Добро пожаловать в prime-time

Мы это вспомним еще, фальшивить даже негде, приходи ко мне на годовщину нашей смерти. © Oxxxymiron

(29 января, 2017 года)       Этот день безветренный и холодный. За ночь намело много снега, и дороги еще не успели расчистить. Мирон сидит позади Хинтера в его неприметном авто, и неотрывно глядит на бегущую мимо дорожную ленту и обочину с редкими кустарниками и постройками, присыпанными снегом. — Могли и не уезжать с этого чертового кладбища, — Мирон хмыкает, и закуривает прямо в машине. — Еще ты мог бы не курить, — морщится Хинтер. Их взгляды пересекаются в зеркале заднего вида. — Ладно-ладно кури, только не делай такое лицо. И Илья вообще-то и мой друг.       Мирон вздыхает и приспускает боковое стекло, выдыхая дым. Холодный воздух тут же пробирается в салон и под ворот куртки, и Мирон ежится. — До сих пор не могу понять, как нам удалось выкопать гроб Царя, — тихо говорит он. — Лучше бы ты летом решил сбежать. Руки отнимаются.       Хинтер цокает языком и качает головой. Обиделся, наверное. — Слушай, как тебе это удалось? — Мирон выкидывает наполовину скуренную сигу в окно и тут же закрывает его. — Удалось что? — Удалось сбежать из тюрьмы, да еще и оказаться не особо в розыске. — Это долгая история. — Поделись. — Мы уже приехали.       Хинтер оборачивается к Мирону и манит его указательным пальцем. Федоров приближает свое лицо к Диминому, и тогда тот хватает Мирона за затылок, притягивая ближе и влажно и долго целует в сухие, потресканные губы. — Я буду ждать тебе здесь, недалеко от ворот. Потом поговорим, хорошо?       Мирон вымученно улыбается ему, кивает в знак согласия и выходит из машины, негромко хлопая дверцей. Он идет по толстому слою снега, утопая в нем, до главных кладбищенских ворот. Это другие ворота и другое кладбище, но то, где они с Хинтером были сегодня ночью, находится совсем недалеко. Мирон не успел приехать в дом к Мамаю, чтобы отправиться на похороны оттуда, поэтому решил, что явится сразу на кладбище, простится с Ильей и уедет, не оставаясь на поминки. Слишком все это тяжело, да и нечего ему там делать.       Мирон идет к темному зданию крематория. Уже издалека он видит группу людей, одетых в черное, похожих с такого расстояния на стайку ворон. Хованский замечает Мирона сразу и подходит, здоровается и крепко пожимает руку. На его немного опухшем бледноватом лице хорошо заметен край свежего синяка под глазом, который он постарался скрыть за черными очками. — Ты в порядке, Юра? — спрашивает Мирон, притопывая на месте, в попытках сбить налипший на ботинки снег. — В полном порядке я, — Хованский поправляет очки на носу. Мирон замечает, что у него и губа опухла. — Ты-то сам что, как?       На этот вопрос Мирон и себе ответить не может точно. Знал бы Юра, где он провел эту ночь, и вообще обо всем, что произошло за эти дни, не поверил бы, но как это опишешь в трех словах, стоя на похоронах общего товарища, которого вот-вот отправят в последний путь. Мирона передергивает от воспоминаний об останках Царя. — Да у меня все нормально, Юр, — Мирон выдавливает улыбку, чтобы казаться более убедительным, совсем не хочется посвящать Хованского в свои проблемы. — А вот тебя кто разукрасил так?       Хованский морщится, сплевывает на землю. — Да никто. Телка моя взбесилась, чуть глаза не выцарапала. Сука. — Вот оно как… — Да сука она, вот она кто. Я ей, значит, отдых, то, се, испании, индии, брюлики, рестики, шопинги, блять, а эта скотина неблагодарная… Да что я говорить буду, сам видишь.       К ним подходит Дария, замотанная в черный платок. Ее смуглая кожа выглядит нездоровой в уличном освещении. Глаза красные и губы дрожат. Мирон здоровается и берет ее хрупкие руки в свои, согревает, хочет поддержать как-то, но глупые утешительные слова застревают в горле. — Чего вы тут стоите? Пойдемте внутрь? — говорит она тихо.       