Добро пожаловать в prime-time

      Слишком много лет прошло       А наших планет нет давно       Это их пепел, а не снег в окно       Ведь наших планет нет давно       

      Дима ненавидел такие места. На городском автовокзале вечно околачивался разношерстный сброд. Попрошайка в рваной телогрейке сидел на углу здания, перед ним на земле лежала замусоленная, общипанная молью шапка-ушанка для сбора подаяния. Свой костыль он прислонил к стенке рядом с собой, второго не наблюдалось. Другой бомж усердно ковырялся в урне неподалеку, выискивая пустые бутылки и объедки, выброшенные посетителями привокзального кафе. Стайка румынских цыганят ошивалась на противоположной стороне от здания. Их не пугал ни мороз, ни пронизывающий ветер, ни редкие милицейские патрули. Две молодые цыганки в цветастых платках, длинных юбках и пуховиках с опаской косились в Димину сторону. Кроме него на остановке почти никого не было. Они явно принимали мужика с трехдневной щетиной и подозрительными татуировками на лице за бандита, поэтому подходить и клянчить деньги боялись.       В Димино колено ткнулось что-то твердое и фыркающее. Он опустил взгляд и увидел рыжего пса с висячими ушами и тонким мотающимся из стороны в сторону хвостом. Дима вытащил сосиску из купленного пять минут назад в близлежащем ларьке хотдога и положил ее на притоптанный снег, подозревая, что пес жрать не станет — он же не человек разумный. Но тот принюхался и схавал угощение, после чего посмотрел на Диму в надежде, что у того есть еще вкусняшки.       — Ничего нет больше, — Дима развел руками. — Извини, братан.       Он потрепал пса по замерзшей шерсти между ушами. Пес лизнул Димину руку, еще раз вильнул хвостом и бодро побежал в сторону открывшегося только что кафетерия. Видимо, там его подкармливали добросердечные буфетчицы.       Собаки умные создания, Дима любил собак, а вот нахальное цыганье его бесило. Черноволосый смуглый мальчик все-таки решился подойти, но держался на безопасном расстоянии: знал, что все бандиты в этом городе ходят непременно с волыной, которую могут в тебя разрядить, если им захочется, и никто не будет разбираться.       Дима хотел прогнать мальчишку, но потом окинул его оценивающим взглядом. Тонкая голая шея торчала из ворота объемной дутой куртки, руки он прятал от холода в карманах, черная шапка сползла на лоб. Дима почему-то вспомнил себя в таком же возрасте. Тогда он забросил школу, связался с плохой компанией, в первый раз сбежал из дома после ссоры с отцом и несколько недель жил на улице, пока не попался участковому. Только вот у Димы были любящие родители, дом, куда он мог вернуться, и будущее, которое он вообще-то потом проебал, кинув университет и загремев в тюрьму. Но оно ведь у него было, это будущее.       Он порылся в кармане парки, вытаскивая смятую пятихатку и пару монет — все, что у него с собой было из наличности. Дима незаметно вложил деньги мальчику в куртку, посоветовав чесать отсюда. Цыганенок шмыгнул сопливым носом и вернулся к своим. Те, кажется, правда, ничего не заметили, и, возможно, мальчику не придется делиться «уловом» со старшими.       Завывания ветра усилились, Дима поежился, нахлобучивая на бритую башку капюшон. Рядом с ним на скамейке лежал томик Ремарка и стояла пустая бутылка из-под местного пива. Бомж, перебирающийся от урны к урне, добрел до остановки и прошамкал что-то беззубым ртом.       — Да бери, — отозвался Дима.       Он оставил бомжу бутылку, забрал свою книжку и сунул ее в рюкзак, закинул лямку на плечо и поспешил к подъехавшему автобусу. Дима забрался в салон через переднюю дверь, расплатился с водителем банковской картой и плюхнулся на первое попавшееся место у окна, кинув рюкзак на сидение рядом.       Людей в автобусе было немного. В основном, сонные работяги, едущие из города в поселок на стройку или, наоборот, возвращающиеся домой с ночной смены на заводе. Дима поерзал на сидении, устраиваясь поудобнее, достал из кармана айфон и наушники. Штекер никак не хотел попадать в разъем, провода путались и не добавляли душевного равновесия. Наконец, Диме удалось подключить наушники, и он смог отгородиться от гудения мотора и хмурых заспанных лиц вокруг музыкальным сопровождением. Классика: Моцарт и Шуберт. Как нельзя подходило под настроение.       Неделя прошла как в тумане. Он помнил встречу со Славой, знакомым Мирона, который вовсе не так прост, раз жил в Москве, в Ривер-парке, и машина у него стоила как квартира, и пальто было не из дешевых. Помнил, как бухал несколько дней после их со Славой встречи, когда узнал, что случилось с Мироном, и как кричал на Глеба, пытающего отобрать у него бутылку. Он бы не удивился, если бы Глеб послал его, но этого не произошло. Он до сих пор не знал, зачем нужен этому мальчишке, у которого все в жизни есть, кроме проблем в виде бывшего уголовника с приступами агрессии.       