Мемуары Шарля Барбару

Те два раза с Ребекки были единственными. Мы навсегда остались самыми близкими, самыми дорогими друзьями и никогда не отказывали друг другу в объятиях, не скрою, что были и поцелуи, и ласки, но до близости больше не доходило. В этом не было необходимости, но мы понимали, что не оттолкнем друг друга, если кто-то из нас захочет более серьезных ласк. В этом человеке моя душа, а во мне – его. И мы оба рады, что смогли сохранить нашу дружбу. И все же, прежде, чем меня настигла настоящая любовь (в любом случае я счастлив, что успел испытать ее!), я пережил довольно долгую и бурную страсть. Эта страсть сейчас сидит напротив меня и пишет письма товарищам, согласовывая с ними планы действий, составляя наш маршрут до Сент-Эмилиона. Сразу скажу, что между нами ничего не было с того момента, как мне удалось добиться расположения Демулена. Даже теперь в условиях отсутствия женщин и других согласных мужчин, в условиях постоянного нахождения рядом вплоть до общей кровати, между нами не может быть ничего. Он не тронет меня по высшим идеологическим убеждениям – не воспользуется мной после монтаньяра. Также я знаю, что и сам не захочу больше близости с ним по причине еще более глупой и абсурдной в нашей ситуации – потому что я люблю другого. Я люблю Камиля Демулена и буду любить его до конца жизни. Я понимаю, как глупо любить его теперь и хранить эту унизительную верность. Кому? Человеку, который нас растоптал, уничтожил? Который шептал мне, что не предаст? Мне стыдно за это чувство, но это настоящая любовь. Поэтому сейчас между мной и Эли исключительно дружеские отношения. Да, моя бывшая страсть – наш лидер, наш вождь, наш вожак – Эли Гаде. Это началось в Законодательном собрании, сначала как мимолетная связь, которая затем увлекла нас. Я приехал в Париж с докладом об авиньонских волнениях, с объяснением, что марсельцы пытались их подавить, а не подогреть. Авиньон, Арль, Экс тогда доводили нас чуть ли не до безумия. Иногда Ребекки приезжал со мной, но обычно он возглавлял наши армии в мятежных городах и несколько раз попадал под арест. Я был выслушан. Я говорил долго, потом вопрос обсуждали без моего участия. С трибуны я не имел возможности рассмотреть депутатов, которых почти еще не знал, так как это был лишь мой второй приезд в Собрание. В перерыве мне указали, где располагается депутация Жиронды. Ничего сверхъестественного, ни ореолов, ни флагов. Но тесные связи между ними, их сплоченность были видны сразу. Они часто переговаривались, советовались, интересовались мнением друг друга. Казалось, что иногда они понимали друг друга по взгляду. По центру скамьи сидел мужчина, который мог бы воплощать лидера, но, казалось, что лидерство его вовсе не беспокоило. Рядом с ним, положив голову ему на плечо, сидел другой человек, его лица я почти не разглядел из-за газеты. Но я заметил, что они обсуждали с другом речи ораторов во время выступлений. Третий мужчина внимательно смотрел по сторонам, спокойно положив руки на колени. Были и другие жирондисты, но, повторюсь, над ними не висели золотые буквы «Жиронда», да и самой партии тогда еще не было. Моя речь произвела на них впечатление. Когда заседание окончилось, ко мне подошел тот, кого я посчитал лидером. Это был Пьер Верньо. Верньо похвалил мое выступление и сказал: «Вы удачливый и талантливый юноша. Я не устраиваю приемов, но мне хочется встретиться с вами вновь и познакомиться», Я согласился встретиться с ним за обедом на следующий день, так как в Марсель я улетал вечером. Внезапно к нам подскочил его коллега, которого я смог теперь разглядеть. Он был ниже меня и даже совсем немного ниже Пьера. Он был стройным, его плечи были узкие, с некоторых ракурсов он мог бы показаться хрупким. Но когда он посмотрел на меня, я почувствовал, что забыл все на свете. Его взгляд как пика пронзал насквозь и приковывал к месту. Я тогда подумал, что страшно быть его врагом, он же убьет взглядом. Но нет, бил он словом, как я узнал позже, а взгляд использовал для других целей. Он не обратил на меня внимания и обратился к другу: - Педрито, Дюко зовет к себе на ужин, но Арман не пойдет, ему рано утром жену провожать. Может, сегодня вообще собираться