Что с тобою? Слушай, что с тобой? Разве ты не понял, что жизнь — это бой? © Lumen
***
Мирон резко просыпается от кошмара. Что ему снилось, он помнит смутно: Жиган, человек с револьвером, погоня, черные городские подворотни и подземные переходы. Мирон садится на постели, слушая загнанный стук собственного сердца, и не сразу понимает, где находится. Его взгляд падает на Славину спину, одеяло сползло на бедра. В ночном свете кожа Славы кажется почти белой, Мирон ведет кончиками пальцев от его шеи до поясницы. Карелин вздыхает, что-то бормочет во сне и ерзает на животе, устраиваясь удобней. Он так и не просыпается. Мирон переводит тоскливый взгляд на окна. Темнота за ними поглотила весь мир, эту комнату, и их со Славой. Бог знает, сколько там еще часов до рассвета, когда наступит время что-то решать, менять и действовать. Мирон падает обратно на мягкие подушки и смотрит в белый потолок до тех пор, пока веки не начинают снова слипаться. Он поворачивается на бок, утыкаясь лбом в Славино прохладное бледное плечо. Очень скоро Мирон проваливается в очередной беспокойный сон. В следующий раз, когда Федоров открывает глаза, на улице уже белым-бело, настойчивый дневной свет пробивается сквозь тонкие шторы. Мирон некоторое время валяется в кровати, прислушиваясь к звукам за пределами комнаты. Славы рядом нет, и непонятно, дома ли он вообще. Мирон встает с кровати, поднимает с пола свои помятые джинсы, натягивает их и выходит в коридор. Он, кажется, слышит Славин голос, и идет на него, на ходу застегивая ширинку и ремень. Карелина он находит на кухне, тот довольно громко подпевает старому треку Эминема, очевидно, звучащему у него в плеере, ловко переворачивая очередной блинчик на сковородке. Сатана печет блины, проносится у Мирона в голове не к месту. Он чешет затылок, ероша короткие волосы, а потом опускает зад на мягкое сидение кухонного стула. — Ты проснулся, — Слава улыбается ему, ставит сковородку обратно на плиту и вытаскивает наушник из правого уха. — Будешь завтракать? Мирон рассеяно кивает. Ему так странно находиться здесь, на Славиной кухне, спать в его кровати, есть его блинчики, как будто они милая семейная гомосексуальная парочка, как будто все у них хорошо, а дальше — только лучше. Мирон замечает, что на Славе надет цветастый фартук, и это тоже мило, черт побери. И когда, интересно, Карелин начал его умилять? Мозг услужливо подкидывает неостывшие воспоминания с прошедшей ночи: горячий язык Карелина касается головки, холодные пальцы сжимают бок, Мирон громко стонет и нетерпеливо подается бедрами навстречу жадному рту. — Ты чего завис? Федоров чувствует, как смущение жжет щеки, он мысленно отмахиваясь от навязчивых и таких ярких и пошлых картинок. Он переводит взгляд на синюю тарелку, которую Слава только что поставил перед ним. Завтрак полит густым клубничным джемом, Мирон машинально проводит кончиком языка по сухой потресканной нижней губе. Вчера они со Славой прикончили-таки эту бутылку коньяка, а потом переспали. Почему-то именно сейчас это неудобно вспоминать, и неясная Славина улыбочка только заставляет сильнее краснеть. Некстати вспоминается его первый раз с Димой, очень давно это было и очень смутно отложилось в голове. Что Мирон помнит точно, это как болела задница, примерно так же, как и сейчас. Он ерзает на стуле, а Слава улучает момент, неожиданно наклоняется и целует его в губы, после чего отстраняется и возвращается к своим блинчикам со все той же довольной лыбой. — Спасибо, — говорит Мирон, имея в виду завтрак. А дальше он совсем не знает, как развеять это странное молчание между ними. — Я подумал, я, наверное, пойду на встречу сегодня, — он кидает взгляд на настенные часы, времени еще предостаточно. Молчание, действительно, удается развеять. Слава мгновенно и весьма раздраженно реагирует на его слова. — Ты никуда не пойдешь, Мирон. Даже если мне придется караулить эту гребанную дверь. Он нервным движением развязывает свой фартук и вешает его на крючок на стенке. Идеалистическая картинка из рекламы клубничного джема мгновенно трескается и исчезает. Свистит вскипевший чайник. Слава снимает его с плиты и с громким стуком опускает на подставку. — Ты не пойдешь, — повторяет он. Мирон качает головой и откусывает большой кусок блина. Он отвечает только после того, как медленно прожевывает его. Все это время Слава сверлит его испытующим взглядом, скрестив руки на груди и прислонившись задом к кухонной тумбе. — Слушай, ну, мне нужно туда пойти, — говорит Мирон, отпивая чай, любезно налитый Славой. Практически кипяток тут же обжигает губы, и Мирон болезненно морщится, отставляя чашку с героями из «Щенячьего патруля» в сторону. — Жиган все еще может заплатить мне, как договаривались. Я вообще-то теперь не могу быть адвокатом и светиться в городе особо не могу, по крайней мере, пока вся эта история не разрешится. А мне нужно существовать на что-то все это время. — Но ты можешь существовать у меня дома все это время. Брат вообще против не будет, да и бывает он здесь редко. А деньги… Я отдам тебе обратно те, что ты не взял тогда. Мне они не нужны. У Славы в глазах читается серьезная такая, неподдельная обеспокоенность делами Мирона. Федорову даже становится стыдно, Слава ведь прав: зачем все усложнять и снова подставляться? — Во-первых, тысячи мне не хватит, потому что хрен знает сколько мне придется на дне залегать, — упрямо говорит Мирон. — Во-вторых, меньше всего я хочу, чтобы ты разгребал мои же проблемы. — Не хочешь быть мне «должен»? — Слава щурится и поджимает губы. — Не хочешь связываться со мной? Мирон вздыхает и опускает взгляд. Слава неожиданно