Холмы; 1914

Что-то изменилось в нем, что-то сломалось. Он не понимал, что произошло, он просидел на том берегу, пока грязь не пропитала нижнее белье, а комары не искусали спину так, что та стала напоминать россыпь звезд на небе. Ему было плевать. Голова отказывалась соображать. Каждый раз, когда он пытался подумать, пытался сделать хоть что-то, что-нибудь, перед глазами появлялся Йен, и он совершенно не знал, что теперь делать. Он пил с того дня и не останавливался. И больше не носил обуви. От моря тошнило, и он не знал, почему. Что-то сломалось. --

10 Августа, 1914; Таверна Черная Роза, Ларн, Северная Ирландия

Звук скользившего по стойке бокала разнесся громом по небу. Михаил на секунду навалился на стойку перед собой, лег на нее и уставился на испещренное дерево под рукой. Таверна казалась тихой, под ее крышей укрылось несколько человек, вполголоса они рассказывали бармену о войне, медленно расползавшейся по миру. Звук разговора витал в воздухе, совершенно не касаясь Михаила, потому что его совсем не трогала эта тема. Пока все разом не изменилось. - Слышал, говорили про 16 июля, - сказал один из мужчин, бородатый моряк, мясистыми руками обхватив свою пинту. Михаил не мог вспомнить его имя. - Значит, мальчишка Маколлифа, - пробормотал бармен. Моряк кивнул. - И сын Галлагера, да? – спросил другой, явно местный, сверкнув глазами цвета надвигающейся бури. Михаил поднял голову. - Что? Какой из них? – бармен бросил тряпку на стойку. Михаил вспомнил о дне рождении Йена, и грудь вдруг сковало тисками, теперь его волновало все, волновала война, теперь только о ней он и мог думать. - Рыжий? Ему как раз стукнуло восемнадцать. Все кругом медленно вращалось, тонуло и вставало на места, и ничто больше не имело значения. Ни война. Ничто. Одни только рыжие волосы и россыпь веснушек на щеках. Михаил вышел из таверны, бросив деньги на стойку, пинта осталась полупустой. Грязь на дороге липла к измученным ногам. Михаил ничего не чувствовал. Не позволял себе думать, не позволял понимать происходящее. Он не мог думать о том, как бы забрать Йена и увезти куда-нибудь подальше, в море. Не мог думать о том, что Йену всего восемнадцать, что он всего лишь мальчишка. Не мог думать о том, что все краски уйдут из его сияющего взгляда. Но мысли пробирались в голову, и от этого становилось невыносимо. Михаил замер посреди дороги, он ушел довольно далеко от причала и теперь вглядывался в дорогу, уходившую прочь из города, туда, где простирались поля и стояли редкие дома, туда, где высился дом Йена. Стиснув зубы от тяжких мыслей, Михаил бросился бежать. Дорога показалась длиннее обычного. Она вилась и вилась, камни впивались в ноги, ветер хлестал по щекам, оставляя на них розовые пятна. Когда наконец показалась дорога, ведущая к дому Йена, который казался песчинкой в целом мире, он замер и уставился на конец своего пути. Он смотрел издалека на небольшой, каменный дом, блеклый амбар, стоявший позади, и раскинувшееся поле. Небеса нависали над ними, раздутые от тяжелых звезд, отчего дом казался не похожим ни на что другое. Издали виднелись золотые отблески свечей, а может, камина, горевшего внутри. Михаил думал не о дне рождении Йена, не о его семье, которая собиралась вокруг него и пела песни, не о пироге, подарках и теплых объятьях. Нет, он думал о том, как его семья будет сидеть в тишине, охваченная горем, как они будут жаться друг к другу от тоски и страха, о потемневших глазах Йена, о доме, полном теней, потому что Йену пришлось продать свою душу. Михаил вдруг почувствовал, что не должен быть здесь. Это не его место. Если бы Йен хотел его видеть, то пришел бы сам. Но он не мог упустить шанс избавить Йена от этого. Увести его подальше от войны. И от того, что он – Михаил – мог