Глеб пытался узнать, что случилось, но все, что Дима мог ответить: старый товарищ умер. Он не мог даже напиться, как следует, чтобы заглушить голоса воспоминаний в голове и болезненные чувства, которые алкоголь не притуплял, а только разжигал. Он не знал, насколько у них с Глебом все серьезно, чтобы не бояться потерять его, выйдя за рамки приемлемого поведения. Все, что он мог, это провести в Кирове несколько дней, сославшись на похороны и поминки якобы недавно скончавшегося друга. Но, чем дольше Дима находился в городе, тем удушливей ему становилось, тем скорее хотелось покончить со всем, увидеть могилу, поставить точку на этом жизненном этапе и вернуться в Москву. Ему было больно думать про Мирона, и, как ни странно, почти удавалось не делать этого.       Мимо окна проплывали крыши низких домов, железнодорожные пути, сетчатые заборы, гаражи и трансформаторные будки, изрисованные райтерами. Так странно и несправедливо, что Мирону суждено было остаться в этом городе навечно. Он не хотел его покидать, и вот чем город ему отплатил. Кладбищем на отшибе — сейчас там, наверное, уже не хоронят никого. И лежать ему там, в тишине и мраке земли, в холоде, под толстым слоем снега. Одному. Вечно.       Они ничего не успели сделать вместе из того, о чем Дима мечтал. Не посмотрели мир, не продали картину, став на время богачами, не сняли бунгало на берегу океана. Они и общались-то перед Диминым арестом не очень хорошо, думая каждый о своих целях. И вот теперь не осталось ничего, кроме вбитых в камень букв и дат. Теперь уже ничего не исправить, и некому слать весточки из далекой Германии, как обещал когда-то.       Семь лет. Гребанных семь лет Дима был уверен, что Мирон жив и здравствует, и ему даже в голову не приходило позвонить или написать. Вернее, приходить-то приходило, вот только делать он этого не собирался. Когда-нибудь потом он намеревался вернуться сюда и проведать Мирона. Ну вот, вернулся.       Кажется, полностью поверить в то, что Мирон мертв, ему бы помогла только эксгумация. Дима вспомнил, как они раскопали могилу Царя. Перед глазами тут же встала картина: иссохший черный труп, оголившаяся челюсть, какая-то зеленоватая то ли плесень, то ли что, скрюченные пальцы-кости, истлевшая от сырости одежда. Дима много раз видел, как умирают люди, как просто обрывается нить жизни, и только что дышащий и говорящий человек превращается в остывающий мешок с костями. Но когда этот Слава начиркал ему на салфетке адрес кладбища, в Диме поселилась отрешенность пополам с упрямством: не может просто быть такого, чтобы его Мирона больше не было.       Хотя все сходилось, и на звонки Мирон не отвечал в утро, когда они договорились встретиться на вокзале. Мирон, конечно, мог изменить решение в последний момент и не предупредить об этом даже. Именно так Дима и подумал, когда уезжал из города. Идиот. Обиделся и свалил, не предположив, что с Мироном могло что-то случиться. Теперь уже не важно. И он боялся, очень боялся сюда ехать, но выбора у него не было. К концу недели, заблевав весь ковер и доведя Глеба, наверное, до отчаяния своим гадским поведением, он понял, что как бы ни была ужасна реальность, ее нужно увидеть и принять, и отпустить. Если получится.       Нескончаемая пластинка в голове — «сволочи, они убили Миро» — не стихала, когда он приходил в редкое сознание между бутылками водки. Глеб пытался поговорить с ним, расспросить про Мирона. Думал, что от таких разговоров Диме станет легче. На самом деле, он хотел побыть один, даже послал Глеба и, может быть ударил. И странно, что тот не ушел. Точнее, не выставил Димины вещи за порог, ведь квартиру эту Глебу подарили родители, а Диминого там ничего не было. И что бы он ответил? Кто такой Мирон? Друг детства, любовник, хранитель его секретов, свидетель того, о чем Дима рассказал бы только самым проверенным, а таковых было немного? Человек, которого Дима никогда не знал, кто не пришел к нему за помощью в самый трудный момент, и предпочел рисковать жизнью? Что общего у них было с этим Славой? Почему общего у них было больше, чем с Димой, несмотря на то, что они не выживали вместе здесь, в этом городе? Вопросы, на которые не было ответов.                     Над кладбищем кружила стая ворон. Дима пробирался к искомому участку, по колено утопая в снегу. Что они тут, ничерта дорожки не чистят? Есть ли тут вообще сторож? Дима запнулся носком ботинка о поваленный ржавый указатель. Он остановился, оглядываясь по сторонам: белая пустыня вокруг с торчащими из снега надгробиями и крестами, а над головой громкое карканье ворон.       Дима помнил, как подвозил сюда Мирона на похороны Ильи, а сам ждал в машине на дороге. Тогда-то он и увидел этого приятеля Мирона во второй раз. И должен был насторожиться.       — Что это за мудак? Чего он хотел? Ты его знаешь?       — Это Слава.       — Что еще за Слава?       — Ревнуешь что ли?       Дима был опьянен тогда свободой и радостью от того, что у него есть картина, что Мирон ее сохранил. Тогда еще он надеялся уломать Мирона уехать с ним отсюда, куда угодно. Он бы поехал в любую точку земного шара, ну, почти в любую, куда захотел бы Мирон. Проблема была в том, что он хотел остаться здесь, и Дима его тяготил со своим побегом и не очень хорошим прошлым.       — Посмотри, не едет ли за нами красная ауди?       — Ты вляпался во что-то, Миро?       — Все нормально.       — Тогда какого хрена за нами должен кто-то ехать?       — Никто не должен, Дима. Забудь.       — Мне это не нравится.       — Думай о своих делах, Дим.       Дима прошел между одинаковыми рядами могил, взгляд выцепил знакомое лицо на одном из надгробий. Они почему-то взяли такую старую фотокарточку Мирона. На ней он еще студент. Кажется, второй курс. Он отрастил волосы тогда, закосил под Моррисона, но потом постригся почти под ноль. На этом фото он не был похож на себя, уж тем более, не был похож на того Мирона, которого Дима видел в последний раз.       Он присел на корточки рядом с памятником, открыл рюкзак и достал бутылку водки. Нужно было помянуть Мирона. Следом за бутылкой он вынул пару пластиковых стаканчиков, вставленных один в один, прихваченных из привокзального кафетерия, где он зависал, в ожидании поезда Москва-Киров. Он сделал ямку в снегу, пышно лежащем на могильной плите, и воткнул туда стаканчики, не разъединяя их, облепляя влажным снегом по краям, чтоб не унесло ветром. Потом плеснул туда водку и отпил из бутылки сам, громко закашлявшись. На глазах выступили слезы, и Дима утер их рукавом парки.       — Я в тебе не уверен, Дима. Ты мне все время врал, а потом, когда ты был так нужен, тебя посадили. А сейчас ты вернулся. И ты мне предлагаешь сделать шаг в неизвестность с тобой. Ты же сам не знаешь, что будет дальше.       Почему ты мне ничего не сказал? Не попросил помощи? Ничего не объяснил? Эти вопросы вертелись в голове, но задать их было уже некому. Дима уселся прямо на могильную плиту, продолжая заливать водку в горло. Закусывать было нечем, да и не нужно, он почти не чувствовал вкуса, только жжение. Онемевшие от холода губы потеплели, жар разлился по телу под курткой и свитером, по спине потек пот, стало вполне сносно сидеть здесь, на кладбищенском пронизывающем ветру и мысленно разговаривать с Мироном. Вслух он почему-то не мог произнести ни слова, как будто в горле встал ком.       — Может, расскажешь, зачем пришел? Случилось чего?              — Захотел тебя увидеть в последний раз… И поговорить..              — Зачем тебе это? Позвонить бы мог.       Дима много думал про них, про себя и Мирона, пока жил в Германии. Так глупо, думал о Мироне, когда того давно уже не было здесь. Думал, но не слал никаких открыток, которые дали бы Мирону знать, что с ним все хорошо, хотя если бы прислал, они бы не дошли до адресата. Дима был смертельно обижен, да и занят своей жизнью, думал, что не время вспоминать прошлое. Он ведь знал, что Мирон никогда не приедет к нему. Так и зачем это все?       Потом были женщины, с которыми он спал. С некоторыми было что-то вроде отношений, он у них жил, позволял платить по своим долгам, за продукты, а потом сваливал, когда очередная пустая красотка в конец надоедала и, главное, надоедало ее ебать, а на горизонте появлялась другая влюбленная в него дева. Еще были отношения с парикмахером, молодым немцем, с которым познакомились вовсе не в парикмахерской, а в Димином тату-салоне. Дима выебал его прямо в тот же день. Это был первый парень за несколько лет. Потом он жил у Димы в студии, потому что ему самому нужна была помощь, и Дима был даже рад, что этот парень, Клаус, скрашивал его одинокое существование. Может даже, он любил его. А потом в одну из ночей, трахая его, Дима вспомнил о Мироне, и уже не мог забыть. Каждый раз входя в Клауса, или когда тот отсасывал ему, он представлял одного знакомого жида из России, который его кинул, которому он на хуй не упал, который забыл про него, наверняка. Они с Клаусом расстались. Потом было тяжело. Чуть не закрыли за продажу наркотиков и грабеж, но Дима отделался условным сроком, благодаря лишь своей смекалке, как он считал, ну и дьявольскому везению. Потом была вереница баров, кабаков, шлюх, легких наркотиков, отношения с одной богатой дамой, которая выставила его сама, когда застала с парнем-моделью в своей кровати. Были еще женщины, и Дима бы даже назвал их имена, если бы напряг память. Хотя тогда он лишился своего тату-салона, и тот период жизни помнил лишь с большими пробелами. Однажды он нашел телефонный номер в старой записной книжке, которую, оказывается, таскал с собой все это время. Номер принадлежал Хованскому, но трубку никто не взял.       — Дима, ты прав, попрощаться хотел по-нормальному. Но, наверное, уже не выйдет так. Я просто понял, что, быть может, мы действительно и не увидимся больше. Кто знает, что случится с нами завтра или через десять лет?       Дима запрокинул голову, вливая в себя еще порцию водки и отфыркиваясь, как собака. Опьянения почти не было, только тепло и немного притупленный ход мысли. Он сцепил пальцы вокруг стеклянного горлышка бутылки и сидел, уставившись на притоптанный снег перед собой.       В жизни ему удавалось выпутываться из таких ситуаций, что однажды он даже подумал, может, Ангелы Хранители реально существуют? Везение у него было отменным, он до сих пор был жив, здоров, не в тюрьме и с планами на будущее, как и всегда. Во Франкфурте его действительно чуть не загребли, но он вовремя сдал, кого нужно, ведь те люди сами хотели сделать то же самое с ним. Он так удачно их опередил. Получается, Дитеру Бамбергу везло не меньше, чем Дмитрию Хинтеру. Он встретил Глеба, богатого мальчика, который влюбился в него, наверное, по уши. Надолго ли…       — На самом деле я в жопе, Дим. Я остался совсем один здесь, и мне нужно уехать. А кроме тебя у меня нет вариантов.       — Я для тебя просто вариант, значит. Вляпался во что-то, да?       — Просто понял, что здесь меня ничего не держит. Меня уволили с работы, друзья мертвы. И еще… я понял, что был не прав. Ближе тебя у меня никого нет.       Дима заплакал неожиданно для себя. Горячие слезы потекли из глаз, он сжал переносицу двумя пальцами, потом обхватил голову ладонями. Его плечи вздрагивали в такт всхлипам, бутылка опрокинулась, содержимое вытекло в снег. Вороны, каркая, кружили вокруг голых веток деревьев.       Дима вскинул голову и не сразу смог сфокусировать размытый слезами взгляд. Сквозь влажную пелену ему показалось, что перед ним стоит Мирон, повзрослевший, даже постаревший и стриженый под ноль, как сбежавший зэк. Потом наваждение исчезло, но мужик, стоящий по колено в снегу рядом с могилой, никуда не делся. Он смотрел на Диму заинтересованно и вопросительно.       — Не узнал? — осведомился мужик.       Дима напряг память, но не слишком. Последнее, чего он хотел, это повстречать в городе старых знакомых, кто помнили его как Диму Хинтера, того чувака, чьи изображения были расклеены по всему Кирову семь лет назад с надписью «Розыск». Сейчас дело уже точно ушло в архивы, но все же…       — Не знаю тебя, братан, — Дима отвернулся, чтоб застегнуть свой рюкзак. Пожалуй, пора было валить. — Я не здешний.       — Не здешний? — переспросил тот со смешком. — Я Никита, братан. Никита Канобович.       Дима замер и снова поднял на него взгляд. Канобович, значит. Дима прищурился, осматривая мужика с ног до головы, от растоптанных ботинок с развязанными шнурками до красных ушей и неприкрытой шапкой бритой головы. Этого Никиту он, правда, знал, тот был старым знакомым Мирона, они когда-то учились в одном классе. Первый раз Дима увидел его на школьной вписке, Мирон их познакомил, потом они ужрались и подрались без какой-либо весомой причины. И, спустя несколько лет, когда уже оба закончили школу, пересекались довольно часто. Все началось с того, что Канобович предложил ему сбыть траву. Сам он не особо понимал, как решаются такие вещи, а у Димы было полно контактов в городе. Выручку они поделили пополам, и впоследствии еще вместе что-то мутили, о чем Мирон, кстати, не знал. Он наоборот просил не влезать ни во что такое, поэтому Дима скрывал от него по возможности свои незаконные делишки. Потом Дима стал работать с Царем, и их пути с Канобовичем разошлись, и было это больше десяти лет назад, хотя с Мироном тот продолжал общаться, и хорошо. Дима даже ревновал, кажется.       — Послушай, я не здешний, сказал же, — буркнул он, поднимаясь на ноги.       — К Мирке пришел проведать? Я тоже.       — Я не…       — У меня на лица память хорошая, — не унимался Канобович. Он смотрел на Диму, прищурившись. — И вообще память хорошая. Ты чего, старик?       Дима поднял рюкзак и закинул его на плечо, намереваясь пройти мимо Канобовича, но тот и не думал отодвигаться и давать ему дорогу. Дима ощутимо задел его плечом, пошатнулся и сам провалился левой ногой в настил снега возле могилы.       — Я тебя не знаю, — повторил он.       Вдруг ему пришла в голову идея, поговорить с Канобовичем насчет Мирона, быть может, тот знал что-то интересное. Он остановился напротив, сунув руки в карманы, и прищурился, вглядываясь в постаревшее лицо давнего знакомого. Тот пялился в ответ с усмешкой.       — Слушай, на самом деле я не в настроении базарить. Но раз уж мы встретились здесь, — он бросил взгляд на могилу Мирона, а потом опять посмотрел на Канобовича. — Может, тебе есть что рассказать про нашего общего друга? Мы с ним не виделись семь лет, и я все пропустил. Нашел его вот здесь только. Так вот.       — Ну так другой разговор же, — Канобович усмехнулся и хлопнул Диму по плечу. — Пойдем, поговорим. Тут недалеко.              В будке сторожа было тепло и пахло почему-то скипидарной мазью. Канобович снял куртку, включил электрочайник и выставил на стол бутылку «Белой березки», два чистых граненых стакана и нехитрую закуску из холодильника. Дима осторожно присел на пошатывающийся деревянный стул, кинув рюкзак на пол рядом с ножкой стола.       — Так расскажешь мне про Федорова? Вы общались с ним перед этим… всем?       — Да рассказывать-то нечего толком, — откликнулся Канобович, ковыряя зубочисткой во рту. — Сам я на похороны не попал. Говорят, убили его. Но я узнал только спустя месяц, вот, с тех пор хожу иногда сюда, на кладбище. В смысле, щас-то и ходить не надо, я тут работаю, такие дела. Мы общались мало в последний год, он только звонил с праздником каким поздравить, и все. Так что, чем он жил, не скажу тебе. Ходили слухи, что связался с одним криминальным авторитетом, и тот его пришил. Там потом дело громкое было еще, много кого арестовали. Чумаков Роман — помнишь? Был такой, в мэры баллотировался. Вот открылись его делишки черные, и повязали их всех. Об этом газеты писали много.       Дима читал эти статьи, отсиживаясь в старой квартирке во Франкфурте. Он был в курсе и про суд, и про то, что, что процесс над Жиганом длился долго, и его то ли оправдали, то ли выписали минимальный срок.       — То есть про это дело с убийством тебе ничего не известно?       Чайник щелкнул, выключаясь, Канобович кинул в кружку пакетик дешевой заварки и щедро залил его кипятком.       — Я говорю, мы не общались года полтора точно. Последний раз он мне помог советом юридическим. Все у него вроде хорошо было. Я сам тогда из тюрьмы вышел, и работу искал, потому и не до старых знакомых было.       Дима вспомнил последний их разговор у него в квартире, когда он предлагал вместе трахнуть Милу — его хорошую знакомую. Мирон в тот вечер как будто хотел что-то сказать, но Дима был слишком груб, язвил и чуть ли не выставил его за дверь. Если бы не это, возможно, Мирон решил бы рассказать о Жигане. Он ведь прямо говорил в их последнем телефонном диалоге, что у него проблемы, он хочет уехать в Москву. Неспроста ведь, но Дима, как обычно, думал только о себе.       Он глотнул горячий чай и обжег губы. Канобович разлил водку по стаканам, но Дима отказался с ним пить. Ему еще нужно было сегодня обратно в Москву попасть.       — Не будешь? — расстроился Канобович. — Ну ладно, тогда я выпью, за Миронку. Земля ему пухом, хороший мужик был, адвокат, товарищ…       Диму передернуло. Даже кладбищенский сторож Никита, улыбающийся как клоун, был к Мирону ближе, чем он. И так было всегда, Дима не мог похвастаться, что был хорошим другом, да и не стремился никогда. Мирон отдал ему Звезду Давида обратно, и правильно сделал. Этот символ был фальшивым, и сейчас Дима не пытался себе врать, чтобы облегчить вину. Он не просто не смог помочь Мирону, он не стал узнавать что-то про него и его дела. Он мог сколько угодно оправдывать себя тем, что сам был беглым зэком без документов и должен был решать свои проблемы, но он же догадывался, что с Мироном что-то происходит с самой первой их встречи в подъезде его дома.       — Кстати Романа Чумакова, оказывается, не закрыли, — сообщил Канобович. Он привстал, порылся на полке, доставая оттуда сложенную газету. — Вот, смотри.       Дима глянул на заголовок и нахмурился. «Роман Чумаков — кандидат в президенты от партии «Гражданская платформа».       — Даже судимости нет, — пробормотал он.       — С такими деньгами и связями, как у него, можно и судимости избежать и много чего еще, — Канобович осушил второй стакан водки и закусил колбасой сомнительного вида. — Ну, а ты как сам? Чем занимаешься?       — Я тут уже давно не живу.       Дима подумал, что, наверное, сидевший Никита не застал его портреты, развешанные на всех столбах. Хотя их быстро убрали, никому это не нужно здесь. Дело закрыли, даже нашли сгоревший труп якобы беглого зэка или парочки зэков, так усердно поработало следствие. Об этом Дима узнал из своих источников, оставшихся с былых времен, когда водил дружбу с местными ментами.       Они посидели еще некоторое время, Дима влил в себя вторую кружку чая, рассказал Никите о том, как жилось в Германии, а больше им обсуждать было нечего. Про Мирона Канобович ничего нового сказать не мог.       — Я б сам махнул в другую страну. Надоело мне здесь все. Вот где сидит.       Канобович провел ребром ладони по горлу, в его мутных от водки глазах отразилась тоска.       — Так махни. Чего тебя держит?       — Судимость. Кто ж меня выпустит так? Вот, работаю тут на кладбище этом сраном, исправляюсь. Только такая жизнь не исправляет, Шокк, она калечит. Она заставляет спиваться. Вот, если не сопьюсь к другому году, то обязательно уеду отсюдова. Уже можно будет.       — Ты, главное, верь в свои силы, — подбодрил его Дима.       — Ну так а в чьи ж еще силы верить, как не в свои? Эх…       — А мне идти пора. Поезд у меня сегодня обратно.       — На Берлин?       Дима кивнул. Он не стал распространяться, что живет в Москве, хоть дело его и закрыто давно, но лишняя осторожность не повредит.       — Бывай, Шокк. Может, свидимся еще. Так время бежит. Страшно.       Он сам помнил Никиту молодым и веселым, и перспективным. А сейчас вот — сторож кладбищенский, охраняет покой тех, кого уже сложно потревожить. Ну, если только два отчаянных психопата не хотят выкопать твой гроб с картиной, стоимостью в целое состояние.       — Постой, — позвал Канобович, когда Дима уже взялся за ручку двери. — Вспомнил кой-чего. Я знаю, тяжело это, друзей терять. Мирон мне рассказывал про тебя, говорил ты его лучший друг, брат, хоть и попал по глупости в криминал. Говорил, таких как ты мало. И вот…       Он выдвинул ящик в древнем столе, едва не выдернув его полностью, достал оттуда толстый блокнот в черном переплете и протянул его Диме. Тот взял.       — Ездил домой к Мирону как-то, а там девушка какая-то хозяйничала, вещи его разбирала. Ну, я ей сказал, мол, я друг Мирона — Никита. Она мне и вручила этот блокнот, мол, выкидывать жалко, а ей он подавно не нужен. Родственница какая-то дальняя или что? Ну, я и взял. Он у меня дома лежал долго, а потом я его как-то прихватил с собой сюда, да так и забыл. Лежит тут уже лет пять точно, но ты мне напомнил. Там записи всякие, стихи. Может, тебе пригодится.       — Спасибо.       Дима сунул блокнот в рюкзак, попрощался и вышел на улицу. В голове был вакуум, ветер дул в лицо, впиваясь тысячей невидимых игл в щеки, лоб и губы. Дима натянул капюшон на голову и ускорил шаг. Он бы заглянул еще к Ленину и Мамаю, но хоть убей не помнил номера участков, а разыскать их в усиливающемся снегопаде было почти невыполнимой задачей. Хотелось поскорее убраться отсюда, с этого замершего островка памяти.       Такое странное вышло посещение, этот Никита из древнего прошлого, всплывшее имя Жигана, про которого Дима забыл давным-давно, хотя и работал на него. Неужели Мирон связался с Чумаковым? Как такое возможно? Тот Мирон, который проклинал Диму за его неосторожность, за вечное желание впутаться в темные делишки, сам связался с самым опасным человеком в городе? Виноват ли в этом Дима? Нужно разыскать Славу еще раз, и расспросить его нормально. Тот явно знал больше, чем место захоронения Мирона. Что-то он говорил, про какую-то папку, про шантаж. Про месть за убийство друга. Это про Ваньку Ленина что ли или про Илью? «Его убил Жиган» значило, что его убил сам город. Как мстить тому, чья власть почти неограниченна по сравнению с твоей собственной? Дима не мог даже толком переварить эту информацию и разозлиться как следует.              Автобуса долго не было. Дима стоял на обочине и курил одну сигу за другой, холод пробирался под парку, с неба валил густой снег. Был полдень, а поезд до Москвы шел только в шесть часов. Таким образом, у Димы оставалось еще четыре с половиной часа, чтобы погулять по городу. В такой холод это было почти нереально.       Наконец, подошел автобус. К тому времени Дима не чувствовал своих пальцев, он сунул руки в карманы, стараясь их согреть, и сел к окну. За замерзшим стеклом не было видно улицы. Дима подышал на морозные узоры и попытался их стереть, но ничего не вышло. Тогда он закрыл глаза, и перед мысленным взором предстала картина заснеженного кладбища, торчащие серые надгробия и кресты, стаи ворон, кружащих в небе, и трубы крематория. И что, вот это теперь вечная обитель для Мирона? Диме точно потребуется много времени, чтобы свыкнуться с этой простой и одновременно невозможной мыслью. Да, он видел, как умирают люди, как умирают его знакомые и даже друзья, он сам убил человека, пусть и по заказу, но это тоже не самое легкое, что он делал в жизни.       Мирона он не видел. Видел его фото на надгробии, нелепое, старое, они смеялись все над его прической Моррисона, которая делала его похожим на доброго эльфа, а не на рокера. Он видел общего знакомого Никиту, который подтвердил Славины слова, что Мирона убил Жиган. Жиган ли? У него много бандитов было в этом городе, любой мог стать исполнителем. Наверное, Мирон всегда для него будет жить где-то. Какое-то место, затерявшееся во времени, светлая комната в их съемной квартире в десятом году, ледяной декабрь за узорчатыми окнами, и планы, планы на будущее. Навсегда он останется там, а вовсе не на этом безлюдном кладбище, в этой промерзлой земле, сожравшей уже не первого Диминого друга.              