в два шага оказывается рядом и хватает Мирона двумя пальцами за подбородок, заставляя снова смотреть в глаза. — Я люблю тебя, — говорит Слава, а Мирон нервно сглатывает, не отводя взгляд, хотя его больше не держат. — И я не хочу, чтобы ты уезжал, чтобы подвергал себя опасности снова. Если бы… если вчера тебя убили бы, я бы себе никогда, понимаешь, никогда бы не простил этого. Вчера это могло стать реальностью. Ты меньше всего хочешь, чтобы я разгребал «твои проблемы», а я меньше всего хочу, чтобы ты оставлял меня, Мирон. Слава как будто разом сникает, его плечи понуро опускаются под невидимой тяжестью, словно из позвоночника вынули стержень, удерживающий его. Он подвигает второй стул и садится напротив Мирона. — Когда мы вчера засыпали, ты лежал рядом, тогда я, кажется, осознал это все. Что так легко мог потерять тебя, Мирон, — Слава фыркает. — Я говорю какие-то глупости, может быть, но теперь я просто уверен, что с самого начала должен был быть рядом, более внимательным быть, и тогда бы ты не поехал к Жигану, тогда бы, возможно, не было бы этого покушения… — Слава, что случилось, то случилось, — Мирон мягко накрывает ладонью Славину руку, лежащую на столе. — И ты настолько был рядом, что я в итоге уверился, что ты какой-нибудь подосланный человек Жигана, — Мирон хмыкает. — Ну, в принципе, я не сильно ошибся на твой счет. — Я не… — Да, я же пошутил, Слав, — Федоров ободряюще сжимает пальцы Карелина. — Я просто запутался и не знаю, что делать. А еще я должен позвонить Эдуарду Михайловичу и сообщить, что не приду. Но ты выбросил мой телефон, и… — Не езди к Жигану, — снова просит Слава. — Если хочешь, мы можем снять другую квартиру, только вдвоем, у меня есть деньги. На первое время точно хватит. — Хорошо, — Мирон хмурит брови, думая о том, что от идеи притащиться в «Сиксти» действительно стоит отказаться. — Тогда какие у тебя предложения? — Мы поедем и заберем документы из ячейки. Потом сделаем копии и отправим их Дудю и следователю. Потом будем ждать. Мирон кивает и доедает свой остывающий завтрак. Пожалуй, этот вариант самый разумный из всех: просто ждать.***
Слава отвозит его в Центробанк, но внутрь Мирон заходит один. Карелин остается в машине. — Снимите, пожалуйста, очки, — просит сотрудник, когда Мирон протягивает ему свой паспорт. Он специально нацепил их, рассчитывая быть неузнанным в случае чего, хотя кто бы стал дожидаться его здесь. Он стягивает с носа черные очки, парень в форме сканирует его взглядом, сверяясь с фотографией в паспорте. — Ваш ключ, пожалуйста, возьмите, — говорит сотрудник, протягивая Мирону ключ от его ячейки. Мирон спускается в депозитарное хранилище, открывает сначала один замок своим ключом, а затем второй — ключом, предоставленным банком. Дверца ячейки беззвучно отъезжает в сторону. Мирон пялится на внутреннее содержимое некоторое время, потом извлекает папку. Он думает о том, что вот, наверное, и все, очень скоро что-то произойдет. И хорошо, что Слава оказался рядом в такой момент, если бы не он, то было бы сложнее. Приятно чувствовать поддержку, то, что ты не одинок в своем деле, да и цель у них, получается, одна — убрать Жигана. Жалко, что Илья этого уже не увидит. Мирон захлопывает ячейку и идет обратно. Он сдает сотруднику оба ключа, снова надевает солнцезащитные очки, натягивает на голову капюшон толстовки, приподнимает воротник своей неприметной серой куртки и выходит на улицу. Слава ждет его за поворотом, но Мирон не спешит. Он выкуривает сигарету, стоя у входа в банк, зажимая под мышкой папку и размышляя над тем, что будет дальше. Очень скоро Жигана посадят, иначе быть и не может, разразится скандал. Изменит ли это что-то, кроме того, что Мирон сможет, наконец, сказать, что свел личные счеты с этим человеком, отомстил ему за все, что тот сделал с ним и с его друзьями, что делал и делал бы снова со многими другими людьми? Но ведь упавших не поднять и ушедших не вернуть. Стоя на морозном воздухе, выпуская из ноздрей струйки сизого дыма, Мирон не чувствует никакого удовлетворения или хотя бы толику облегчения. Кажется, что, напротив, все еще больше свернулось в какой-то неразматываемый клубок. Город и поделенная власть в нем, связь криминала и милиции, собственная жизнь Мирона и сломанные жизни близких ему людей. Все кажется запоротым сценарием низкобюджетного фильма, сломанной каруселью, которая катится в обратную сторону, и Мирона тошнит от всего происходящего. Ему хочется вернуться в тот день, когда он окончил школу, когда рядом были Илья, Юра, Дима и Ваня. Когда брат не сидел в тюрьме, когда было столько планов на будущее. А что теперь? Мирон чувствует нестерпимое удушье, дым забивает легкие, и он надрывно кашляет. Теперь ему хочется отсюда уехать, от этого города, этих улиц и этих людей. Он так и сделает, пожалуй. Он не знает, согласится ли Слава уехать с ним, но обязательно предложит ему, когда все закончится. Резкий гудок вырывает Мирона из своих мыслей. Красная ауди тормозит рядом со входом в Центробанк, дверь возле пассажирского сидения открывается. Мирон выкидывает бычок и идет к машине, залазит в салон. — Ну, ты чего, ну? — спрашивает Слава. — Нашел где прохлаждаться, в центре города. — Прости, — Мирон показывает ему серую папку. — Осталось дело за малым. Когда Слава сворачивает автомобиль с центральной городской улицы и проезжает мимо ряда телефонных автоматов, Мирон просит его остановиться. — Хочу позвонить в контору, — поясняет он. — Не могу же я вот так свалить по-английски. Он выходит и направляет к одной из стеклянных будок, роется в кармане, надеясь, что там завалялась мелочь. Затем опускает маленькую