Только сейчас Мирон замечает, что все зашли в здание. Он молча следует за Хованским и Дарией. Юра приобнимает ее за плечи, стараясь успокоить. В большом зале собралось достаточно много народу. Мирон сразу замечает Эдуарда Михайловича, но решает поздороваться позже. В центре зала стоит открытый гроб, к которому, по правде, Мирон боится приближаться. Но его очередь прощаться с другом приходит очень скоро.       Вдвойне неловко Мирон чувствует себя, стоя здесь, потому что ночью усердно копал могилу, бессовестно тревожа покойника. Еще бы, когда на кону картина, оцененная бог знает во сколько, то и не теми принципами поступишься. — Прости меня, Илюха, — говорит Мирон едва слышно.       «Обещаю, что отомщу за тебя» — добавляет он мысленно.       На плечо ему опускается рука, Эдуард Михайлович стоит рядом и со скорбью смотрит на тело своего бывшего сотрудника. — Эх, почему молодые уходят так рано, — бормочет он. — Подавал надежды парень, и вот так все…       Мирон морщится от этого неприкрытого лицемерия, но вслух тихо говорит: — Просто для смерти нет табу.       Все заканчивается довольно скоро. Мирон выходит из крематория на свежий воздух и с наслаждением затягивается сигой. Хованский становится рядом с ним, и Федоров прикуривает и ему. Вместе они стоят и выдыхают сизый дым, глядя в ясное зимнее небо. Хованский поднимает воротник пальто, натягивая его до ушей, его рыжеватые вьющиеся волосы треплет холодный ветер. — Как-то быстро редеют наши ряды, — говорит он. — Как-то слишком быстро, Мирон. А помнишь, еще недавно были студентами?       Мирон кивает. Его будто самого придавило могильной плитой к земле, и он задыхается, но все равно втягивает в себя табачный дым, кашляет. — Похуй, Юра, кем мы были. Важно, где мы в итоге.       Хованский стряхивает пепел с сиги, глядит на Мирона внимательно, ожидая продолжения фразы. — Еще немного, и Жиган сядет. Он взял время до пятницы, подумать вроде как. Но у него просто нет больше вариантов, как согласиться на мои условия. Ну, а потом… Потом я все-таки отправлю документы в полицию. — Что ты потребовал у него? — Денег и чтоб он свалил из города навсегда. — А ты не боишься, что он тебя… устранит?       На самом деле — да. А вслух: — Он знает, что есть ты. В смысле есть кто-то, кто в случае чего обнародует всю информацию.       Хованский качает головой, смотрит взволнованно, переступает с ноги на ногу и тяжело вздыхает. — Ой, Мирон, Мирон. А если это не он Илью?.. — А кто? Я же говорил с Мамаем, он сказал, что это Жиган. Кому еще нужно убивать Илюху? Только тем, кто проник в дом в поисках компромата. — Ты еще кому-то отдавал копии документов, кроме меня? — Нет, конечно, — Мирон швыряет бычок в урну, стоящую у входа, и возвращается к Хованскому. — Об этих документах знаю только я, ты, Жиган и еще один парень, бывший подзащитный. — Откуда? — Да он мне помог просто забрать документы из сейфа Мамая в их загородном доме.       Хованский хмурит брови, недовольный, мрачный, оно и понятно, похороны, проблемы с девушкой, еще и Мирон просит хранить у себя дома практически что бомбу. — Слушай, Юра, ты не бойся. Завтра мы с Жиганом встречаемся днем, он даст свой ответ, и я заберу у тебя компромат. Отнесу его Лопатину, и будь, что будет. — А смысл, что ты в ментовку пойдешь? Жиган же успеет скрыться к тому времени. — Так пусть ищут. С той информацией, что на него есть, его будут очень активно искать. Вряд ли он далеко уедет, разве что по поддельным документам. Но он же не знает, что у меня с ним личный счет. Думает, я получу бабки, добьюсь его отъезда из города, и удовлетворюсь этим. — Не нравится мне это, Мирка, — Хованский снова вздыхает и смотрит задумчиво на крематорскую трубу, откуда сочится дым. — С огнем играешь. Вот Ваня Ленин, Шокк — всё игрались, и ты туда же.       Мирон хочет рассказать Хованскому про Диму, но молчит. Это тайна, и Хинтер скрывается, а значит, чем меньше людей в курсе, тем лучше. Он бы к Мирону, наверное, не пришел, в целях безопасности, если бы не то, что их связывало раньше.       