Он вышел возле здания центрального управления внутренних дел, и не случайно. Он помнил одного человека, с которым можно было поговорить, если тот, конечно, еще здесь работал. Было опасно соваться сюда, хоть и прошло семь лет, и документы были новыми, не подкопаешься.       Дима некоторое время стоял у входа, не решаясь открыть стеклянную дверь. Она распахнулась сама, и из здания вышел высокий черноволосый парень в небрежно накинутой куртке поверх синей формы следователя.       — Привет, — Дима подошел к нему.       Парень поднял на него удивленный взгляд. У него никак не получалось выбить огонек из своей допотопной зажигалки. Дима достал свою, тот прикурил, закрывая сигарету ладонью от ветра.       — Мне нужен следователь Лопатин. Может, знаешь такого?       Парень уже полностью развернулся к нему, выдохнул дым чуть ли не Диме в лицо и с пренебрежительным интересом разглядывал его. Не здешний. Об это кричал весь Димин вид, вроде обычный мужик, но сразу видно — не отсюда, и акцент незнакомый.       — А вы кто вообще будете? — поинтересовался он.       Следователь был лет на десять моложе Димы, вряд ли он знал Лопатина или работал с ним вместе. Он хотел было уже извиниться и уйти, но следователь остановил его.       — Вообще, Костя здесь больше не работает, но мы с ним были напарниками, — сказал он чуть ли не с гордостью.       — А где я могу его найти?       — Нигде. Он покинул страну и уже давно. А что вам нужно? Можем пройти в мой кабинет.       Дима покачал головой и поправил лямку рюкзака.       — Нет-нет. Мне нужен Лопатин.       Он быстро сбежал вниз по обледенелым ступенькам, чудом не поскользнувшись и не расшибив голову, и поспешил к остановке такси.       Константин Лопатин — человек, с которым они с Мироном были знакомы. Он вполне мог, и скорее всего, расследовал убийство самого Мирона. Наверное, Диму он не узнал бы, что спасало его от возможности быть разоблаченным, хотя по новым документам его никто бы не смог загрести в СИЗО, тем более что некий сгоревший «Дима Хинтер» был найден следствием и всех это удовлетворило. Дима резко затормозил и обернулся. Бывший напарник Лопатина все так же стоял почти у самого входа, задумчиво куря и стряхивая пепел в урну. Дима направился обратно к нему.       — Я хотел узнать про Мирона Федорова.       Следователь некоторое время смотрел на него, как будто уже успел забыть этого мужика, минуту назад спрашивающего про его напарника. Потом встрепенулся и кивнул, словно вспомнил, о каком Мироне речь.       — Мирон Федоров умер, я хорошо помню то дело, — пожал он плечами. — Давно это было.       — А преступника нашли?       — Бандитские разборки.       — Понятно.       Следователь что-то еще говорил ему вдогонку, кажется, предлагал все же поговорить в его кабинете, видимо, очень хотелось рассказать кому-то о подвигах, которые они творили с Лопатиным, будучи напарниками. Нашел, чем гордиться. Дима потерял к нему интерес, и шел вперед, минуя вереницу желтых такси, выходя на главную площадь.       Лопатина можно было бы расспросить. Даже если бы он узнал в Диме беглого преступника, то не стал бы поднимать это дело. Стоило вспомнить, с каким сомнительным энтузиазмом он расследовал дело Вани Ленина. Хотя он мог бы захотеть получить еще звездочку на погоны, поймав сбежавшего заключенного, но когда Дима показал бы ему свой паспорт гражданина Германии, все вопросы отпали бы сами собой. А вот разговаривать с его напарником было действительно опасно, тот по неопытности мог попытаться что-то сделать, в итоге усложнив жизнь и себе и Диме. Лишнее внимание ему ни к чему.       Он промерз до костей, и разумным решением было бы посидеть в каком-нибудь кафетерии до прибытия поезда, или посетить музей военной техники, на крайний случай. Или снять номер на пару часов и вздремнуть. Но ноги несли его к трамвайной остановке. Знакомый маршрут, ведущий в район, где когда-то жил Мирон. Диме позарез нужно было взглянуть на два окна в старом доме, словно без этого его миссия будет невыполнена.       Для этого он протсясся в промерзшем трамвайном вагоне десять остановок, а потом дворами шел до нужного дома. Двор-колодец, серый клок неба осыпался на голову, как потолочная штукатурка, белыми хлопьями. Они липли на ресницы и примерзали, не желая таять при минус двадцати.       Дима долго смотрел вверх, на два квадрата окна с одинаковыми зелеными шторами. Одна штора заколыхалась, за ней мелькнул серый силуэт. Человек в квартире открыл щеколду, распахивая форточку, и просунул в нее кисть с зажженной сигаретой. Так странно, можно представить, что это какая-нибудь бесконечная зима пятнадцатилетней давности, и там наверху — Мирон, а Дима здесь, ждет его внизу, пришел позвать с собой на тусовку.       