больше никогда его не увидеть. Он направился к дому. Ветер тяжело расхаживал по равнине, трепал его волосы как траву на холмах. Дом приближался с каждым шагом, в душе Михаила засели страх и надежда, но за ними стояла лишь одинокая пустота. Он простоял довольно долго, прежде чем постучать. Дверь открыла женщина. Выглядела она уставшей, длинные темные волосы были уложены в косу, которая лежала на плече. Какое-то имя крутилось в голове Михаила, однажды Йен произносил его. Фиона. - Не нужно будить весь дом, Йен… - она замолкла, глядя на Михаила. – Ты не… кто ты такой? Сейчас четыре утра. - Я ищу твоего брата. - Которого? – спросила Фиона, облокотившись на дверной косяк. Позади нее появился ребенок, он прижался к ее ноге и тонким голоском сказал, что не может уснуть. - Йена, - впервые за долгое время с его губ сорвалось это имя. Оно слетело так легко и непринужденно, что почти причинило боль, навевая тоску. Фиона нахмурилась и подхватила ребенка на руки. - Он в амбаре, - устроив мальчишку на бедре, она показала в сторону старого, покосившегося здания. – Мы не можем заставить его вернуться в дом. Михаил кивнул, переводя взгляд с Фионы на мальчика. За ними появилась девочка, заспанная, цветом волос она напоминала Йена и теперь непонимающе смотрела на Михаила. От пристального внимания ему стало не по себе, и он постарался уйти как можно скорее. Пока Михаил шел к амбару, мягкая, влажная трава ласкала ноги, он чувствовал, что за ним наблюдают из дома. Дверь поддалась со скрипом, старые петли протестующе застонали. Амбар распахнул рот, раскрывая темную пасть, над головой выступала, будто утес, небольшая комната. Михаил застыл на пороге, глядя на собственную длинную тень на полу. - Уходите, - голос донесся из глубины амбара, - я же сказал, что не голоден. - Это, черт возьми, хорошо, потому что еды я не захватил, - признался Михаил. Тишина лохмотьями повисла в воздухе. За стенами амбара ветер распевал грустные песни. - Я на чердаке, - наконец произнес Йен, и Михаил прошел внутрь, облегченно выдохнув, когда понял, что вообще задержал дыхание. Лестница, ведущая на чердак, оказалась крутой, вокруг стояла темень, но Михаил смог забраться наверх и не свалиться. Он наступил на лежавшее сено и наконец увидел Йена. Тот сидел у окна. Неторопливо пройдя маленький чердак, Михаил устроился напротив. Он вновь видел Йена, и от этого в груди что-то расцветало. Он не мог описать, что именно, но что-то очень больное и тяжелое. Йен не смотрел на него. Они сидели в мертвой тишине. - Ты уезжаешь, парень, - спустя пару мгновений сказал Михаил, пытаясь собрать слова, которых попросту не было в голове. - Наплевать, - горько пробормотал Йен, откинув голову на деревянную стену. Лунный свет проникал сквозь балки и оставлял голубоватые полосы на его коже. - Нет, - возразил Михаил, - не наплевать. - Разве тебя жена дома не ждет? Михаил покачал головой. Образ Светланы маячил где-то в подсознании. - Черт возьми, Йен, я ее год не видел, - тихо признался он, - и еще полгода не увижу. - И что, значит, ты вроде как привык цеплять кого-то и трахать, пока ты не с ней, а потом возвращаться, будто ничего и не было? Целовать ее, будто больше ты не целовал никого? – вспыхнул Йен, стиснув кулаки так, что костяшки побелели. - Все не так, - Михаил принялся защищаться, однако все было так. Именно так. - Ты жалок, - выплюнул Йен вместе с полузадушенным смешком, который испугал обоих. Михаил гипнотизировал взглядом пол. Он впервые столкнулся с подобным. Что-то внутри него крутилось подобно балерине в музыкальной шкатулке. Во рту растекался привкус железа. Йен был прав. Он целовался в Шотландии, в Англии, во Франции, в Испании, а потом каждые пару месяцев возвращался домой на Украину и забывал об этом, целовал