не будем? Наконец-то заметив меня, он спохватился и посмотрел на меня: - Ах, извините, я помешал разговору. Я, правда, прошу прощения, - он протянул мне руку. – Эли Гаде. - Шарль Барбару, - представился я и пожал ему руку. - Эли, а не позвать ли нам на ужин этого молодого человека? Заодно познакомимся. Гаде достал телефон, посмотрел время, а затем скорчил рожицу Верньо: - Я хочу домой! - Да ну тебя! – ответил ему Верньо и обратился ко мне, - Шарль, вы свободны сегодня вечером? Я кивнул. - Тогда приходите к нам сегодня же, мы будем рады вашей компании. Вот Эли, - он взял Гаде под руку, - будет рад вам больше всех, иначе мы утром посадим его на самолет и отправим домой, в Сент-Эмильонскую глушь. Гаде покосился на Верньо, но дал обещание, что он будет присутствовать на ужине и предложил заехать за мной, но я отказался, так как улица была мне знакома. Так я попал в Жиронду. Конечно, наша связь с Эли началась не с первого дня. Да и в то время я еще состоял в неопределенных отношениях с Франсуа. Наша страсть разгорелась к концу весны, начинаясь во время борьбы за объявление войны, хотя притяжение между нами появилось чуть ли не со второй встречи на том самом ужине. Эли много говорил о необходимости создать министерство, о поиске подходящих людей, о войне. Он много говорил лично со мной, интересуясь моим мнением, как по общественным делам, так и просто расспрашивая меня о моей жизни. В обычных разговорах его голос звучал спокойно и мягко. Его черные волосы были коротко пострижены, он улыбался не широко, но по его глазам можно было узнать, искренняя ли улыбка. Он выглядел очень молодым, я не скоро узнал, что между нами большая разница в возрасте. Также лишь позже я узнал, каким ледяным может быть его тон, а может быть таким желанным, до какого изнеможения могу доводить его тонкие губы. Пару месяцев в течение моих редких поездок в Париж мы изучали друг друга, не боясь спрашивать, порой, о самом личном. Темы наших разговоров касались взглядов, интересов, способностей, идей. Также Эли рассказывал о своей семье, о жене, детях, а я рассказывал о Марселе, о друзьях, очень часто говорил о Франсуа. Если говорить совсем честно, мы вместе и в публичные дома несколько раз ходили. Весной шло бурное обсуждение войны. Мне был логически понятен план Бриссо, я поддержал его, но он казался пугающе простым. Все были усталыми, нервными, раздраженными. Большая победа в виде образования жирондистского министерства совсем не на много обрадовала жирондистов. Все были заняты идеей о войне. Все случилось после провокационного разговора в конце одного из вечеров о гомосексуальности и допустимости этого явления для новой Франции. Меня задела эта тема, и я произнес речь о том, что каждый должен иметь право выбирать, кого любить, с кем жить, с кем заводить семью. Мы не можем лишать людей такого естественного и уравнивающего права и не должны запрещать гомосексуальность. Когда вечер заканчивался, и половина гостей уже разошлись, я стоял на балконе, Эли подошел ко мне и закурил. - Значит, юноша у нас борец за права секс-меньшинств? - За права людей, - поправил его я. Мне не нравился его тон, и я не хотел продолжать разговор. - Извини, - неожиданно отреагировал он, - эксперименты юности? Я вздохнул: - Не только юности и не только эксперименты. - Я видел, как ты ведешь себя с женщинами. - Это не значит, что я не могу также вести себя с мужчинами. - Насколько серьезно ты можешь? Я посмотрел на него: - Зачем ты спрашиваешь? Эли усмехнулся, сделал затяжку и выдохнул дым. - Вполне серьезно, если что, - я отвернулся, потому что он задел меня своим недоверием. - И ты можешь хоть сейчас пойти в постель с мужчиной? - Теоретически да. - А практически? - Я покосился через дверной проем в гостиную: - С кем, например? - Почему ты посмотрел туда? – честно, в его голосе звучала обида. – Со мной можешь? Прежде, чем я задал вопрос о том, не шутит ли он, мои мысли унеслись в другую сторону. Я посмотрел на Эли: пробежал глазами по его губам, представляя поцелуи, по его ухоженным рукам, оценивая, как нежно они могут ласкать и с какой силой прижимать, я опустил глаза ниже, потому что не мог не подумать и о размере его достоинства. Эли