Говорят, я был плохим, разве? Ну тогда прости за грехи.© Schokk
(Октябрь, 2011 год)***
— Что ты делаешь? Шокк отрывается от своего занятия, откладывает в сторону молоток, поднимает голову и глядит на Мирона несколько секунд. Серая тонкая майка плотно облегает Димин торс с проступающим прессом — он активно ходит в качалку последнее время, бросил курить и пить, ест только здоровую сбалансированную еду, как будто правда готовится поменять свою жизнь на лучшую. — Я спросил, что ты делаешь? — повторяет Федоров, присаживаясь рядом на кухонный пол, опираясь на одно колено. — Зачем ты портишь чужую квартиру? — С виду ничего не испорчено, — Шокк улыбается и пристраивает на место выбитую плитку. — Смотри. Оп! — он снова снимает бежевый кафель и демонстрирует Мирону углубление в полу. — Мне нужен тайник, чтоб хранить там бабки и дурь, — ловя осуждающий взгляд Мирона, он поспешно добавляет. — Я шучу, никакой дури, я с этим завязал, сказал же. — Здесь проходит проводка, если кто-то полезет… — Миро, когда будем съезжать отсюда, а будет это нескоро, то я все сделаю, как было. Мирону плевать на новый ремонт их съемной квартиры, плевать на ее владельцев и на разборки с ними, но ему отнюдь не плевать, что Шокк собирается хранить в этом тайнике. Возразить он не успевает, потому что Дима притягивает его к себе за шею и настойчиво целует. Мирону ничего не остается, как поддаться и отложить все разговоры на потом.***
Они с Димой не видятся больше недели, и вот сейчас он приходит и говорит «все нормально, Миро», а сам достает из-за пазухи завернутый в тряпку пистолет. Сука. Мирон даже разговаривать не хочет, они ведь договаривались: никакого оружия в их доме, ничего такого, за что можно нарваться. Мирон собирается уйти, он всерьез думает над тем, чтобы собрать сейчас свои нехитрые вещички и вернуться в коммуналку, к Саше, хоть тот будет и не рад: он сейчас живет там со своей девушкой. Но лучше поругаться с Сашей, чем жить с Димой в постоянном опасении на свою жизнь и свободу. Он собирается уходить, но вместо этого стоит и потерянно смотрит на пистолет в Диминой руке. — Ствол чистый, понимаешь? — Хинтер хватает Мирона за плечи, чуть встряхивает, вглядывается ему в глаза, ища понимания. — Просто его нужно спрятать. И еще вот это… Мирон очень сильно злится, и очень волнуется, и все это не к добру, он же знает. Только сейчас Мирон замечает длинный черный цилиндрический футляр, прислоненный к стенке. — Что это? — спрашивает он. — То, что тебе не снилось… И правда, спустя всего сутки случается то, что Мирону не снилось: Диму арестовывают и отправляют в изолятор. Обвинение предъявлено сразу по нескольким статьям, одна из которых за убийство. Наемный убийца — вот, кем стал Хинтер. Поговорить им так и не удается, на допросы и в суд Мирона даже не вызывают, он как будто не существует ни для следствия, ни для Жигана. А потом убивают Царя. И он уносит с собой в могилу кое-что важное.***
Мирон лежит на полу, свернувшись в эмбрионоподбный клубок, обхватив себя руками поперек туловища, что совершенно не спасает от жестких ударов тяжелого ботинка Ромы Чумакова. Хорошо, что не по лицу. Чумаков предпочитает разбираться с Мироном сам, а его люди в это время рыщут по квартире, вываливая на пол вещи, перерывая все вверх дном, но безрезультатно. — Я тебя еще раз спрашиваю, сученыш, где она? — Жиган прекращает бить Мирона по ребрам и с досадой сплевывает на пол. На его лице выражение отвращения, словно Федоров — раздавленный таракан под его подошвой. — Просто скажи, и, может быть, сможешь ходить еще. Кровь со слюной вытекает из уголка разбитого рта, Мирон кашляет, лежа на боку, а Жиган стоит над ним, глядя сверху вниз и сложив на груди свои мощные руки. — Потеря памяти? — ехидно интересуется он, склоняясь над Мироном и занося кулак для удара. — Нет… нет, — шепчет Федоров, содранные губы саднит. — Я правда… правда ничего не знаю. Мы просто соседи по…квартире. Просто… учились вместе. — Ты думаешь, я в это поверю? Жиган жутковато ухмыляется, напоминая какого-нибудь совершенно свихнувшегося садиста. Он приподнимает Мирона за шкирку, и все-таки бьет его по физиономии, но не кулаком, а раскрытой ладонью, наотмашь по щеке, отчего тот все равно валится на пол, как мешок с костями. Собственно, сейчас он и есть мешок с костями, пока