монету в прорезь на верхней панели телефона и по памяти набирает номер «Фемиды». — Здравствуйте, Вы позвонили в адвокатское агентство «Фемида». Чем могу Вам помочь? — раздается в трубке голос секретарши Эдуарда Михайловича. — Маша, здравствуй, это Мирон Федоров. Эдуард Михайлович на месте? Можешь с ним соединить? — Ой, Мирон, рада тебя слышать. Тут без тебя такой завал. Сейчас-сейчас, — бормочет она, слышится щелчок переключения линии. — Алло. Мирон? — по голосу слышно, что Эдуард Михайлович рассержен. — Ты где пропал-то, Мирон? Я же тебя жду сегодня. — Эдуард Михайлович, здравствуйте! И… это… Я не приду. — Что значит не придешь? Что за новости, Мирон? Что случилось? — Я… У меня со здоровьем проблемы, временно нетрудоспособен, вот. — Ну, что ты выдумываешь? Я же по голосу слышу, что врешь. Что случилось, говори уж? Что тебе надо, выходные еще? Ну, сейчас-то никак, Мирон! Через месяцок в отпуск можешь рвануть, а сейчас дела надо закрыть… — Эдуард Михайлович, я правда болею, — Мирон чешет переносицу, чувствуя себя крайне глупо. Все-таки «Фемида» стала для почти него вторым домом. — Я вообще уезжаю из города, поэтому… Простите, если подвожу. Простите, правда. Спасибо вам за все и… До свиданья. Начальник что-то еще говорит в трубку на повышенных тонах, но Мирон опускает ее на рычаг, понимая, что сказал все, что хотел. Затем он, подумав, снова снимает ее, прикладывает к уху, удерживая плечом, кидает еще одну монету в прорезь автомата и набирает другой номер, тоже давно заученный наизусть. На том конце долго никто не отвечает, Мирон слушает заунывные гудки, надеясь, что абонент все же абонент. — Алло, — слышится заспанный немного шепелявый голос. — Кто это? — Юра, это я, — говорит Мирон. — Я по-быстренькому скажу тебе кое-чего. В трубке слышится шелест, щелчки, идут помехи, Юра что-то роняет на пол. — Мирон?! Миро-о-н? — начинает тараторить Хованский. — Ты куда пропал, ты чего? Я тебе звонил, потом пришел, у тебя дверь открыта, все вверх-дном в квартире. Заяву хотел идти писать в ментовку, да кто ж ее рассматривать будет?! Ты где?! Все хорошо? — Юра, Юр, послушай, — Мирон дергает ворот толстовки, словно он мешает дышать. — Послушай, я, кажется, влип в дело. Но все хорошо. Пока что. Вот что, никто ведь не знает, что документы у тебя, но ты лучше сожги их. Ну, в смысле, избавься. Я не думаю, что к тебе кто-то придет, как пришли ко мне, но я не хочу, чтобы хоть что-то от этого дела могло грозить тебе. Не храни их у себя, Юр. Уничтожь их. — Мирон, я… хорошо. Но ты-то сам где? Тебе помощь нужна? Давай я приеду? Скажи адрес. Это может быть опасно, я могу тебе помочь. — Нет, все хорошо, Юра. Мне идти нужно, я еще свяжусь с тобой позже. Сделай, как я попросил. И… будь осторожен. Хованский еще что-то порывается сказать, но Мирон с грохотом кладет трубку, от сердца отлегает невидимый груз, по крайней мере с Юрой ничего не случится. Мирон слышит пронзительный автомобильный гудок, это Слава сигналит ему, призывая поторопиться, и Федоров поспешно выходит из телефонной будки, стеклянная дверь громко хлопает за его спиной. Он быстрым шагом направляется к машине и забирается внутрь. — Ты прямо долго, — говорит Слава с укоризной в голосе. — Решил обзвонить всех знакомых? — Нет. Я позвонил только двоим, — Мирон откидывается на спинку сидения и медленно выдыхает. — Что дальше-то делаем? — Дальше — домой. Ауди трогается с места, Слава сейчас непривычно молчалив, весь в своих мыслях, но Мирон и сам не горит желанием разговаривать. Так странно, впечатление такое, словно прочная канатная дорога внезапно оборвалась, и ты остался не на той стороне, на которую планировал попасть. Ну, а что тут думать и гадать? Разве не ясно было изначально, что выкарабкаться не получится? Глупый, глупый Мирон. Он смотрит в окно, на мелькающие мимо машины и здания, на людей, кутающихся в свои пальто и шарфы, безуспешно пытающихся спастись от зимнего пробирающего до костей ветра. На что он рассчитывал, начиная свой долгий путь из криминальных районов, проходных дворов, неуютных коммунальных квартир куда-то наверх, к лучшей, как ему казалось тогда, жизни? Может быть, Дима был прав все это время, говоря, что отсюда нужно валить, их город насквозь пропитался духом разрухи. Что Мирон здесь искал все эти годы? Среди старых стен, в мрачных холодных дворах, толкая наркотики, якшаясь с опасными типами, впутываясь в ненужные дела, в трамвайных вагонах, в чужих домах, в школе и университете, в библиотеках, в парках, на скамейке с книжкой, в пыльных конторах, в новых кабинетах, среди людей в белых рубашках и дорогих костюмах, в суде, рьяно защищая виновных — всюду он тщетно пытался обнаружить себя. И не находил. На том самом митинге, на который его потащил Слава, Мирон впервые осознал, что все эти годы крепко спал, принимая желаемое за действительное. В тот день его уверенность в правильности выбранного пути пошатнулась, а после новости об убийстве Ильи, после разговора с его отцом, после пришедшего понимания, что человек по имени Роман Чумаков никуда не девался из его жизни, а продолжает портить ее Мирону и его близким, он почувствовал себя таким живым, как никогда. Как будто стеклянный купол, отделяющий его от реального мира, треснул, засыпав осколками голову, и все наносное исчезло, осталось только настоящее, то, что всегда так ценил Дима. Кажется, это было оно. — Быть собой, Миро, вот, что по-настоящему важно. — Но я и есть я, Дим. — Ты мечтаешь только о том, чтобы стать яппи, братишка. Это не мечта, а хуйня на хуе. — Знаешь ли, каждому свое. — Но это вот все как раз и не твое, Миро. И действительно, он всю