следил за моим взглядом и рассмеялся, когда я пришел в себя: - Ах, юноша! Да вы пылаете страстью! Просто жаждите! - Ты серьезно говоришь? Не скрою, в те частые моменты, когда мы находились рядом, я порой задумывался о том, каков Эли в роли любовника. И дело было не только в том, что после близости с Франсуа, я иногда оценивал мужчин на этот счет, но в его, в Эли, магнетизме, в силе его взгляда, я думал о том, какие могут быть его желания. Казалось, что стоит ему захотеть кого-то, и этот человек ему покорится. Стоит только ему посмотреть, как взгляд пригвоздит к месту и согласишься на все. Смутно я понимал, что согласился бы. Он посмотрел на меня полуприкрытыми глазами: - Да. Я хочу тебя сегодня. Его возбуждение я заметил не сразу, но он мое раскрыл, когда ненавязчиво коснулся моего плеча, и я повернулся к нему всем телом, словно по зову. Он улыбнулся, но промолчал. Я благодарен ему за это, ибо моя гордость не позволила бы выслушать из уст Эли Гаде комментарии к моему грехопадению. Он очень близко подошел ко мне и сказал: - Поедем ко мне. Тут я понял, что это не игра, и он действительно хотел меня. В такси мы сидели совсем рядом, и когда он провел рукой по моему бедру, я с силой придавил его к спинке сидения и стал страстно целовать. - Юноша, вы так весь пыл растеряете, - сказал он, когда я остановился, чтобы отдышаться. - Не надейся. - Какая самоуверенность, - произнес Эли и скользнул рукой между моих ног. Я зажмурил глаза. Теперь он точно знал, насколько я возбужден. – Сколько страсти, - продолжал Гаде. - Скажи, ты смеешься над всеми, кого тащишь в постель? Думаешь, я такой наивный глупец, что согласился? Его взгляд был серьезным и удивленным. - Извини, - второй раз за вечер сказал он и, притянув меня к себе, стал жгуче целовать, до боли страстно, яростно врываясь языком в мой рот. Он уже тогда подчинял меня себе, а я с досадой понимал, что подчиняюсь. - Извини, я не хотел, чтобы ты на меня обижался, - повторил он, отпустив меня. Я сделал вдох, чтобы убедиться, что могу говорить: - Ты сомневаешься во мне? - В таком случае я тебя с собой не увез бы. - Тогда что? Тебя волнует мой опыт? Он есть, поверь. Гаде зажал мне рот рукой: - Тихо. Я вижу. Я знаю, что ты выдержишь. Эли привез меня в свою небольшую квартиру. Мы продолжили целоваться у порога, он притянул меня к себе за воротник рубашки, заставляя наклониться, и не отпускал. Затем, видимо, посчитав, что пока хватит, он отпустил меня и стал открывать дверь. Приоткрыв ее, Гаде посмотрел на меня, спрашивая взглядом, не испугался ли я, но на самом деле этим взглядом вызывая во мне лишь большее желание. Как только мы оказались в квартире, он стал раздевать меня, себя и до спальни мы добрались обнаженными. Гаде очень рассчитанным и, видимо, привычным движением повалил меня на кровать, а дальше… Одного раза близости с Гаде достаточно, чтобы узнать его дьявольскую сущность. Он покорял, сжигал, словно пламя, он был ненасытен и ни минуты не был нежен, но от каждого его прикосновения и поцелуя меня накрывало волнами странного, болезненного удовольствия. Я до сих пор удивляюсь, как ему удавалось подчинять и контролировать меня, такому хрупкому, маленькому, изящному, поднимающемуся на носочки, чтобы поцеловать меня, но при этом сохраняющему хитрый и величественный взгляд. Я даже не понял, как оказался под ним, как умело и незаметно он сдерживал мои движения, как пресекал мои попытки обнять его, как я позволил такому случиться со мной. Как я позволил случиться со мной Гаде? Но его поцелуи незабываемы, как и то, что я чуть не сорвал голос, крича от удовольствия, незабываемы и синяки на руках и бедрах, которые были для меня непривычными. Это было чудовищно и невероятно возбуждающе. Безумие длилось до утра, и не могу сказать, что к утру я был в полном сознании. Эли лежал на мне, довольный, как кот, прижавшись к моей груди. Он поднял голову, посмотрел на меня полузакрытыми глазами и спросил: - Юноша, вы живы? Я откашлялся: - Как тебя жена выдерживает? Он тихо засмеялся. И также тихо сказал спокойным, слегка сонным голосом: - Можешь не беспокоиться, ты хороший любовник. С третьего раза у тебя все вполне получилось. - Ах, спасибо. Я польщен. Он