Холмы; 1914

20 Июля, 1914; Открытый океан, недалеко от берегов Ларна

- Ты обязан пойти, - Йен подал голос со своего места, недалеко от руля. Он скрестил ноги, закатанные штанины заканчивались у коленей, Йен сверкал босыми ногами и улыбкой, расходившейся на километры. – И не говори, что не пьешь, потому что я тебя знаю, Михаил. Знаю как свои пять пальцев. - Не знаешь. - Хорошо, может, и не знаю, но я прекрасно осведомлен о твоих алкогольных пристрастиях. А еще я знаю, что ты любишь ходить именно в эту таверну. Финн сказал, что видел тебя там. - Финн? - Бармен. - Ну конечно, ты знаешь бармена… - Я знаю всех, - закончил Йен, прежде чем Михаил смог дать ему за это подзатыльник. И правда, Йен, казалось, знал каждого в этом богом забытом городишке. – Пойдем, Микки, пожалуйста. Михаил замер и прищурился, пытаясь понять, верно ли он расслышал. - Ты только что назвал меня… - Пожалуйста! – Йен драматично выгнулся, будто какое-то растение, восседая на своем троне из ящиков. - Господи боже, ты свою чертову шею свернешь. Хорошо, я пойду с тобой, если перестанешь вести себя как ребенок. Йен взглянул на него в ответ. - Сегодня тебя как-то особенно легко уговорить, Михаил. Ему буквально хотелось, чтобы Йен вновь назвал его тем именем. - Завязывай ныть, по крайней мере, я пойду с тобой. Йен вздохнул, но не бросил попыток занять трагичную позу, пока не понял, что Михаилу нет до него никакого дела. Тогда он сел ровно и стиснул зубы, пока они подплывали к пристани. Йен живо подскочил и дождался, когда же он сможет привязать лодку к причалу, гордый своим новым умением. Он спрыгнул на сушу, как только они подплыли, Михаил молча последовал за ним, привычно сунув руки в карманы. Порой он задавался вопросом, так уж ли сильно Йену нравилось бывать на лодке, если он молниеносно оказывался на земле, стоило им причалить. Михаил спрашивал себя, зачем Йен вообще приходил к нему. Они вышли из гавани и направились в город, Йен уверенно шел в сторону таверны, а Михаил тенью следовал по пятам. Он, как обычно, думал о своем, пока Йен не обернулся и не завел разговор, притормаживая, чтобы оказаться рядом, а не впереди. Пока они шли, Михаил понял, что забыл надеть ботинки и шел теперь босиком, как и Йен. Он не знал, что и думать об этом, поэтому решил не делать этого и прислушаться к тому, о чем говорил Йен. Вместе они дошли до таверны, Йен усадил его за стол, сперва они пили виски, пока Михаил не решил перейти на старую добрую водку, которую после первого глотка захотелось выплюнуть обратно. - Дерьмо, - высказался он, прикончив стакан. - О, теперь ты весь из себя великий и могучий, и можешь придираться к выпивке. Михаил покачал головой. - Если бы ты знал вкус украинской водки, то понял бы, о чем я говорю. Йен слегка подался вперед в надежде, что Михаил продолжит рассказ о своем детстве. Он сомневался, что тот станет выдавать тайны прошлого, однако не собирался упускать такую возможность. Ему хотелось знать что угодно о нем, все, что только можно вытянуть. - Чего уставился? - Ничего, - пробормотал Йен. - Да ты пьян, - рассмеялся Михаил. Ему было не впервой перепивать собутыльников, которые потом валились под стол, но Йен захмелел так быстро, что выглядело почти комично. - Нет, - махнул рукой Йен. – Если бы я был пьян, я бы… что ж, я, наверное, сейчас целовал бы тебя, да, возможно, целовал бы. Михаил резко вскинул голову и уставился на мягкую улыбку Йена, его порозовевшие щеки, скорее всего, от виски. Он надеялся, что от виски. Желудок скрутило так, что он и не знал, что тело вообще на такое способно, и ему совершенно не нравилось это, не нужно ему было это чувство прямо сейчас. Не рядом с мальчишкой, которому едва ли исполнилось восемнадцать. Йен расхохотался, когда заметил, как Михаил смотрит на него. - Я шучу, Микки, я бы… я бы не стал тратить свой первый поцелуй на твою хмурую задницу. Вот