Люди начинают загружаться в микроавтобус, чтобы ехать на поминки. Мирон не с ними. Он прощается с Дарией, обнимая ее и оправдываясь тем, что очень плохо себя чувствует. Жмет руку Хованскому, обещает непременно позвонить завтра и сообщить, как прошла встреча с тем, кого нельзя называть. Эдуард Михайлович выражает надежду увидеть Мирона завтра в своем рабочем кабинете, потому что дел «просто уйма, а разгребать некому».       Мирон провожает взглядом микроавтобус, удаляющийся по направлению к выезду с кладбища, и медленно бредет сам в ту же сторону, раскуривая по дороге еще одну сигарету.       Он не сразу замечает Славу, который буквально преграждает ему путь. — Ты что здесь забыл? — шипит Мирон, роняя изо рта недокуренную сигу. — Ты следишь за мной? — Нет-нет. Нет.       Слава хватает его за плечо, вынуждая остановиться, потому что Мирон всерьез намеревается его обойти, как досадное препятствие, а разговаривать совсем не хочет. — Да стой же! — Руки убрал, Карелин.       Слава послушно убирает руки и прячет ладони в карманы. — Пожалуйста, Мирон, — просит он, — мне нужно с тобой поговорить. Мне нужно тебе объяснить, но это долгий разговор. — Мне не интересно, черт тебя дери.       Мирон чувствует, как закипает и как чешутся кулаки, хоть он и слишком подавлен только что окончившимися похоронами. Они с Карелиным стоят на обочине дороги за кладбищенским забором, и Мирон видит в отдалении возле поворота Димину темную машину. Именно в нее он хочет поскорее сесть и съебаться отсюда, но Слава продолжает ему мешать, не давая пройти. — Дай мне шанс просто объяснить тебе, что происходит. Я на машине. Садись, поедем, обсудим все. Прошу тебя. — Мне плевать, что у тебя происходит, Слава, — Мирон не сдерживается и толкает его в грудь. Сильно. Карелин поскальзывается, едва не падая в сугроб. — Что ты вообще ко мне пристал? Я слушать не хочу ничего. Я друга сейчас похоронил. Ты понял меня? Друга. Я не хочу знать НИ-ЧЕ-ГО. И не смей приближаться к моему дому, сволочь.       Мирон почти орет на него, и в этот раз Слава не пытается его удержать. Мирон обходит его и стремительно идет к Диминой машине, не оборачиваясь. Он всерьез думает, что у Славы не все хорошо с головой, что он действительно следит за ним до сих пор, и что будет не лишним обратиться в полицию.       Мирон падает на переднее сидение и захлопывает дверцу машины. — Что это за мудак? — сразу спрашивает Хинтер, поворачиваясь к Мирону. — Чего он хотел? Ты его знаешь? — Это Слава. — Что еще за Слава? — Ревнуешь что ли?       Мирон хихикает, чувствуя все скопившееся внутри напряжение, горечь, страх, готовые выплеснуться в истерику прямо здесь. — Ладно, — Дима моментально реагирует на его состояние, и заводит машину. — Дома поговорим.       Мирон садится ровно, пристегиваясь. — Посмотри, не едет ли за нами красная ауди, — говорит он.       Хинтер вскидывает брови в удивлении. Никакая ауди за ними не едет, широкая трасса почти пуста. — Ты вляпался во что-то, Миро?       Какая проницательность, прямо-таки собачий нюх. Да, Дима всегда чувствует запах неприятностей или возможности сорвать куш, и игнорирует первое ради второго. — Все нормально. — Тогда какого хера за нами должна ехать красная ауди? — Не должна, Дима, — Мирон устало потирает висок, отстраненно глядя в окно. — Ты лучше скажи. Мне это не нравится. — А у тебя нет своих дел? — Мирон оборачивается к нему и злобно сверлит взглядом. — У меня все хорошо, я же сказал.       Хинтер больше не пытается разговорить его, и всю дорогу они едут в тягостном молчании, что Мирону только на руку, потому что общаться он не хочет. — Так и будешь в молчанку играть? — интересуется Хинтер, звякая ключами и открывая входную дверь своей съемной квартиры. — Я ведь не обидел тебя ничем.       Утверждает. Опять уверен в своей правоте, как ни в чем больше, и спорить с ним бессмысленно, нет толку никакого припоминать ему давно минувшее, объяснять, что было не так и почему.       