жизнь стремился вырваться из гетто, не понимая, что гетто сидит внутри него, он просто застрял, навечно увяз в сплетении этих дворов. Мирон вспомнил, как мечтал записать альбом, создать свою музыкальную группу, с каким интересом он слушал рассказы Димы о планах на будущее, о Берлине, об Италии, о том, как они втроем с Ваней Лениным исколесят всю Россию с туром еще несозданной ими группы. Тогда они еще беззаботно учились в школе, и все казалось возможным. — Жида, я уже вижу наш успех. Наше трио ждет оглушительный хайп. — У него даже нет названия. — Но мы можем его придумать хоть сейчас. — Вагабунд. — Вагабунд?.. — Ну да, назовем наш лейбл Вагабундом. А что тебе не нравится это название? — Нет, оно гениально. Правда! Скиталец ты мой, иди сюда. Это было так давно, что, кажется, и не было. Но потом жизнь расставила все по местам, развеяла глупые мальчишеские мечты, по крайней мере, для Мирона они стали мечтами, а потом и вовсе исчезли. Появились куда более реальные и конкретные цели, и он последовал за ними, не оглядываясь. И вот, куда они его привели: двое друзей в могиле, один сбежал из тюрьмы, а сам Мирон не знает, что его ждет завтра — пуля в лоб или необходимость бежать от опасности. И тем не менее, именно сейчас он готов пойти до конца, страха почти не осталось. — Мирон? Слава трясет его за плечо. Оказывается Федоров настолько выпал из реальности, что не заметил, как машина остановилась у дома Карелина. — Ты так подзавис. О чем думаешь-то? — Думаю, что Жиган должен отправиться на нары. — О, он отправится, не сомневайся. Завтра же сам отвезу документы в полицию. Ему осталось недолго.***
Мирон сидит на диване и бесцельно щелкает пультом, переключая каналы. По федеральному показывают Жигана, Мирон аж вздрагивает от неожиданности. Самодовольная ухмылка, уверенный вид, прямой эфир. Мирон бросает взгляд на наручные часы — шесть вечера без пяти, а ведь сегодня днем они должны были встретиться с Чумаковым в «Сиксти». И вот теперь тот отвечает на вопросы, сидя в студии, как ни в чем не бывало, словно и не переживает за свою шкуру и репутацию. Мирон хмурится, он не может отделаться от мысли, что что-то где-то упустил, не учел важную деталь, и теперь все идет наперекосяк. Именно поэтому Жиган выглядит спокойным как удав, развалившись в удобном кресле, и именно поэтому Федоров прячется у Славы, всерьез опасаясь за свою жизнь. Ну, ничего, хорошо смеется тот, кто… — Мирон? Славина теплая ладонь ложится на плечо, и Федоров резко оборачивается. — Ты бледный какой-то. Все будет хорошо, все карты у нас в руках, — Слава щелкает пальцами и плюхается рядом с Мироном. — А этого… — он щурится, глядя на плазменный экран, показывающий Жигана крупным планом, — этого место в тюрьме. — А почему он тогда так спокоен, Слава? Карелин пожимает плечами и обнимает Мирона, отвлекая его от интервью. — Давай дождемся завтра, а сегодня забудем про Жигана, и про все, — просит он шепотом, задевая губами порозовевшее ухо. — Хорошо? — Знаешь, не тебя пытались убить, — Мирон несильно отпихивает Славу от себя и снова смотрит в экран. — И мне все время кажется, что я чего-то не знаю, что не все карты у меня… не все, понимаешь? — В этот чертовой папке есть все, чтобы посадить его. А почем нам с тобой знать, чего он спокойненько сидит в прямом эфире? Может он притворяется, а на самом деле ссытся. Только вот что он сделать может? Ты ведь на встречу не пришел, Мирон. Уже очень скоро в прайм-тайме будут показывать не интервью с Жиганом, а как ему наручники цепляют и в автозак загружают. Его самого и его приспешников. Мирон тихо вздыхает, хорошо, если так. — Ну, так дело не пойдет, — решительно говорит Слава. Он берет пульт и щелкает им, вырубая телик, а потом пихает Мирона в плечо, заставляя его упасть на кровать, и нависает сверху, вглядываясь в чужое лицо, считывая волнение. — Мы отложим все вопросы до завтра, — повторяет Карелин, а потом наклоняется и прикасается губами к сухим губам Мирона, заставляя того поддаться.***
Мирон плавится, ощущая Славины сильные объятия, его горячие пальцы, настойчиво лезущие под резинку трусов, мокрые хаотичные поцелуи в челюсть, в шею, в ключицы. Это все правда позволяет на время выкинуть из головы тяжелые мысли. Мирон полностью отдается ощущениям, тяжесть чужого тела, прижимающегося так тесно, вплотную, скользкая ладонь, уверенно обхватывающая его вставший член, жаркое дыхание где-то возле уха. Мирон выгибается навстречу Славиной руке, несдержанно толкается в нее, дышит, приоткрыв рот. Слава накрывает его яркие сейчас губы своими, глубоко целует, заставляя Мирона откровенно застонать. Все длится совсем недолго, и Мирон сам не замечает, как срывается, выгибаясь до хруста в позвоночнике. Слава небрежным движением вытирает ладонь прямо об чистое одеяло, а потом стягивает с обмякшего Мирона джинсы вместе с боксерами, кидая их куда-то на пол. Его пальцы подрагивают от нетерпения, когда он льет на них смазку, а после вставляет в Мирона сразу два. Тот лишь шире разводит ноги, прикрывая глаза, его ресницы подрагивают, ощущения внутри тянущие и приятные. Слава добавляет третий палец, и Мирон прикусывает запястье, дыхание снова рвется. — Ах… черт. Слава находит простату, ласкает его так некоторое время, растягивая мышцы сильнее, а потом приспускает свои джинсы — снимать нет никаких сил — и заполняет Мирона членом плавно и почти на всю длину. Мирон тихо скулит. Все внутри так туго и даже больно, но Слава сразу начинает двигаться, не давая ему привыкнуть, не отвлекаясь на недовольное шипение. Карелин целует его, почти нежно, ведет языком по длинной шее, по цифрам на бледной