что вроде целыми, но это ненадолго. — Ты думаешь, я кретин? — он ставит ботинок Мирону на шею и давит его в пол. — Думаешь, не могу заставить тебя говорить? Через пять минут ты будешь визжать, как недорезанная сучка, ссаться под себя и вспомнишь даже то, чего не было. Жиган подзывает одного из своих охранников. Бритоголовый друг в кожаном пиджаке и с кобурой на поясе тут же материализуется рядом, готовый выслушать и исполнить все указания своего босса. — Мне кажется пора парням развлечься, раз разговор не задался, — говорит Жиган. — Дай-ка мне свою волыну. Мирон понимает, что дела его плохи и что помощи не будет. Его хватают за шкирку и ставят на колени, в губы тычется ствол пистолета, раздирая кожу в кровь еще больше. Мирон послушно открывает рот, пока ему не выбили зубы, дуло проталкивается почти до гланд. Больно. Мирон слышит щелчок предохранителя. Он шумно дышит через нос и таращит на Жигана глаза. Неужели это конец? Очень хреновый конец намечается, пока конец ствола у него во рту и Чумаков вот-вот нажмет на курок. — Еще раз, сука, последний. Где она? Мирон закрывает глаза. Кадык судорожно дергается туда-сюда, а из-под светлых ресниц текут слезы. Кажется, подкатывает истерика, и он начинает давиться стволом в горле напополам со смехом — как же он может ответить, когда его рот занят? Жиган совсем идиот. Чумаков с недоверием и брезгливостью смотрит на Федорова, вытаскивает ТТ у него изо рта и приставляет мокрое дуло к его вспотевшему лбу. — Где она? — Я не знаю. Я не знаю. Не знаю, — Мирон отчаялся, совершенно не понимая, как его убедить. — Я даже не знал, что Шокка посадили. Я ничего о его делах не знал. — Ты знал, что он работает на меня? — Я ничего не знал. Мы просто вместе жили. Он ничего мне не рассказывал никогда. И я не понимаю, кто «она»… Кого вы ищете? — Не понимаешь? — Жиган внезапно убирает дуло от черепа Мирона и отдает пистолет своему телохранителю. — Сейчас мы проверим, правду ли ты нам говоришь. По знаку Жигана мужик в кожанке, хищно оскалившись, хватает Мирона и начинает срывать с него одежду. Все длится не больше получаса. Самые адские полчаса, наполненные страхом, болью, обидой и отвращением. Отвращением к себе. Мирон теряет сознание несколько раз, а, может, ему только кажется, но впоследствии в памяти возникают пробелы. Он помнит, как Жиган наваливается сверху, как входит в его почти несопротивляющееся тело. Помнит, как его переворачивают на живот и имеют по очереди. Сколько их? Мирон не считает, потому что мозги туманит боль и усталость. В эту минуту он действительно хочет умереть и в то же время молится, чтобы его не убили. Шансов так мало. Когда все заканчивается, Мирон просто лежит на полу, здесь не так уж и не удобно, и если прикинуться мертвым, то, возможно, они уйдут. Оставят его в покое. Молчит Мирон только по той причине, что понимает, если проговорится, его уберут, как ненужную больше пешку. — Кажется, он правда ничего не знает про нее, — говорит Жиган одному из своих. — И Шокк спрятал ее не здесь. Чертова сука, сел на нары. И как нам его достать теперь… — Он надолго присядет, — один из братков согласно кивает. — Если его взяли за твой заказ, то надолго. — Ладно. Может, потом удастся разузнать, — Жиган достает сигарету и закуривает. — Пошли отсюда, пока менты не приехали. — А с ним что делать? Жиган кидает разочарованный взгляд на Мирона, который все так же лежит на полу, не подавая признаков жизни. Он весь в кровоподтеках, ссадинах и местами еще в чужой сперме. Невероятно жалкое зрелище. — Да на кой нам еще один труп? — он сплевывает горькую слюну себе под ноги. — Уходим, я сказал. Мирон не забирает ничего в тот день. Он просто уходит из квартиры. Федоров очень боится, что Жиган и его люди остались караулить его поблизости, и только и ждут, когда он выйдет из дома с нужной им вещью. Несмотря на то, что потрепали Мирона неслабо, ничего критичного не произошло. Мирон не попадает в больницу, он может ходить, хотя не очень ровно, а все тело болит от побоев. Он даже может здраво мыслить, поэтому возвращается в квартиру только спустя сутки, понимая, что существует риск снова нарваться на Жигана, но оставлять «мост» здесь как-то неправильно. Это не дает ему покоя. Когда он скрежечет ключом в замке съемной хаты, то почти уже видит, как под потолком загорается