Мирон проходит в темный коридор, Шокк щелкает выключателем, под потолком загораются лампочки. Мирон, сосредоточенно возится со шнурками на своей обуви, медленно стягивает ботинки, потом снимает куртку, водружая ее на вешалку. — Я думал вообще-то, ты окажешь более теплый прием, Мирон. Я думал, я достаточно отсидел, чтобы получить хотя бы немного участия от тебя.       Хинтер улыбается, подходит в плотную к Мирону, грубо вжимая его в стенку, лезет холодными руками ему под свитер, оглаживая проступающие ребра. Мирон шипит, пытается убрать Димины руки, выскользнуть сам из этих объятий, от которых так сильно успел отвыкнуть. — Пусти меня, Дим. Пусти. Меня.       Шокк вздыхает, тяжело и обиженно, смотрит на Мирона укоризненно, но убирает руки и уходит на кухню, ничего не говоря. Федоров переводит дыхание. Да, он отвык от Димы, сейчас все словно заново. Неужели он стал ему чужим за это время?       Он идет следом за Димой, садится на табуретку и молча ждет, пока Хинтер готовит что-то вроде обеда. Мирон совершенно не выспался, он трет кулаками тяжелые веки, в отражении микроволновки ловит свой покрасневший взгляд. — Дима… Нам, наверное, нужно поговорить. — Говори, — Хинтер даже не оборачивается, ловко и быстро, словно повар, нарезает какие-то овощи. — Я слух.       Снова весь в себе, на все что за пределами ему поебать. Мирону успело такое поведение надоесть еще шесть лет назад, и сейчас он с досадой понимает, что Хинтера ничерта не изменили годы тюрьмы, не изменило то, что Мирон рассказал про Жигана, про то, что тогда случилось в их квартире, и сам Мирон, видимо, для него не повод меняться. — Я наверное домой пойду.       Хинтер реагирует, тут же откладывает нож в сторону, резко оборачивается к Мирону и сверлит своим темным взглядом, как будто дырку в его лбу прожечь собрался. — Что такое? — спрашивает он.       Ничего нового, просто Жиган снова рядом, и Мирон снова один. Что-то тормозит его рассказывать все Диме, по крайней мере сейчас. Дима-то и сам ходит по лезвию, ему нужно поскорее убираться из города, что он и сделает в ближайшее время. И зачем ему еще и проблемы Мирона? — Все изменилось, Дим, — говорит Мирон, хотя на самом деле не изменилось ничего. Каждый на своем месте. С — Стабильность. — Все изменилось, и я уже не тот, что раньше, и ты уже не тот, и мы с тобой не можем больше… — Ты так решил, Миро? — Хинтер кивает сам себе. — Ну, я понял, ты так решил. И со мной ты не поедешь в Москву? — Я в тебе не уверен, — вырывается у Мирона, но он не жалеет о сказанном и продолжает: — Ты мне врал о том, с чем связался, врал, что это не так опасно, а потом, когда ты был так нужен… тебя посадили. И сейчас ты вернулся. Я рад, я правда рад, что ты вышел раньше срока, хоть и таким путем. Но ты мне предлагаешь сделать шаг в неизвестность с тобой. Ты же сам не знаешь, что будешь делать дальше. — Я знаю, Мирончик, — Хинтер вздыхает, стягивая с себя фартук, в котором готовил. — Я поеду в Москву, я продам «мост», а потом отправлюсь в Берлин. И я буду там жить и работать, да хоть бы тату-мастером. Главное, что не здесь. А ты… Что ты боишься тут оставить? У тебя ничего нет, Миро. Тебе этот город ничего не дал, из того, о чем ты мечтал. Ты живешь все там же, где раньше, ты понимаешь, что либо криминал, либо ты живешь там, где раньше, ешь то, что раньше, ты на дне, так же как и раньше. Только теперь твое дно имеет другое название. Ты адвокат, — Хинтер выделяет слово «адвокат» как будто это большое звание. — Сейчас ты хреновый адвокат, начинающий, тебе поручают мелкие дела, а потом будут крупные… — Уже есть. — Не перебивай меня. Потом ты будешь защищать настоящих преступников от правосудия, и у тебя наконец-то появятся деньги, чтобы сменить жилье, обставить его по своему вкусу… У тебя же есть вкус? Деньги, чтобы купить машину и ездить в отпуск, куда захочешь. Но это просто дно с другим названием. Да. А я предлагаю тебе уехать и жить так, как нравится, а не так, как положено, и чтобы все, как у всех. Да, бля, ты бы еще женился! — Однажды эта мечта завела тебя в тюрьму, — Мирон снова трет глаза. — Послушай, я никуда не поеду.       