оно. Это имя. Йен стал единственным, кто когда-либо так его называл - Значит, первый поцелуй? Йен кивнул. - Грустно, да? Восемнадцать лет, и меня никто никогда не целовал! - Не так уж и плохо, - признался Михаил. Нет, нет, нет. Михаила и самого никогда не целовали, по крайней мере, не по-настоящему. Не тем поцелуем, который бы считался. И он никогда не хотел поцеловать кого-то так. Но сейчас с чертовски пьяным Йеном Галлагером, который таращил на него свои огромные глаза и сиял порозовевшими щеками, ему захотелось. Господи, как же ему хотелось. - Ага, неважно, - пробормотал Йен и перевел разговор в другое русло. Они продолжили пить, и вскоре Михаил уже прилично захмелел, их выпнули из таверны, и на улице ему пришлось держать под руку смеющегося Йена. Они оказались совсем разными, когда напивались: Йен засиял словно солнце в небе, а Михаил казался еще тише обычного, будто кто-то зашил ему нитками рот. Но Йен, похоже, ничего не заметил, заходясь в истерическом смехе и приваливаясь к Михаилу. - Нет, нет, нет, я провожу тебя до лодки, - глупо настаивал он, зарывшись носом в шею Михаила, который был слишком пьян, чтобы отказываться. А еще его слишком сильно влекло к Йену. Ночь опустилась на город, по небу яркими всполохами вспыхивали звезды, походя на краску или брызги от морских волн. Йен обмяк, навалившись на Михаила, до них доносился запах соли, они шли к пристани, прямиком к лодке, обходя причальные столбы – высокие морские деревья. Стоило им оказаться у лодки, как Йен прекратил бормотать под нос, и они потонули в полной тишине, разбавляемой всплесками волн, которые что-то им нашептывали. Михаил попытался высвободиться из объятий, чтобы забраться на лодку и вырубиться до утра, но Йен вцепился в него, готовый вот-вот упасть. - Лучше тебе здесь остаться. Не уверен, что ты сам доберешься до дома, - пробормотал Михаил. Он придерживал Йена за талию и чувствовал, как у того расходится грудь при каждом вдохе. Йен ничего не ответил, лишь кивнул и икнул, когда Михаил помог ему подняться на лодку, вдвоем они едва не рухнули в черную муть воды под ногами. Лодка покачивалась под ними, стоять вдруг оказалось почти невозможно. Михаил попытался удержать Йена и подталкивал его в сторону каюты, однако океан качнул их на волнах, и Михаил первым влетел в стену, ударяясь о нее спиной, Йен полетел следом, падая сверху. Вот так просто их прижало друг к другу, а загнанное дыхание Йена опалило Михаилу лицо. Йен едва заметно улыбнулся той самой улыбкой, от которой перехватывало дух. Их лица замерли в миллиметрах друг о друга, они сталкивались носами, а рука Йена коснулась щеки Михаила. - Йен, - мягко позвал тот, прекрасно понимая, что Йен собрался сделать. Михаил уже жалел о том, что притащил его с собой на лодку. - Ну же, Микки, мне восемнадцать, и меня никогда не целовали, - пробормотал Йен и прикусил губу, отчего Михаилу сдавило грудь, а ноги предательски задрожали. Пальцы Йена нашли край его рубашки, и стало не до смеха. Кончики пальцев скользнули под рубашку и коснулись живота, покружили у пупка и скользнули ниже по дорожке темных волосков, уходивших вниз, под резинку штанов. Не стоило, ему не стоило этого делать. Но Йен вновь бросил взгляд своих огромных зеленых глаз, и, господи, Михаил не мог больше противиться. Он подался вперед, их губы неловко столкнулись, и он бы обвинил во всем океан, но совсем не видел смысла отрицать очевидное: они оба хотели этого. Йен на вкус напоминал сладкий виски и табак, его губы оказались мягкими, шелковыми, как морская гладь. Михаил ухватил его за шею и зарылся пальцами в огненные пряди, притискивая Йена еще ближе, желая ощутить тепло его тела, каждого сантиметра. Йен на секунду растерялся, но тут же жадно приоткрыл рот, расслабляясь под руками Михаила, и наклонил голову. Он крепко вцепился в его рубашку, горячее дыхание жгло лицо, каждый из них ощущал