коже, оставляя влажные поблескивающие следы. Очень скоро болезненные ощущения сменяются на тягуче-приятные, в голове у Мирона шумит. — Слава, еще... — просит он полухриплым шепотом, и сам подается бедрами навстречу. — Сильнее… Карелин начинается вбиваться в его податливое тело все жестче, Мирон обхватывает ногами Славину поясницу, пропуская того еще глубже. Член Карелина проезжается по простате, и Мирон вскрикивает. — Еще… еще, — шепчет он, облизывая губы. Слава послушно толкается под тем же углом, попадая в одно и то же место снова и снова, от чего Мирон громко всхлипывает каждый раз. Он сам обхватывает непослушными пальцами свой член и водит по нему ладонью, не в силах терпеть. Через какое-то время он чувствует, как Слава кончает, глубоко внутрь. Мирон проводит по стволу еще пару раз, догоняя его, пачкая своей спермой их животы. За окнами быстро темнеет, они так и лежат в полумраке, никто из них не в силах подняться и тащиться в душ. Мирон отбирает у Славы сигарету, затягиваясь дымом. — Тебе не идет кстати, — говорит Карелин, улыбаясь, наблюдая за Мироном из-под полуопущенных век. — А? — Курить не идет. — Да похуй. Фильтр касается мягкой нижней губы, Мирон выдыхает в потолок очередную порцию дыма, сбрасывая пепел в чашку, стоящую рядом на тумбочке. — Я же тебе обещал, что все будет хорошо, — мягко говорит Слава, проводя костяшками пальцев по успевшему стать прохладным плечу Мирона. — Доверься мне. Мирон и не слушает его, смотрит отсутствующим взглядом в потолок, по которому бегут серые тени, снова втягивает в себя дым, нервяк не отпускает даже сейчас, стоит признать. — Но мы же договорились, что все будет завтра, — Слава вздыхает. Мирону слышится досада в его голосе. — Ничего же не изменится, что ты сейчас будешь думать про все это. Да и не достанет тебя Жиган никак, а из тюрьмы уж точно не достанет. — А если у нас ничего не выйдет? — Мы с братом не думали и мечтать о такой инфе, которая есть в этой твоей папке. Это же динамит, Мирон. Поэтому тебя и убить пытались. — Да не сходится тут, — бормочет Федоров. Он приподнимается и тушит сигарету о край чашки. — Жиган должен был бояться, что меня убьют. Я ведь сказал ему: в случае чего, информация отправляется в органы. И что? Меня пытаются застрелить в моем подъезде, переворачивают всю хату, в поисках компромата... Больше там нечего искать даже. — Может, у тебя есть другие враги, — Слава недоуменно пожимает обнаженным плечом. — Почему ты исключаешь такой вариант? Мирон смотрит на него долго, потом закидывает руки за голову и снова блуждает взглядом по потолку. — Да какие у меня враги могут быть? Я ни с кем не конфликтовал даже последние несколько лет. Да и раньше. Бред какой-то. Вместо очередных бесполезных слов, Слава наклоняется и снова целует Мирона, отвлекая его на себя, и тот, на удивление, расслабляется, охотно отвечая. Он и сам устал от бесконечно копошащихся в голове мыслей, от страха и беспокойства. Он позволяет языку Славы проникнуть в свой рот, и сам жмется к его груди, обхватывает ладонью шею, другой рукой легонько тянет за волосы. Карелин отстраняется сам, его дыхание легко сбилось. — Если хочешь, я могу коньяка принести, — предлагает он. — Или травы... Может хотя бы... Мирон притягивает Славу к себе и жадно целует его сам, не давая договорить.***
Мирон не помнит, в какой момент они со Славой заснули. Он открывает глаза, когда на улице уже светло, в голове роятся обрывки воспоминаний с прошедшего вечера. Они трахались, потом Карелин все-таки притащил косяк, и они скурили его, сидя в кровати. Мирон помнит, как его тошнило, а после отпустило, как Слава что-то рассказывал о своем брате, о детстве, как тот его спас, когда они забрели в лесное болото. Со Славой было так уютно и приятно находиться рядом, что Мирон всерьез раздумывал остаться жить у него, ну, пока все не устаканится. И сейчас, проснувшись в одиночестве на широкой Славиной кровати, он только еще раз думает о правильности этого решения. Мирон не сдерживает улыбку: возле изголовья на тумбочке стоит прозрачный стакан с водой, прикрытый тонкой пачкой таблеток от головной боли, а рядом лежит листок в клетку, на нем выведено несколько строчек неровным быстрым Славиным почерком. Мирон берет этот листок, бегло читая, что там написано. Слава называет его «милым котиком», сообщает, что до вечера не появится, потому что сначала нужно отвезти документы, а затем отметиться в университете, чтобы все-таки избежать отчисления. Он просит Мирона никуда не высовываться и дожидаться его в квартире, и напоминает, что сегодня очень важная дата, которую они непременно отметят, и что на кухне оставлен завтрак для него. Мирон не сразу понимает, о какой дате идет речь, а потом вспоминает: сегодня же тридцать первое января, его день рождения, двадцать шестой по счету. Вслед за этим приходит мысль о Димином упоминании, что тот уедет из города в воскресенье, а сегодня суббота. Значит сегодня последний день, когда еще можно согласиться уехать с ним. И хоть подаренный Димой телефон молчал эти пару дней, Мирон знает, что Хинтер ждет его звонка, надеется, что тот передумает. Мирон садится в постели и трет гудящие виски, потом выковыривает таблетку из блестящей пластинки, глотает ее, запивая большими порциями прохладной воды из стакана. Сейчас он точно уехать не может, особенно с Димой. Обманывать его в своих чувствах, давать ему надежду на какое-то будущее, где они вместе, не может. Конечно, за все эти годы Хинтер не стал ему безразличен, но именно поэтому Мирон и не хочет ехать с ним. Пришло время, когда каждый из них сам по себе. Со Славой все по-другому, с ним