Хинтер психует, он отшвыривает дощечку с нарезанным огурцом, и кусочки летят на пол. Его руки сжимаются в кулаки, а губы — в нитку. — Вот поэтому я и не поеду. Ты…       Мирон не успевает договорить, потому что Хинтер хватает его за ворот свитера и тянет вверх. Ткань трещит под его пальцами, Мирон поднимается на ноги, и сильная рука тут же впечатывает его в стенку так, что из легких выбивает воздух. — Значит я больше не нужен тебе?       Вопрос такой абсурдный, такой смешной в этой ситуации, что Мирон не выдерживает и хохочет. Хватка ослабевает и Мирон еле удерживается на ногах. Хинтер отпускает его, он смотрится так жалко, что Мирону хочется его утешить. — Ты больше не любишь меня, — говорит он. — Дима, я… — Мирон делает паузу, чтобы понять, что он хочет вложить в сказанное. — Послушай, я люблю тебя. Или любил. Это неважно, потому что прошло шесть лет. Твоя хватка не изменилась, а все остальное изменилось. Ты по-прежнему мой друг, несмотря ни на что, но у меня есть своя жизнь, которую я живу, как могу. Пришли мне открытку из Берлина, я хочу знать, что у тебя все хорошо.       Шокк сдается, видно, как он борется с желанием возразить, предоставить какие-то аргументы «за» свое предложение и «против» всех слов Мирона. Но он слышит твердость в его словах, и понимает, здесь он добьется только того, что Мирон уйдет прямо сейчас.  — Не уходи, — просит он. — Останься до утра.       Хинтер кладет теплые ладони на шею Мирона, прислоняется лбом к его лбу и замирает так на несколько секунд, потом отстраняется и неотрывно смотрит в глаза. — Я останусь до вечера, Дима, — Мирону неприятно отказывать ему, но это вовсе не надуманная причина. — Мне нужно на работу завтра, да и дела кое-какие остались.       Хинтер кивает молча и наклоняется, чтобы поднять с пола сброшенную доску. Потом он берет нож и продолжает кромсать второй огурец с раздражением. По его напрягшейся спине Мирон понимает, что Дима злится и злится на него. Да что они в самом деле, как чужие.       Мирон подходит к Диме сзади и обнимает его за шею. Тот не поворачивает, но нож снова откладывает. — Мирон… — Дим, давай не будем ссориться сегодня. Пожалуйста. — У тебя дела поважнее есть. Что ты тогда тут сидишь? — Хочешь, чтоб я ушел сейчас, если не согласен уехать с тобой? — Нет, конечно.       Мирон разжимает объятия, отступает машинально на шаг, потому что Хинтер поворачивается к нему всем корпусом. Складывает руки на груди, его вид говорит о том, как он на Мирона обижен. Хотя он ли должен здесь обижаться? — Я хочу с тобой быть, Миро. И всего лишь. А ты — нет. Все так изменилось за эти годы, ты правда разлюбил меня? — Зачем сейчас эти вопросы, Дим? Что ты слышать хочешь-то? Я уже все сказал тебе, — Мирон смотрит в глаза, взгляд не отводит, хотя и нервничает: Хинтер — это не та проблема, которая стоит перед ним в первую очередь, но он почему-то заставляет Мирона ее решать, заботясь только о своих интересах. Впрочем, как и всегда. — Слушай, ты думаешь, ты вот так можешь появиться внезапно, и я должен сменить все свои планы и ехать с тобой? После того, как ты меня оставил одного, хотя говорил… Я говорил тебе, что добром эти игры с криминалом не кончатся. А ты стал киллером, мать твою, Дима. Наплевал на свою безопасность, и на мою тоже. — Ты знаешь, я хотел, чтобы у нас были деньги. Чтобы мы могли уехать из этого города. — Но теперь они есть! Теперь у тебя есть даже картина. Но я по-прежнему не намерен уезжать, понимаешь?! — Не ори… соседи. — Я не намерен уезжать, — Мирон понижает голос, хотя хочется продолжить кричать Хинтеру в лицо все, что накопилось за это время, пока он был в тюрьме. — У меня есть дела, есть работа, есть люди, которых я сейчас оставить не могу… — Того фрика из красной ауди? — Хинтер недобро скалится. — Я же видел его уже, когда ждал тебя в подъезде. Вы топтались на улице. Твой новый ебарь что ли?       Мирон ничего не отвечает ему. Просто разворачивается и идет в коридор. Хинтер выходит следом уже когда Мирон, присев на корточки, зашнуровывает ботинки. Он не поднимает головы. — Бля, ну прости.       