свет и его встречают хмурые люди в черных кожанках и с кастетами, а в кресле сидит Жиган и ухмыляется, покуривая дорогую сигару. «Я же знал, что ты хитришь, сука ты жидовская» — говорит он. Но в квартире тихо и пусто. Только капает незавинченный до конца кран на кухне. Мирон не зажигает свет на всякий случай, вдруг люди Жигана все еще пасут дом снаружи. Он светит себе фонариком, находя на полу тот участок кафеля, который скрывает тайник. Черный тубус и ствол в тряпке. Чистый ли он, как уверял Дима? Можно ли ему верить после всего? Мирон забирает и ствол тоже, так, на всякий случай. Он кладет его в рюкзак, а тубус прячет под курткой, что, конечно, плохо получается, ведь он большой. Из дома он выходит так же, как и пришел: через чердак. Через крайний подъезд. Он не знает, есть ли за ним слежка, но умом понимает, если бы была, то с ним бы даже не стали разговаривать. Пуля в голову, тело в багажник внедорожника, и поминай, как звали. Никто из людей Жигана за ним не приходит. Мирон сидит дома и трясется, как лист на гребанной осине, но теперь отступать некуда. На самом деле, Царь умирает очень вовремя, и план Мирону в голову приходит почти сразу.***
Обитый тканью гроб стоит на трех табуретках. Лицо у Царя совсем не такое, как при жизни. Заостренное, желтоватое, сомкнутые бледные веки придавливают две монетки, в сложенных на груди руках покоится иконка Божьей Матери. Они оба грустные, Матерь и Царь, уголки их губ опущены к низу, и Мирона пробивает невольная дрожь. И смех. Просто Мирон покурил травки перед выходом. В комнате он находится один, на это и был расчет. Мирон специально пришел заранее под предлогом помощи безутешной матери, в итоге его все-таки оставили наедине с гробом, якобы попрощаться с Иваном. Да они и знакомы-то не были никогда толком, это с Димой Царь дружил или, скорее, сотрудничал. Тем не менее сейчас Царю предстояло оказать небольшую услугу. Мирон нервно оборачивается на притворенную дверь, прислушиваясь, нет ли шагов в коридоре — в любую секунду сюда могут зайти родственники Ивана. Но все тихо. — Ну прости, так надо, — шепчет Мирон, доставая из рюкзака принесенный тубус. Мирон как завороженный смотрит на то, как копщики забрасывают землей могилу Царя. Вот и все, теперь никто не доберется. Мирон по-прежнему боится слежки. Что если все это время за ним наблюдали, выжидали, чтобы убить? И сам же отгоняет от себя эти глупые, нелогичные мысли — уж он-то знает, Жиган ждать не любит и не будет. Хотел бы убить — выслеживать не стал бы. Страшно подумать, что бы Жиган сделал с ним. Ветер раскачивает ветки облезлых деревьев и ворон, усевшихся на них. Особенно сильный порыв подметает пыль с земли и мечет ее в лицо Мирону. Он закрывается рукой, отходит в сторону, пытается закурить, закрывая огонек от ветра. Сегодня, вместе с Царем, Мирон закопал и свое прошлое, и свою юность, и еще кое-что стоимостью в целое состояние. Теперь ничего не будет, как прежде. Он достает подаренный Димой мобильник и стирает его номер из записной книжки. Не пригодится. (Ночь с 28 на 29 января, 2017 год) — Подожди, мы на кладбище что ли едем? — Дима вглядывается в темноту за окнами машины, узнавая дорогу. — Надеюсь, ты не подшутить тут решил надо мной? Между прочим, меня все-таки могут разыскивать. — Это старая часть кладбища, здесь даже охранника нет. Здесь уже давно не хоронят. Мирон меланхолично смотрит в боковое стекло, следя за тем, чтобы не пропустить нужный поворот. В машине тихо играет радио, какая-то популярная прилипчивая песенка, и Мирон напевает ее слова себе под нос. — Нет, ты серьезно, Миро? — Шокк поворачивается к нему, хмурится, приобретая некоторое сходство со злым псом. — Ты закопал мой трофей на кладбище? Мирон пожимает плечами. А что ему оставалось делать? — Мертвые умеют хранить секреты, — отвечает он со смешком. — На этом кладбище надежнее, чем в швейцарском банке, просто потому, что никто не додумается туда лезть. — И как мы будем копать? Сейчас зима. Чем ты думал вообще? — У нас есть бензин и огонь, и лопаты. Это не так сложно, как кажется. И, Дима, сказал бы спасибо, что я вообще сохранил твой «трофей»! — Мирон смотрит на Хинтера выразительно, подняв правую бровь. — Что я вообще остался жив, черт возьми… — Ты мне так и не рассказал… — Нечего рассказывать, Дима, — он снова