слегка изменил свое положение и уткнулся лицом мне в грудь: - Ты привыкнешь. - А ты уже рассчитываешь на продолжение наших отношений? Он снова поднял голову и заглянул в мои глаза: - Тебе понравилось. Что может помешать нам? Я пока еще не мог представить серьезной связи с этим человеком, но сказать, что может помешать, я тоже не мог. Мне понравилось. Поэтому я покачал головой. - Давай поспим немного, - прошептал он, укладываясь обратно. Упрямый я совершил очередную попытку обвить его руками, и Гаде на этот раз не противился. Несколько следующих дней мы виделись в основном вечерами за ужинами у кого-либо из друзей. Днем он был в Собрании, я заходил туда лишь пару раз, так как сам был занят делами. Он вел себя со мной и другими как обычно непринужденно, но я не мог заставить себя не смотреть на него временами. Честное слово, когда Эли выходил из дома в непогожий день, казалось, что порыв ветра на набережной может сбить его с ног, когда они сидел в кресле у Жансонне, сзади из-за спинки не было видно его голову. Но отметины, которые все еще оставались на моем теле, непреклонно указывали на его невероятную, темную силу. Он же смотрел на меня совершенно обычным взглядом, если его взгляд вообще можно назвать обычным. Лишь через пару дней, выждав момент, когда я остался один, он подошел ко мне предельно близко и поинтересовался, восстановил ли я силы. Я ответил утвердительно, и он спросил, заглядывая мне в глаза: - Повторим сегодня? Тут стоит сказать об еще одной особенности Эли. Он всегда подходил очень близко, по крайней мере, ко мне, слегка задирал голову и смотрел одновременно таким ожидающим и требовательным взглядом, что моментально хотелось наклониться к нему. Но это была ловушка. Если руки Эли обвивают вашу шею, освободиться вы сможете только через несколько часов и только когда он посчитает нужным. Я сказал, что утром отправляюсь домой, на что он, как ни в чем не бывало, ответил, что я могу забрать вещи из гостиницы и остаться ночевать у него. Все опять началось со стремительных поцелуев, которые оставили цепь следов на моей шее и груди. Я коснулся его щеки, чтобы попытаться притянуть к себе, но Эли ловко сделал движение головой и укусил меня за запястье, после чего остановился и немного задумался. - А знаешь что. Переворачивайся-ка. Мне данная мысль не понравилась, и я стал протестовать. Тогда он прильнул ко мне и, легко поцеловав в щеку, прошептал на ухо: «Что такое, Шарль? Ну, давай». Я повиновался ему. Он придвинул меня за бедра к себе и сказал, чтобы я держался за спинку кровати. - Я не хочу так! – возмутился я и не стал ничего делать. Эли отпустил меня и лег рядом: - Ты почему не слушаешься? В прошлый раз тебе было плохо? - Нет. - Доверяй мне. Он поцеловал меня в губы. В постели он целовал меня в губы считанные разы. Я сделал так, как он хотел. Если честно, в дальнейшем лишь дух противоречия и самолюбие заставляли меня, обычно лишь для вида, сопротивляться. Эли никогда не ошибался, и мне нравилось все, что он делал со мной. Реальных причин для возмущения почти не было. Гаде удерживал меня за бедра и входил в меня полностью, затем переместил одну руку на мой член. Его действия были настолько слаженными, что я громко стонал, почти кричал. Понятно, почему он не любил вмешательства, это лишь повредило бы. Эли сидел на кровати и курил. Мне он принес мороженное, чтобы я «охладился» и предложил покормить меня, но я промолчал. Он наклонился, облизал мои губы, оставляя на них дым: - Шарль, ты сомневаешься в моих действиях? - Нет. - Ты не доверяешь мне? - Доверяю. - Тогда что не так? - Эли, как ты не понимаешь, я хочу тебя обнять, прижимать к себе, целовать в ответ, ласкать, в конце концов, закинуть ноги тебе на плечи. - Целовать это хорошо, - прищурился он, - мне нравятся твои губы, я найду им занятие. Ноги на плечи – тоже здорово, это мы обязательно попробуем. - Ты дашь когда-нибудь трахнуть себя? Эли посмотрел на меня, как на неразумного ребенка и снисходительно улыбнулся. Затем забрал у меня стаканчик с мороженым, бросил в него сигарету и произнес: - Вспомнил еще одну позу, давай попробуем. Заснули мы опять ранним утром и лишь на пару часов. Эли снова позволил себя обнять.