Мирон молчит. В горле предательский комок слез, и Федоров бы разрыдался, как истеричная дева, если бы только он ей был, если бы только мог себе позволить это. Он чувствует, как устал. Усталость преследовала его все это время, пока происходил пиздец, а может быть всю жизнь, и теперь вот придавила снежным комом. Еще не хватало расплакаться при Хинтере. — Мирон…       Дима присаживается рядом, опираясь на одно колено, и трогает Федорова за плечо осторожно, словно тот древняя статуя, готовая вот-вот рассыпаться в прах. — Мирон.       Хинтер тянет его к себе, и Мирону приходится схватиться за Димины плечи, чтобы не упасть. Он прижимает Мирона к себе, сильно, максимально близко, и тот утыкается носом ему в плечо, пытаясь отвлечься от мысли о том, чтобы разрыдаться. Да что с ним, его же мама в детстве учила, что парни не плачут. Удается сглотнуть горький комок, застрявший в горле, и заставить слезы отступить. — Ну что ты как девочка прямо… ну что ты?       Ведь правда, что он? Хинтер гладил его по голове, не отпуская от себя. — Оставайся до вечера.       И Мирон остается. Они больше не затрагивают тему краденой картины, тему отъезда или тему красной ауди. Мирон отчетливо понимает: сегодняшний день, возможно, последний, когда он видит Диму. Ведь если тот уедет, затеряется где-то на карте Германии, то Мирон там никогда не окажется, скорее всего. Их пути будто насильно расходятся, и сейчас тоже. Ведь если бы не месть, не Жиган, то Мирон все равно бы не поехал с Хинтером. — Ну, а все-таки, с кем ты встречался все это время? Или встречаешься?       Они сидят на неразобранном диване и пьют пиво из жестяных банок, гирлянда из фонариков мигает разными цветами — и это единственный источник света здесь. Мирон прислоняется плечом к Диминому, так удобнее. — Не поверишь, я был так занят работой, что мне было не до встречаний, — отвечает он и отпивает из банки. — И сейчас… тоже.       Он вспоминает Славу. Вот же запал в голову этот долговязый недоанархист, хотя Мирон старался о нем не думать, но нет-нет всплывет в памяти его образ. — Хочешь сказать, что все эти годы ты имел беспорядочные связи? — Не имел я ничего. — Вообще? — в голосе Хинтера неподдельное удивление. — Даже с девочками? — С девочками особенно, — Мирон чувствует себя неуютно под Диминым недоверчивым взглядом. — Я работал. — Шесть лет воздержания от секса ради чести быть адвокатишкой в третьесортной фирме, в которую тебя взяли по знакомству? — Это хорошая фирма, и взяли меня потому, что у меня хорошие рекомендации. — О да, рекомендации у тебя что надо…       Хинтер кладет ладонь Мирону на колено и медленно ведет ей вверх до паха, его рука замирает у ширинки. — Дима, мы же договаривались. — Напомни, о чем?       Хинтер сжимает пальцы на его члене, и Мирон невольно охает сквозь зубы. Они оба немного пьяные, и Мирону дурно в голове, во рту пересыхает, когда Хинтер бесцеремонно расстегивает замок на его ширинке, и лезет в трусы, охватывая полувставший член и начиная дрочить ему.       Уже через пару минут Мирон, задыхаясь, выплескивается в Димину руку. Он откидывает голову на спинку дивана и дышит открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.       Хинтер невозмутимо вытирает руку бумажной салфеткой, а потом собирает сперму и с живота Мирона. Тот садится нормально, кусает нижнюю губу. — Смотри, правая рука за эти шесть лет стала самым лучшим другом для твоего члена, Миро, — Хинтер усмехается, тянет Мирона к себе ближе, и тот поддается, обхватывая его за шею. — Очень быстрая реакция. А как насчет чего-то поинтересней?       Они долго целуются, губы у Димы вкуса темного пива и сигарет, но Мирону нравится, внизу его живота снова стягивается узел возбуждения. Хинтер валит Мирона на диванные подушки, продолжая жадно целовать его рот, и тот отвечает не менее активно. Пока они вместе, прошлое и будущее стерто, не имеет значения. Пока Хинтер помогает Мирону избавиться от джинсов и свитера, кусает его ключицы и шею, тут же зализывая и зацеловывая следы своих зубов, пока Мирон выгибается под ним, пока Дима растягивает его скользкими от смазки пальцами, совершенно неважно, что будет потом.       