жену, обнимал детей, будто ничего не произошло. Он никогда не запоминал их имена. В памяти оставались чужие губы, бедра, легкие улыбки. Был мальчишка из Эдинбурга, парень из Прованса, из Портсмута, из Неаполя. У них были лица, но не было имен. Были губы, но не голоса. Тела, но не запах. Он помнил их глаза, их волосы, но никогда не помнил имена их сестер. Йен отличался от них. Он не мог остаться в памяти простым мальчишкой из Ларна. Он был Йеном. Йеном, который пах пшеничным полем, дождем и гвоздикой. Йеном, который бегал так, будто ноги его жгло огнем. Йен, который распевал песни матросов, кидался камнями и улыбался так, словно внутри него горело само солнце. Михаил помнил каждую веснушку на его теле. Он мог рассказать, чем пах Йен и какого цвета его пятки. Мог точно описать походку Йена. Он знал о Йене больше, чем знал о самом себе. Йен не останется в его памяти мальчишкой из Ларна. - Ты уходишь на войну, Йен, - повторил Михаил. - Я знаю. Михаил сглотнул. - Тогда почему ты ведешь себя так, будто ничего такого не происходит? – взорвался он, глядя на Йена. - Почему я веду себя так? – Йен выплюнул очередной лающий смешок. – Ты ничего не знаешь, Михаил. Ты совсем не знаешь, как я себя веду. Ты не знаешь совершенно ничего. Потому что тебе наплевать. Ты приехал сюда на пару месяцев, нашел кого-то, с кем можно переспать, а теперь уезжаешь. Ты просто не привык к тому, что кто-то оставляет тебя первым. - Это… не так, все по-другому. - Ничего не по-другому! Я пришел к тебе на лодку, я оставался там с тобой, мы пару раз трахались, а теперь ты снова уезжаешь. В другое место, к другому человеку. - Откуда тебе вообще знать это? - Я знаю, Михаил! Я вижу это каждый раз! Я прожил здесь всю свою чертову жизнь, ты ведь не думаешь, будто я не знаю, что каждое лето моя сестра проводит с моряками? Они обещают ей писать, но никогда не пишут, Михаил. Так все устроено, - вспылил Йен. – Думаю, все это время я притворялся, будто ничего не понимаю. Думал, что ты… другой, не знаю. Но ты такой же, как и все остальные. У тебя красавица-жена и дети, которые тебя любят. Ты не вернешься, не напишешь мне, не возьмешь меня с собой. Прекрати нести чушь, внеси уже мое имя в свой бесконечный список людей, с которыми ты трахался, и переходи к следующему. Йен разом сдулся, привалился к стене, его лицо пылало. Михаил смотрел на него печальным взглядом. Он подыскивал слова, чтобы сказать хоть что-то, что угодно, лишь бы убедить Йена вернуться к нему, но слов не находилось. Потому что Йен был прав. Тишина осела мертвым грузом. - На этой проклятой лодке теперь так тихо, - сказал Михаил спустя пару мгновений. Он не понимал, что делает, но внутри засело слишком много, чтобы просто так молчать. – Слишком тихо. Такого со мной раньше не случалось, - он вздохнул. Чувствовал, как Йен смотрит на него. – Каждое утро я встаю и жду, что ты вот-вот бросишь в окно камень или, не знаю… думаю, какую историю ты рассказал бы мне на этот раз, а я бы повернулся и попросил тебя заткнуться. Все думаю, что сейчас услышу, как ты идешь по палубе своими чертовыми босыми ногами, и скажу, чтобы ты, придурок, был осторожен, потому что там гвозди. На этот раз… все по-другому, - Михаил уставился в пол и замолчал, крепко стискивая зубы. - Кажется, я впервые услышал от тебя так много слов за раз, - Йен тихо-тихо прошептал ему. Михаил поднял взгляд, Йен смотрел прямо на него, кажется, удивленно. - Что ж, мне есть, что сказать тебе, Йен Галлагер. Что-то мелькнуло в глазах Йена, что-то, по чему Михаил скучал и даже не понимал этого. Йен перевел взгляд на пол, дергая за нити своего свитера. - Достаточно, чтобы попросить меня не уходить? Михаил вспомнил день на пляже. Вспомнил, как Йен уходил, а он не мог сказать этого, не