спокойно, несмотря на то, что ему всего двадцать лет, что он простой студент, пусть и связанный с противозаконными действиями, что Мирон мало знаком с ним. Он понимает, что, наверное, влюбился в этого высокого странноватого парня, который нелепым образом вошел в его жизнь. Влюбился еще тогда, когда Слава пришел к нему, после стычки со своим братом, и Федоров обрабатывал йодом его разбитые в кровь губы. Мирону нестерпимо хотелось быть с ним и дальше, а Диму пришло время отпустить окончательно. Мирон трогает остроконечную золотую Звезду, болтающуюся на шее, и понимает, что совсем забыл ее снять вчера. Как-то странно спать со Славой и таскать на себе Димин подарок. Недосказанность между ним и Хинтером не давала ему покоя, хотя они и попрощались, вроде бы, в прошлый раз, и Дима даже не был особо в обиде, кажется, понял Мирона, наконец-то, принял его выбор. Дурацкая идея навестить его в последний раз въедается в мысли и не отпускает, пока Мирон принимает душ и наскоро завтракает оставленными Славой остывшими оладьями. Мирон думает над этим весь день, честно пытаясь отвлечься на чтение и просмотр фильма, но неизбежно возвращается мыслями к Хинтеру снова и снова. В итоге, когда на улице уже зажигаются первые фонари, Мирон плюет на здравый смысл, поддаваясь внутреннему порыву, собирается и едет по отпечатавшемуся в памяти адресу, почти уверенный, что Дима никуда оттуда не свалил за эти двое суток.***
Мирон сидит в холодном трамвае, сгорбившись, натянув капюшон толстовки почти до глаз и вставив в уши наушники. Снова похолодало, за обледеневшим стеклом почти не различить проплывающие мимо знакомые очертания города. Пожилая женщина, проходя мимо, задевает Мирон своей большой хозяйственной сумкой. Он вздрагивает и поднимает взгляд, но женщина не замечает его и не извиняется, а дальше продвигается к двери, неловко хватаясь за дребезжащие спинки сидений. Мирон снова отворачивается к окну. Он медленно ведет пальцем по стеклу, рисуя одно единственное слово — «вагабунд» — название их с Димой группы, которой никогда не существовало. Механический голос объявляет нужную остановку, и Мирон нехотя поднимается, выходя на пустынную улицу. Пять часов, а уже так темно, фонари распространяют мягкое вечернее свечение, Мирон ныряет в черную подворотню и идет к нужному подъезду, надеясь, что ничего не перепутал. Что Дима дома, он почти не сомневается, но в последний момент все же думает, что нужно было позвонить, предупредить, ведь тот скрывается, и попросту может не открыть двери. В правильности этой догадки он уверяется, когда довольно долго давит на кнопку звонка — внутри квартиры тишина, а на лестничной клетке темно, так что если Хинтер и захочет разглядеть гостя в глазок, то Мирона точно не признает. На всякий случай он скидывает с головы капюшон. Когда Мирон безнадежно вздыхает и уже собирается уходить, в коридоре за обитой коричневым дерматином дверью слышится приглушенная возня. Он замирает, прислушиваясь к звукам внутри квартиры, а затем створка распахивается, едва не прилетая Мирону по лицу, и голый по пояс Хинтер недоуменно щурится, вглядываясь в его лицо. — Ты, — говорит он немного озадаченным тоном. — Я, — соглашается Мирон. — Войти можно? Хинтер пропускает его внутрь и с громким стуком кладет пистолет на тумбу. Мирон с опаской косится на черный блестящий ствол. — Ну а ты чего думал? — Хинтер ухмыляется уголком рта. — Я гостей не жду, знаешь ли. Мало ли, кто там шарится по подъезду. Мирон молча стягивает куртку и вешает ее на крючок, затем снимает обувь, хотя по позе и лицу Димы видно, что тот его приглашать дальше коридора не собирается. — Может, расскажешь, зачем пришел? Случилось чего? — в Димином голосе все-таки слышится беспокойство. — Захотел тебя увидеть в последний раз, — просто отвечает Мирон. — И поговорить.. — Зачем тебе это? Позвонить бы мог. Мирон мнется, не знает, что сказать. Глупо было сюда приходить, конечно, и небезопасно, но, что сделано, то сделано. — Ну, так ты меня пригласишь в комнату, Дим? — На кухню идем. Мирон с подозрение косится на полоску света между косяком и дверью в гостиную, и в это время она открывается. — Зайчик мой, а кто там приходил? Мирон удивленно разглядывает высокую девушку, застывшую в дверном проеме. На ней надеты только маленькие кружевные трусы, свою большую красивую грудь с проколотыми сосками она неловко пытается закрыть узкой ладонью. Ее предплечья и плечи украшают яркие татуированные рукава: Мирону удается разглядеть голову и хвост дракона, в обрамлении причудливого орнамента. — Зайчик? — Мила, это мой друг, — говорит Хинтер, а потом переводит насмешливый и, вместе с тем, серьезный взгляд на Федорова. — Поговорить пришел вот, — добавляет он, глядя Мирону в глаза. — Посиди в комнате пока, зая. Мила понятливо кивает и скрывается за дверью, плотно прикрывая ее собой. Мирон понуро следует за Димой на кухню, плюхается там на табуретку и молчит. Почему-то не может смотреть на Хинтера, хотя все это было предсказуемо. — Так о чем говорить хочешь, братка? — интересуется Хинтер, гостеприимно выставляя на стол коньяк и два низких стакана. Он бросает в стаканы лед, методично разливает алкоголь, пока Мирон все отмалчивается, сосредоточенно глядя на свои ладони. — А ты вообще-то меня от важного дела оторвал, Мирончик. Федоров понимает, что Дима хочет его задеть. Может быть, мстит за то, что тот ехать в Москву отказался. — Кстати, я же не забыл. С днюхой тебя, бро. Вот только подарка нет. А хотя... хочешь вместе Милу трахнем? Как в былые студенческие? Тебе же нравилось, помнишь? Никогда не нравилось, да и было всего пару раз. — Ну, чего