Мирон задыхается и кончает второй раз. Дима очень скоро догоняет его, утыкаясь лицом в сгиб плеча. — Пожалуйста… разбуди меня через пару часов, — у Мирона слипаются глаза, но о том, что ему нужно уйти отсюда он помнит хорошо. — Дим. Нет сил идти за телефоном, он в куртке. — Да я на своем будильник поставлю.       И он правда ставит. Не хочет подводить Мирона, поэтому приходится бороться со своим желанием отвоевать право на него хотя бы на эту ночь. Хинтер ложится рядом с уже спящим Мироном, на диване узко, но будить его, чтобы расстелить постель нормально, он не хочет. Дима утыкается носом Мирону в шею, обнимает его осторожно поперек тела, тот даже не шевелится. Хинтер отмечает эту перемену во внешности, Мирон не выглядит повзрослевшим, все таким же мальчишкой и остался, но под его глазами залегли синие тени, лицо усталое и печальное. Хинтер понимает, что с его мальчиком произошли существенные внутренние перемены за эти годы, пока они жили порознь, каждый в своем болоте, и уверен, что Мирону только на пользу пошло бы уехать отсюда навсегда, но в голову совершенно не идут варианты, как уговорить его свалить вместе в Москву. Хинтер знает, Мирон очень упрямый, и остается чуть ли не единственный вариант: утащить его с собой, связав и запихнув в багажник машины.       Он вздыхает, и прижимается к Мирону сзади. Снова стоит, и он бы выебал свою девочку еще разок, если бы она не выглядела такой несчастной и не была так раздражительна. Скоро он засыпает по примеру Мирона, продолжая обнимать его.       Мирон просыпается не от звонка Диминого будильника, а сам, интуитивно. За окнами так же темно, как и раньше, и в первую секунду он думает, что проспал все, что можно. Но потом взгляд падает на светящиеся цифры настенных часов, почти половина десятого вечера и, пожалуй, пора бы домой. Перед завтрашним рабочим днем нужно просмотреть кое-какие материалы, а-то Эдуард Михайлович и так расщедрился, предоставляя эти несколько дней отгулов. Он ведь не обязан был: работы по самый край, еще и Ильи теперь нет.       Мирон вспоминает сегодняшнее утро, заснеженное кладбище, дым из трубы крематория, заплаканное лицо Дарии. Сейчас, может быть в эту минуту, человек, который должен за все это ответить судорожно ищет выход из положения, но Мирон знает, Жиган придет в пятницу, как и договаривались. Ему просто некуда деваться. — Эй… ты уже проснулся? — Дима трет заспанные глаза, приподнимается на локте, глядя на Мирона, натягивающего штаны. — Я на одиннадцать поставил, чтоб ты поспал подольше. — Спасибо. Но я уже пойду, правда.       Хинтер тоже поднимается, садится на диване, шарит по одеялу в поисках затерявшегося мобильника. — Что даже в душ не пойдешь? — Дома схожу.       Мирон натягивает свитер, озирается в поисках своих вещей, которых нет. Привычка: когда-то он так делал, когда ночевал у Димы, а потом на утро ехал на учебу. Наконец, Мирон фокусирует взгляд на Хинтере, который все это время задумчиво следит за ним, сидя на диване в трусах, которые успел натянуть. — Дим, — Мирон вздыхает, — пришли, пожалуйста, весточку, что с тобой все хорошо. Как доберешься, и как устроишься потом. Мне важно знать. — Важно, — с горечью откликается Дима. — Пришлю. — Дима, а как ты все-таки сбежал? — вспоминает Мирон свой утренний вопрос. — А вот так, — Хинтер поднимается и берет с пола свои джинсы, начиная надевать их, путаясь в штанинах. — Просто за меня сидит сейчас другой Дима, по факту не Дима, а какой-то Мухамед или Ратмир. Долгая история. Есть такая система побегов. Но пока они поймут, что это не я, я уже буду в другой точке шара.       Он застегивает ширинку и ремень на джинсах. — Я тебя подвезу. — Слушай, и как же это все вышло? — Я тебе потом как-нибудь расскажу.       