней, в полупоклоне содрогаясь, — Что приключилось Евдокия? — Царь-батюшка гневается, тебя требует. Говорит, мол предала ты его, оставила… — Сам же меня запер здесь, а получается я оставила, — Анна нахмурилась, но посмотрев на несчастную девушку, ласково произнесла. — Ступай с богом, приду сейчас сама. — Я с тобой, — Москва тоже поднялась со скамьи следуя за матерью, но в тот же воспоминание погасло и наступила тьма.