замолчал-то? Пока она горячая, пойдем трахнем ее? Она обожает такой формат, только обрадуется. Ты же попрощаться хотел, я правильно понимаю? Вот и попрощаемся. Мирон медленно кивает, вертит в руке свой стакан, лед стукается о края. Он делает глоток, алкоголь обжигает замерзшее горло. Дима стоит около стола, на приличном расстоянии, словно показывая, что между ними теперь есть дистанция. И Мирон согласен с этим. — Дима, ты прав, попрощаться хотел по-нормальному. Но, наверное, уже не выйдет так. — По-нормальному, это чтоб я выеб тебя, как ты любишь? — Хинтер невесело усмехается и тоже отпивает свой коньяк. — Выебал бы тебя, а потом бы ты свалил? Так было бы по-нормальному, жида? — Не так. — А как? — Я просто… просто понял, что, быть может, мы действительно и не увидимся больше. Кто знает, что случится с нами завтра или через десять лет. — Ты о чем это? — Ну, что угодно может случиться, как с Ваней, с Ильей, с его папой, вот. И я не хотел прощаться с тобой так… Как будто мы чужие. — А мы какие, Мирончик? Федоров вскидывает на Диму печальный взгляд, пытаясь прочитать, что тот думает, но видит только насмешку в чужих темно-карих глазах. — Спасибо тебе за пистолет, Дима, — тихо говорит Мирон. — За оружие, как и за лекарства, спасибо не говорят. Мирон не к месту вспоминает, как Дима произнес ту же самую фразу про лекарства пять лет назад, когда Мирон пытался его поблагодарить, лежа дома и загибаясь с температурой. Саши тогда не было, и Дима притащил ему огромный аптечный пакет, набитый нужным и ненужным, а потом вовсе остался на целую неделю. Он варил Мирону куриные бульончики на общей кухне, предварительно выгоняя оттуда соседей алкашей, потом кормил его, больного и разбитого, едва не с ложечки, и возился с ним до тех пор, пока Федоров окончательно не пошел на поправку. Невольная улыбка растягивает губы Мирона при этом непрошенном воспоминании. — И тем не менее, — возражает он, понимая, что Димина настойчивость спасла ему жизнь. — А Мила… твоя?.. — Невеста, — подсказывает Хинтер, как-то хищно улыбаясь, так, как только он умеет. — А ты думал, я тебя как собака буду ждать? Как обычно, да? Только в этот раз все по-другому, я тоже изменился, Миро. И Мила близкий мне человек, вообще-то, не меньше, чем ты… был когда-то. — А-а, — тянет Мирон. — В твоем «а-а» больше, чем ты хочешь сказать, Мирончик. Но ты прав, нам обоим нужно идти дальше, вот и все. Вот и все, повторяет про себя Мирон. Пальцы машинально тянутся к застежке на шее, легко открывают ее, и тяжелый кулон-звезда падает на ладонь. — Тогда возьми, — говорит Федоров и кладет Звезду Давида на столешницу, рядом с опустошенным стаканом. — Такое работает только от любви. Хинтер безразлично пожимает плечами и не двигается с места, допивая свой коньяк. — Уже уходишь? — спрашивает он, когда Мирон поднимается с табуретки. — Тройничок точно не хочешь? — Не хочу. Хинтер не выходит его проводить. Мирон сам медленно одевается в полном одиночестве, слушая, как из-за прикрытой в комнату двери доносится звук вечернего телешоу. Наверное он ждет, что Дима вот-вот выйдет за ним в коридор, скажет хотя бы еще слово, но тот так и не появляется. Мирон некоторое время возится с замком, в конце концов открывает дверь и выходит на темную площадку. Пожалуй, так получилось еще хуже, чем в прошлый раз, и лучше бы он и правда не приходил. Хотя знание, что у Димы есть Мила, принесло как будто облегчение. Уже выйдя на заснеженную улицу, Мирон вспоминает, что нужно было отдать еще и телефон, но возвращаться точно не хочется. Он медленно бредет на остановку, потфутболивая рыхлый снег носком кроссовка. Может быть, Дима прав: чего он ждал от новой встречи? зачем пришел, если не собирается уезжать вместе с ним? Идиот. Как всегда, думал только о себе, а ведь Дима не мог не измениться за годы, проведенные в тюрьме, да и девушкам он всегда нравился. Странно было думать, что Хинтер будет оплакивать отказ ехать с ним и даст обет безбрачия. Вот и еще одна дверь безвозвратно захлопнулась у Мирона за спиной. Целый пласт его жизни навсегда остался в прошлом, и люди, которые были с ним когда-то, были ближе всех на свете, теперь исчезли, ушли в другие реальности. Такси брать не хочется в целях безопасности, но трамвай, на счастье, подходит совсем скоро, не нужно мерзнуть на пустынной остановке. Мирон садится к окну, прислоняясь к нему виском. Еще полчаса тряски, и он снова окажется дома, у Славы, где тепло и приятно. Карелин обязательно притащит очередной дорогой алкоголь, может быть, приготовит что-то на ужин, расскажет, как прошла встреча со следователем, что ответил ему Дудь насчет документов, и все будет хорошо. Чем дальше трамвай удаляется от Диминого дома, тем больше Мирон уверяется в правильности своего решения оставаться в городе, по крайней мере, не уезжать с Хинтером. Может быть, именно сейчас Дима нашел то, что искал, и наконец-то успокоится. Может быть, Мила сделает так, что Дима захочет семью, совершенно уйдет от криминала, тем более, что сейчас у него есть «мост», продажа которого позволит очень долгое время существовать безбедно. Хорошо, что Мирон тогда сохранил картину. Когда он оказывается в Славином районе, то гнетущие воспоминания о походе к Диме полностью исчезают из его головы. Он думает о том, что возможно завтра, или максимум через пару дней, Жигана арестуют, а по телевизору обязательно разжуют эту новость так и эдак, чтобы все знали, кто такой Чумаков и где его место. Мирон не с первого раза открывает массивную дверь Славиной квартиры, а когда открывает и заходит внутрь, то замирает на месте. На вешалке висит куртка и стоят кроссовки. Приходит запоздалое понимание, что Слава его просто убьет, ведь просил же никуда не уходить. Мирон понимает, что заставил его нешуточно поволноваться, потому что никакого средства связи у них со Славой нет. Он прислушивается в шуму воды в ванной комнате. Может быть, тот просто не успел заметить его отсутствия, и они не поругаются сегодня. Взгляд Мирона падает на закрытый ноутбук, оставленный на стуле возле вешалок. Внимание приковывают часы, лежащие на его черной крышке. Мирон наклоняется и, как во сне, подцепляет пальцами золотой ремешок. Дрожь прошибает позвоночник, Мирон заворожено смотрит на большую букву «М», выгравированную на внутренней стороне циферблата ролексов. Ошибки быть просто не может, это часы Ильи. Мирон аккуратно опускает их обратно на ноут, и в это самое время дверь ванной комнаты распахивается.***