потребность стать еще ближе друг к другу, Михаил посасывал нижнюю губу Йена, покусывал ее, их зубы сталкивались, и вдруг Йен отстранился, а ночной летний ветер обжег влажные губы. Глаза Йена потемнели, напоминая цвет лесной чащи. Михаил видел, как его грудь пошла пятнами, и знал, что виной всему не виски. Михаил сложил оружие. Сердца забились, а взгляды сошлись в немом согласии и понимании, Йен оттащил Михаила от стены, чтобы тот двинулся спиной вперед, пока они стаскивали одежду друг с друга. Михаил вновь прижался губами к Йену, жадный до поцелуев: ему хотелось почувствовать еще один, тот, которого у него не было прежде, тот, который казался мягким, но полным жара, тот, которого он действительно хотел. Впервые он хотел почувствовать этот поцелуй. - Черт, - выдохнул он Йену в рот, когда чужая ладонь накрыла его штаны. Михаил вытаскивал пуговицы на куртке Йена из петель, стаскивал ее с плеч и тянулся к майке. Йен повторял за ним свободной рукой, пока они оба пятились по палубе. Михаила ударило под колени деревянным настилом, на который он налетел, на нем они и остались. Спиной он рухнул на жесткое дерево, пока Йен избавлялся от своей майки, которую отбросил в сторону, чтобы улечься сверху голой грудью. Оба взмокли, кожа покраснела. Йен двинулся, чтобы накрыть его своим телом, а Михаил устроил руки у него на спине, чтобы чувствовать, как ходят под ладонями мышцы, как напоминают лопатки Йена крылья ангела, и Михаил совсем не знал, что с собою поделать. Он был уверен, от пальцев Йена останутся синяки, пока тот стаскивал с него штаны. Им не пришлось беспокоиться из-за ботинок. Когда Михаил остался в одном белье, то понял, что никогда прежде ему не было так чертовски… хорошо. Ему и правда было хорошо. Улыбка растянула губы, когда он толкнул Йена в широкую грудь и перевернул на спину, чтобы тот удобно растянулся на деревянном полу, а Михаил устроился сверху. Губы оставляли влажные метки, пока он целовал Йена, посасывал кожу на шее, оглаживал губами изгибы ключиц, уходил на разлитое озеро груди, мягкие холмы мышц, спускался ниже к животу, который виделся ему полем, усеянным маргаритками. Боже, Йен был так красив. Михаил спустил его штаны и белье, полностью раздевая, устроил руки на тазовых косточках, выпиравших словно два утеса, с которых он готов был рухнуть с головой в океан по имени Йен. У Йена перехватило дыхание, а грудь заходила ходуном, стоило ладони Михаила пройтись по его члену и направить его в рот, пока грубые мозолистые пальцы оглаживали его по всей длине. Рот Михаила заполнился соленым привкусом. Он не делал этого с прошлого лета, когда останавливался в Шотландии, но умение быстро вернулось, он прижимался языком к члену и втягивал щеки, пока сосал. Йен сладко стонал, его бедра напрягались и больно зажимали уши Михаила, его руки зарывались в темные пряди и тянули их. Йен окружил его собой полностью, сейчас существовал он и только он, а Михаил не находил в себе желание отказывать этому ощущению. Йен был Адонисом, которому хотелось отдать все. Он недолго наслаждался ощущением члена во рту, вскоре Йен потянул его на себя за плечи, подтаскивая обратно. Когда Михаил оказался лицом к лицу с Йеном, тот прижался к его губам, стянул с него белье и отбросил в сторону, притискиваясь обнаженным телом как влитым. Михаил устроил одну руку над головой Йена, а второй обнял его, пока они целовались. Пальцы Йена проследили татуировки на его ребрах, губы двинулись ниже, чтобы прижаться к груди, там, где играли мышцы – от долгих часов работы на лодке. У Михаила перехватило дыхание, он откинул голову назад, когда пальцы Йена скользнули вниз по татуировкам на животе и наконец накрыли член. Йен вновь прижался к губам Михаила и перевернулся. На этот раз Михаил раскинулся спиной на деревянной палубе. Йен сунул пальцы в рот, чтобы смочить их, Михаил обхватил ногами его талию, прижимаясь