На секунду Дима почувствовал, как сердце сжала невидимая хватка, а потом медленно отпустила, и он снова смог дышать. Он так и стоял несколько минут с задранной кверху башкой, пока шея не затекла, а человек наверху не докурил и обугленный фильтр сигареты не полетел вниз, утопая в сугробе.       — Мирон, — крикнул Дима, поддаваясь идиотскому порыву, и его голос слился с воем вьюги.       Форточка захлопнулась, штора колыхнулась последний раз и замерла. Комната в коммунальной квартире уже давно была, наверное, кому-то продана. Возможно Саша, брат Мирона, вышел из тюрьмы и ему понадобились деньги. Можно было бы попробовать разыскать Сашу и поговорить с ним о Мироне, но искать его здесь было примерно, что искать иголку в сене. Он знал пару мест, где о Саше могли что-то рассказать, но в эти места лучше было не соваться, если ты сбежавший зэк с поддельными документами. Да и смысла в этом было мало, скорее всего, ничего нового Дима не услышал бы. А, может, Саша все еще живет в этом доме. Тогда можно к нему заглянуть на чай, он, наверняка, не помнил Хинтера, вот был бы сюрприз. Как-нибудь в другой раз.       Все, что он мог изменить, закончилось здесь семь лет назад. Теперь даже от известия про Жигана не было ни холодно, ни жарко, потому что Дима никак не мог повлиять на него. Теперь это даже не тот Рома Чумаков, что наводил ужас на всех предпринимателей и бандитов города, теперь это депутат, живущий в Москве. До него не добраться.       В голову пришла безумная идея нанять киллера, или самому… Это все было слишком опасно, и он обещал Глебу завязать с такими делами. Хотя его наивный блондинистый Глеб даже не подозревал о том, что в свое время Дима убил человека по приказу и даже отсидел за это, и сидел бы, возможно, до сих пор, если бы ему не повезло сбежать.       Оставшиеся пару часов до отбытия поезда Дима просидел в привокзальной кафешке, заливая в себя кофе и коньяк, который прятал во внутреннем кармане парки. Он решительно не мог находиться здесь еще хоть сколько-то времени таким трезвым. Этот город буквально пожирал изнутри, откусывал по кусочку, оставляя черную пустоту вместо внутренностей. Алкоголь помогал переносить этот мир. Поездка не принесла облегчения, теперь Диме хотелось остаться, пройтись по всем старым адресам, заглянуть к Хованскому, к Мирону в его дом, хоть там и живут другие люди, разыскать его брата, навестить родителей Ильи. Его собственные родители давно переехали отсюда в Канны, Дима помог им и попросил ни о чем не спрашивать. Они были не против переезда.       Дима достал телефон и обнаружил, что тот был почему-то выключен все это время. Глеб звонил ему пару раз, и отправил одну смс-ку, что беспокоится и встретит на вокзале, хоть они и не договаривались. Дима набрал «Не нужно, ложись спать», но потом стер. Глеб итак настрадался с ним эту неделю, пусть встретит и увидит, что все хорошо с ним. Что все, как раньше. Или уже нет?              В вагоне Дима достал из рюкзака блокнот, который вручил ему Никита. Он осторожно открыл его, словно опасался увидеть так что-то ужасное. Но там, действительно, не было ничего, кроме прозы, стихов в стиле рэп и рисунков, сделанных шариковой ручкой на полях. Возможно, это был один из блокнотов, что подарил ему Дима, а, может, какой-то другой блокнот. Мирон вечно черкал все на обрывках и салфетках, и иногда Дима приносил ему нормальные записные книжки, чтобы он писал свои рассказы и стихи туда, а не на туалетной бумаге.       Он пролистал весь блокнот, остановившись на последней странице. Там было только одно стихотворение, записанное неровным почерком красными чернилами.       Я живу на окраине мертвого спрута между щупалец трупа,       Пустыри и дворы всюду, травы и трубы оплетают по кругу.       По утрам мимо окон идут эшелоны и везут пешеходов,       Мне так хочется тоже на войну или просто, но не можно.       Если сравнивать с детством, то выходит: я живу в Сестрорецке.       На неделе до центра, хоть рукою подать — не доехать.       Надо лишь осознать: это просто отсрочка, вот что.       Так легко и спокойно, на душе и вообще. Точка.*              Дима выдохнул и уставился в окно. Мимо пробегали пути, кусты и деревья, крыши деревянных домов. До Москвы еще можно было поспать, но он знал, что не сможет сомкнуть глаз. Поэтому он сидел на своей полке и пялился в окно. В купе, кроме него, никого больше не было. Так бы хоть поговорить можно было, отвлечься. Что ж, ему еще предстоял разговор с Глебом. Возможно, после всего, что он узнал, ему стоит вернуться в Германию, а Глеба не мучать. Он чувствовал, что демоны прошлого плотно захватили его голову и отпускать не собирались.       — Ты взял билет для меня?              — Да. Думал ты согласишься ехать. Что ж, пригодился.              — Я приеду, Дим. До скорого. И… прости, пожалуйста, за все.