Повисает пауза, потому что оба понимают, что «потом как-нибудь» — это, скорее всего, никогда. — Хорошо, — Мирон кивает. — Нет, я сам доберусь. Не нужно. И тебе рисково высовываться так часто.       Хинтер швыряет на диван майку, которую было собрался надеть. Он снова злится, Мирон видит что тот вот-вот сорвется. — Возьми хотя бы это.       Хинтер отдает ему свой телефон. Мирон машинально берет его в руки и вертит непонимающе в пальцах. — Зачем? — У меня еще есть. В этом мой номер вбит, и я тебе наберу на него. Ну, знаешь, попрощаться. Я в воскресенье уезжаю же. И ты звони, если вдруг передумаешь. — Дима, я не… — Просто на всякий.       Он подходит и крепко обнимает Мирона на прощание, целуя его в макушку. Мирон на секунду прижимается к Диме, но тот почти сразу размыкает объятия. — Ну все, давай. Пока.       По Диме заметно, как ему сложно не сорваться сейчас в силу своего эмоционального характера. Но он уходит на балкон курить, пока Мирон одевается в коридоре и прячет мобильник в карман. — Мирон, — Хинтер выходит из комнаты и протягивает Федорову пистолет. — Возьми. — Ты опять?.. — Ты знаешь, что это полезная в хозяйстве вещь, — кривая усмешка на небритом лице. — Он новый, для себя покупал, но я еще возьму. А ты этот забирай. — Хочешь, чтоб меня посадили за незаконное хранение оружия? — Ты прекрасно знаешь, что никому это не нужно. В этом городе даже у детей есть оружие. — Преувеличение. — Если хорошо спрятать, ничего не будет. Как я тебя учил.       Мирон протягивает руку и берет черный новенький ствол, сует его за пояс. Возможно, Дима прав. Конечно, Жиган не станет ничего делать, побоится, но иметь оружие не так уж плохо в принципе. — Напиши мне, как доедешь, Дим. Когда сможешь. Просто пришли открытку.       Федоров поворачивается и открывает входную дверь, Хинтер ловит его за руку, когда тот уже ступает за порог, и затягивает в поцелуй. Мирон впервые за это короткое время, проведенное с Димой, думает, что все-таки не хочет уходить.       Он выходит из такси. Ствол, удерживаемый ремнем, вызывает чувство беспокойства. Может быть и зря Мирон согласился взять его. Тормозни его сейчас какой-нибудь патрульный…       Но их здесь не найти днем с огнем, по крайней мере не в этом районе, а если и да, то кому нужен парень весьма интеллигентной наружности. Мирон озирается по сторонам, вспоминая, что Карелин его сталкерит, но в темном дворе пусто и тихо, только искристый снег похрустывает под ногами.       Мирон заходит в подъезд, на лестнице снова темно, кто-то утащил недавно вкрученную соседями лампочку. Он поднимается на ощупь, держась за перила. Странное чувство внутри него, как будто с Димой расстались ненадолго совершенно. Раньше так же расставались, зная, что встретятся максимум через пару дней. А сейчас ведь совсем другое, но Мирон не может заставить себя сожалеть. Да, он скучал, наверное, никому он не сможет объяснить, как себя чувствовал, когда Диму закрыли, и как оборвалось сердце, когда тот встретил его спустя шесть лет в подъезде. Но уходя сегодня из Диминой квартиры, Мирон по большей части думал о Жигане и Илье, еще немного о Славе, вспоминая, как легко тому удалось втереться в доверие.       Мирон вздрагивает, когда неожиданно видит человека в черной куртке, курящего у окна в лестничном пролете. Кто-то из соседей вышел покурить, всего-то, а он уже параноит, так и до психушки недалеко. Это точно не Слава, тот выше.       Человек поворачивается к нему, расстояние между ними несколько метров, и Мирон не видит его лица, потому что оно скрыто низко надвинутым капюшоном. Федоров ничего не успевает сообразить.       Вспышка, кусок стенки отлетает. Следующий беззвучный всполох, и плечо Мирона прошивает адская боль. Он дотрагивается до своей руки, смотрит на дрожащие пальцы, перепачканные в липкой крови, и падает на заплеванный пол прежде, чем из направленного на него дула вылетает очередная пуля. Она попадает ровно в то место на стене, на уровне с которым секунду назад была голова Мирона.