мог остановить. - Я не это имел в виду, - безжизненно сказал Михаил и поднял взгляд, когда Йен встал. - Идем, прогуляемся, - попросил он, прежде чем пройти по чердаку и слезть по лестнице. Михаил выглянул в окно, после чего последовал за Йеном и слез с чердака. Он прошел за ним из амбара к равнине, по которой гулял ветер, Йен вывел его на дорогу. Они шли в тишине. Деревья, как солдаты, выстраивались перед ними один за другим. Твердая земля лежала под ногами. - Куда мы идем? – спросил Михаил, пока они шли. Им овладело чувство, будто он знал, куда. - Сюрприз, - прошептал Йен, и Михаил улыбнулся. Они шли бок о бок с глупыми выражениями на лицах. Ожидания оправдались. Поляна оказалась знакомой, густые поля поднимались перед их взглядами. Вскоре они лежали под деревом на влажной земле. Прошло довольно много времени, пока тишина не оборвалась. - Я не злюсь на тебя, - признался Йен. – Нет, злюсь. Злился, думаю. Но… не знаю, - он выдохнул, а Михаил повернулся к нему. – Я не хочу больше на тебя злиться, вот что я хочу сказать, думаю… у нас не так много времени. Взгляд Михаила смягчился, а Йен повернул голову в его сторону, чтобы посмотреть на него. - Спасибо. - За что? - За то, что не злишься. Йен едва заметно улыбнулся. Глаза, напоминавшие лесную чащу, засияли, он едва заметно коснулся ладонью руки Михаила и быстро убрал ее, опустил на землю. - Когда ты отплываешь? – спросил Михаил. В эту ночь на небе совсем не было звезд, отчего оно напоминало бездонный океан. - В середине сентября, - Йен на секунду задержал взгляд на Михаиле, глядя, как его грудь размеренно поднимается и опускается под хлопковой рубашкой. – У нас остался всего месяц, Микки. - Меньше, - теперь они смотрели друг на друга. Йен свел брови и моргнул. - Ты о чем? - Мне нужно отплывать раньше, чем я думал, - признался Михаил, покачав головой. - Когда? – веснушки Йена сошлись вместе, когда он сморщил нос. - В конце августа. - Что? Почему? – на лицо Йена наползло беспокойство. Он сел и повернулся к Михаилу, глядя на него темнеющими глазами. Ветер растрепал его волосы, и Михаил пригладил их обратно. - Ловля заканчивается, рыбы почти нет, нам нужно уплывать, - ответил он. - Я думал, ты здесь до ноября. - Планы меняются, парень. Тебе ли этого не знать, - пробормотал Михаил, забросив руку себе за голову. Они замолкли, Йен все смотрел на него, в его лице что-то поменялось, прежде чем он отвел взгляд к холмам и устроил руки на коленях. Михаил наблюдал за ним и думал, как было бы хорошо, если бы Йен лег обратно и прижался к его боку. Ему хотелось дотрагиваться до него, получать столько Йена, сколько было до их расставания. Но сил открыть рот не нашлось, он сел рядом с ним и придвинулся так, чтобы их руки коснулись друг друга. Йен не смотрел на него в ответ. - Это не имеет значения. Что изменят две недели? – спросил он, уставившись на землю перед собой. Йен долго молчал. - Все, - наконец ответил он. – Две недели изменят все. Михаил хотел поспорить, сказать, что эти недели утонут в страхе и ужасе, они лишь растянут эту пытку, однако Йен был прав. Михаил отдал бы все за эти две недели с ним. Еще две недели, чтобы надышаться Йеном и запомнить звук его голоса. - Две недели не сравнятся с чертовой вечностью, - он взглянул на Йена и заметил, как тот дернулся, как пальцы стиснули ткань штанов. - Все это ведь не навечно. - Йен, это, черт возьми, навсегда. Йен повернулся к нему, лицо его пылало. - Нет, ты ведь вернешься, - но Михаил лишь смотрел на него и желал, чтобы эти огромные зеленые глаза не сияли так ярко. – Не… не делай этого. Почему ты вечно видишь только плохое? - Правда ранит, - пробормотал Михаил, бросив на Йена взгляд, сердце билось где-то в горле. Оно переползло туда и загнивало последние две