бедрами к нему. Его спину выгнуло дугой, когда пальцы Йена заполнили его, и показалось, будто время ускорило ход, когда Йен вдруг толкнулся в него. Внутри все обожгло огнем, дыхание оборвалось, зубами Михаил впился в плечо Йена, но вскоре жжение внутри ослабло, а в животе приятно затянулся узел. Пальцы впились в кожу Йена, который горячо задышал в ему шею и начал двигаться. Они покачивались в унисон с лодкой. Михаил не чувствовал такого прежде, никогда в жизни, он зарылся носом в шею Йена, держась за него, будто тот был скалой в открытом море, а Михаил вот-вот мог пойти ко дну. Он не мог дышать, не мог думать, все вокруг стало Йеном. Тот пах свежей травой и соленым морем, его кожа стала вечнозеленым деревом и нераскрывшимся бутоном розы, и Михаил знал, что больше не мог держаться, просто не мог. Но это не имело значения. В тот момент Йен не был жизнелюбивым ирландским мальчишкой, а Михаил не жил одинокой морской жизнью. Они стали никем и всем одновременно. Они были в безопасности. В безопасности. Кожа на груди покраснела, дыхание сбилось, они жадно тянулись друг к другу, Йен прижался лбом ко лбу Михаила, глядя своими зелеными глазами, которые походили на холмы, и Михаил не мог отвести взгляда, они сталкивались носами, едва заметно соприкасались губами. Каждый выдох становился чужим вдохом. Михаилу захотелось сказать Йену то, что он никому не говорил прежде. Хотелось открыться и оставить Йена у себя в груди, угнездив его между изогнутыми, молочными ребрами и своим огромным, раздутым сердцем. Йен затронул что-то внутри него, и Михаил совершенно потерялся в ощущениях, кровь будто загустела. Мир вокруг поплыл и обрушился ураганом, оргазм захватил как гарпун, цепляя что-то в животе, Йена накрыло следом, и вместе они рухнули на палубу, мокрые от пота. Упали опавшей с деревьев листвой. Йен подвинулся, чтобы устроиться рядом с Михаилом на палубе. Ветер холодил кожу, а они лежали так близко друг к другу, как только могли. Облака совсем рассеялись, выглянули звезды и полная, утомленная луна. Михаил обожал, когда водная гладь успокаивалась и отражала звезды, лодка словно плыла по зеркалу, складывалось ощущение, будто плывешь в самом космосе, потому что невозможно было угадать, где заканчивалось море и начиналось небо. Они смотрели на звезды, приводя дыхание в норму. - Микки? – мягко позвал Йен. Михаил взглянул на него, чувствуя себя трезвым, полным эмоций и совершенно счастливым. - Ты ведь… никуда не уедешь? Ты останешься здесь? Со мной. Михаил затаил дыхание. - Нет, я никуда не уеду, - ответил он, а Йен лег обратно, успокоившись, но что-то осело внутри Михаила, потому что он солгал. Он не останется, не может остаться. Михаил проходит, как сезоны года. Йен же навсегда останется одним единственным летом. -- Михаил проснулся в гамаке, зеленое сукно обернуло его тело и покачивало, как мать укачивается дитя в собранной из простыней колыбели. Невозможно понять, насколько мала твоя постель, пока в ней не уснет кто-то рядом с тобой. Михаил лежал, уткнувшись в рыжие волосы, на его правой руке умастилась шея, покрытая веснушками, левой он обнимал Йена за талию. Тот же зарылся носом ему в плечо, обхватив кольцом своих рук. Их ноги переплелись, нога Йена покоилась сверху, зажимая бедро Михаила. Гамак медленно покачивался. На краткий миг волна сожаления окатила Михаила, он не понимал, что делал. Все казалось ненормальным. На его плече уснул ангел, а он не знал, как не сломать ему крылья. Йен завозился рядом, и Михаила сковал страх, он молча ждал, когда же Йен отскочит от него, бросится с лодки прочь и больше никогда не появится здесь, но тот лишь взглянул на него сонными глазами и улыбнулся. Йен ничего не сказал, только задержал взгляд на нем, прежде чем вновь устроить голову на его плече, прильнуть ближе и обхватить руками еще крепче, словно он не собирался его отпускать никогда.