Они стоят с Бабаном друг напротив друга. Мирон таращится на него во все глаза, мысли в голове проносятся очень быстро, предлагая варианты того, что же здесь происходит. — Ну, нихуя ж себе, — бормочет Бабан, поддерживая рукой полотенце, сваливающееся с его бедер. Больше на нем ничего нет. — Не ожидал, Мирон, не ожидал. Ухмылка, такая же мерзкая, как у Жигана, Мирона воротит от нее, от него, от этого всего. Бабан совсем не изменился за эти годы, все такой же ничем не примечательный лысый качок, невыносимо походящий на людей из бригады Чумакова. — Что ты здесь делаешь? — только и может спросить Мирон. — Живу, епта. До Мирона не сразу доходит смысл сказанного. Он нервно дергает воротник куртки, пытаясь освободить шею, потому что дышать становится тяжело, и снова непонимающе смотрит на Бабана. — Это какая-то тупая шутка? Бабан хмыкает, и деловито подходит к ноутбуку, подбирая его со стула вместе с часами. — Тупая шутка — это твоя жизнь, Англичанин, — упоминает Бабан его старое прозвище, прилипшее еще во времена нарко-барыжничества. — Откуда у тебя часы Ильи, сука? — Илья? Что за Илья? А-а, ты про сына Мамая. Так с трупа снял. Мирон втягивает носом воздух, а потом бьет Бабана кулаком по лицу. Силы явно не равны, но тот пошатывается от неожиданности, и роняет ноут на пол. — Ты охуела? Бабан вытирает потекшую из носа кровь и тут же нагибается за макбуком. — Ты, сука, охуела? — переспрашивает он, надвигаясь на Мирона. Федоров запоздало вспоминает, что пистолет лежит в сумке в комнате, а хорошо, если бы оказался в кармане. Он совершенно ничего не соображает, не понимает, откуда тут, как в самом кошмарном сне, взялся Бабангида, и почему у него часы Ильи. — Так это ты его убил, — шепчет Мирон, прижимаясь спиной к стенке. — Ты? — Слушай, я понял уже, ты тот самый адвокатишка, про которого Славка говорил, вот так совпаденьице. Ну че, спасибо тебе за документы.. Мирон сжимает зубы до скрипа. Он же знал, что тут что-то не так. Проебался, поверив Славе. Снова. — Так это ты его брат… Он вспоминает, как Слава в своих рассказах несколько раз упоминал имя брата — Саня, Саша. Кто бы мог подумать? — Брат, брат, — Бабан скалится и отступает. Деловито цепляет на запястье золотые часы. — А ты новая телка Славяна? А ведь говорил, что не даешь в жопу, ломался, помнится. Слава рассказывал ему, все рассказывал Бабану. И про Мирона, и про документы. Пудрил Мирону мозги, чтобы тот поверил, отдал компромат. Все только ради этого. Ездил с ним в коттедж, помогал, даже деньги предлагал. Какой же дурак. — Ну а сейчас, Англичанин, уебывай, — говорит Бабан, зажимая под мышкой свой ноут. — Ты Славику не сдался. Мне не хочется, чтоб он с такими пидорасами, как ты, дружбу водил. Понял? Мирон закрывает глаза, живо вспоминая, как это все было у них с Бабаном. Грязно и больно, и он оставил ему деньги, как проститутке. И Мирон мечтал о мести, боялся его и фантазировал, что однажды поквитается, но вот они встретились снова, и он чувствует только беспомощность, как и в тот раз давным-давно. Внезапно слышится возня в скважине двери, звон ключей, громкий щелчок замка, и в прихожую входит Карелин. Мирон видит, что в руках у него огромный пакет из магазина, набитый какими-то продуктами, с края торчит горлышко бутылки. На его лице сияет улыбка до ушей, когда он поворачивается в Мирону, а потом замечает Бабана. — Санек вернулся, — восклицает он, опуская свой пакет прямо на пол. — Ну, здарова брат! А это, кстати, Мирон... Бледный Федоров вжимается в стенку еще сильнее. До открытой двери всего пара шагов, и пока Слава отвлекается на Бабана, он проскальзывает мимо них, выбегает на лестничную клетку, и, не дожидаясь лифта, несется вниз по ступенькам. Выбежав во двор, он быстро оглядывается по сторонам, ища, куда бы спрятаться, потому что Карелин следует за ним, громко топоча и что-то крича вдогонку. Взгляд падает на подвальную нишу в нескольких метрах от подъезда. Мирон успевает забраться туда как раз в тот момент, когда дверь парадной отлетает в сторону, хлопая о стену, и Слава, перепрыгивая пару ступенек, оказывается на улице. Мирона трясет. Он еле нащупывает во внутреннем кармане куртки свой паспорт — хорошо, что не вынимал его с поездки в банк. Другая рука пробирается в левый карман штанов, Мирон достает Димин мобильник. Опять-таки, хорошо, что забыл отдать его Хинтеру. Хоть что-то в этом мире работает на него. Слава все это время ходит по двору и зовет Мирона. Через несколько минут его голос удаляется, Федоров понимает, что Карелин вышел за пределы придомовой площадки, за ворота, и переводит дыхание. Мирон ждет еще некоторое время, прислушиваясь к звукам улицы, а потом дрожащей рукой вбивает по памяти номер в телефоне. Через пару гудков раздается усталое «Алло». — Привет. Это Мирон. Я сейчас приеду.