недели. Они прожигали друг в друга дыры взглядами, казалось, оба падали в какое-то безумие. Михаил чувствовал, как гнев возвращается к нему, вытесняя тоску, и, боже, он наконец-то знал, что делать. Всегда проще злиться, чем горевать. Йен резко ударил его в плечо, Михаил вскинул голову, сощурился и ударил его в ответ, холодные костяшки стукнулись об угловатое тело Йена, отчего тот развернулся, встретился взглядом с Михаилом и ударил снова, на этот раз под дых. Михаил рыкнул, перекатился на колени и рухнул сверху. Все наконец-то стало куда проще. Кулак влетел Йену в челюсть, они повалились друг на друга, раздавая удары, пихаясь и пинаясь, они катались по мокрой земле, как сцепившиеся волки. Но драка надолго не затянулась, вскоре они улеглись под деревом. Ветер тихо трепал ветви над головами. Они заходились от частого дыхания, тела покрывали синяки и грязь, губа Йена кровоточила, у Михаила из носа все текла кровь, сколько бы он ее ни стирал. Йен повернулся к нему спустя минуту, склонился над ним и вытер кровь рукавом. - Прости, - тихо произнес он, его левый глаз заплывал от фиолетового синяка. - Не извиняйся, тупица, - булькнул Михаил, в рот словно вату затолкали, челюсть онемела. Йен едва заметно усмехнулся, и вскоре этот смешок перерос в смех, громкий и раскатистый, Йен рухнул головой Михаилу на грудь, все еще сотрясаясь от истерики, но та больше не напоминала о веселье. Она зазвучала мокро и больно, Михаил обхватил Йена руками и зарылся пальцами ему в волосы. - Не надо, - он массировал кожу за ухом Йена. – Ты не должен… не должен плакать из-за меня, ты понял? - Прости, - пробормотал тот ему в рубашку, за что получил легкий подзатыльник. - Что я тебе сказал по поводу извинений? – Михаил коротко рассмеялся и опустил голову на землю, пока Йен пытался сдержаться. Он обхватил руками Михаила и слушал, как бьется его сердце. - Прости, - Йен сказал это, только чтобы взбесить его. Они усмехнулись друг другу, лелея в себе желание, чтобы все наладилось, чтобы им не пришлось уходить с этого места, чтобы во всем мире остались лишь они двое на траве, посреди холмов, и луна была бы их единственным свидетелем. Вдруг смех затих. Солнце поднималось из-за горизонта. Такой рассвет Михаил видел только в океане. Облака укрылись темно-синим одеялом, золотая полоса забрезжила между ними и горизонтом, лучи солнца расходились, холмы стояли, будто в огне, залитые кровью после разразившейся битвы земли и небес, а Йен с Михаилом стали их павшими солдатами. Йен повернул голову, устроил подбородок на груди Михаила и поднял взгляд. - Микки, я… - начал он, но Михаил покачал головой, все еще поглаживая его по голове. Он прекрасно знал, что именно тот хочет сказать, но слов для этого было слишком мало. - Я знаю, - кивнул он, - я знаю. Йен пожевал нижнюю губу и снова устроился на груди Михаила, глядя, как золото отвоевывает себе место, облака над ними налились, первые капли дождя упали на лица. Еще два месяца назад Йен сказал бы, что это ангелы плачут, но сейчас как он мог поверить, что на небесах вообще есть Бог, если он забирает единственное, что так важно людям? Михаил как-то сказал, что в море нет Бога. Может, он был прав. Ни в океане, ни здесь, на холмах. Только Йен и Михаил, совершенно одни, ничто их уже не спасет. Йен вспоминал о той ночи на лодке, когда ничего кругом не существовало, только они вдвоем, плывущие по звездному небу. Но теперь Михаил уезжал, и ничего после него уже не будет. Останется только Йен. И это пугало до полусмерти, он боялся потонуть в траве на одиноком холме в Ирландии. Йен стиснул рубашку Михаила, словно тот смог бы его спасти, но бесполезно. Один утопающий не может спасти того, кто тонет вместе с ним. Они пойдут ко дну вместе. Вместе и все же поодиночке.