отворачивается к окну, показывая, что не собирается обсуждать эту тему. — Здесь сворачивай. Поворот на дорогу, тянущуюся вдоль лесополосы. Они едут еще какое-то время прежде, чем Мирон просит остановить машину. — Выйдем здесь, чтобы не привлекать внимание. — Миро, ты же говорил, что в этой части кладбища даже сторожа нет. — Все равно добраться туда пешком будет безопаснее. Они тащат с собой две канистры с бензином, лопаты, лом и большой фонарь. Мирон светит им себе под ноги — в лесу ночью даже зимой слишком темно. Наконец, они добираются до кладбищенской ограды, в которой зияет довольно большой пролом. Они по очереди пролазят в него и оказываются на территории кладбища. — Вот черт, многое было, но таким я еще не занимался, — Шокк сплевывает на снег. — Благо снегопада нет. Они бредут по темной аллейке, Мирон светит фонарем, выхватывая номера участков и имена на могилах. — Ты хоть помнишь, где? — Сюда. Мирон смело шагает по неглубокому снежному настилу, пробираясь к нужному памятнику. — Вот он, — проводит рукой по черной надписи. — Царь. — Господи, прости, — Шокк морщится и подходит ближе. — Я надеюсь, что покойникам все равно уже, кто роется в их могилах. Мирон усмехается сам себе. Он не испытывает почему-то ни волнения, ни страха. Берет лопату, втыкает ребром в снег рядом с оградой. — Ну, знаешь, нам еще повезло, что родственники не соорудили плиту на могиле, — говорит Мирон. — Тогда бы возникли реальные сложности. Шокк только глаза закатывает, потирает замерзшие руки и откручивается крышку на канистре. — Ну, давай, Лара Крофт, проверим, как это легко, — говорит он. На самом деле, только сейчас Мирон понимает, каким несовершенным был его план спрятать «мост» в гробу Царя. Им действительно повезло, что на могиле нет надгробной плиты, что в этой части кладбища не хоронят вот уже лет пять, что сторож не рыщет поблизости и не выпускает своих собак бродить по участкам. Они разводят костер уже в пятый раз, прогревая очередной пласт земли. Чем глубже, тем проще. Лопата вонзается значительно легче, Мирон давит на нее ногой с силой, пытаясь захватить за раз как можно большую горсть песка. — Мы так до утра будем, — Шокк вздыхает и смотрит на Мирона. — А я ведь католик. И чем я занимаюсь, а? — Католик-еврей, который очень любит раритетные предметы и красивые бумажки, на которые их можно обменять, — Мирон хмыкает, тоже останавливая раскопки, чтобы передохнуть. — И вообще-то ты человека убил. — И зачем ты мне об этом говоришь сейчас? Копать могилу своего друга — совсем другое… — А бросать меня на произвол судьбы не другое? — Чего? — Шокк удивленно приподнимает брови. — Когда я тебя бросал? Меня посадили. Я же объяснял, почему я не писал тебе. — Ты знал, что все это опасно, Дима. Но ты меня не предупредил, насколько. Ты даже не подумал! — Мирон понизил голос, продолжая: — Ты не подумал обо мне, когда согласился работать на Жигана, когда убил человека по его наводке и обокрал этого человека, зная, что на эту вещь охотится Жиган. Да… и ты знал, ты же знал, что нельзя брать чужое, особенно такое чужое. Ты знал, насколько опасен Жиган, но ты украл «мост». — Я не знал, что Жиган знает о нем… — Если он заказал тебе именно этого человека, значит, он мог знать. В любом случае, ты притащил «мост» к нам домой вместе со стволом, ни капли не опасаясь за меня. Что будет со мной — тебе было наплевать. — Это неправда.. Шокк делает шаг к Мирону, обхватывает его лицо ладонями, приближая к себе. — Я не знал, что все так закончится. И в итоге, все же обошлось. — Обошлось. И мне это тоже обошлось дорого. Мирон вырывается и снова хватается за черенок лопаты, начиная ожесточенно втыкать ее в землю, раскапывая яму. Диме ничего не остается, как присоединиться к нему. Они возятся несколько часов, и к тому времени, как из под земли показывается вся крышка гроба, оба не чувствуют рук. — Его же еще и закопать нужно, — задумчиво говорит Хинтер, глядя вниз, в выкопанную полуторометровую яму. — Сначала его нужно открыть. Мирон сам спускается в раскопанную могилу, ломом пытаясь вскрыть плотно приставшую крышку. — Я не могу на это смотреть. Можно я не буду? — Хинтер демонстративно прикрывает глаза ладонью. — Мы здесь ради тебя вообще-то. Сам бы слез и ломал. Ладно стой, где стоишь, — Мирону все-таки удается открыть гроб. — Вот блядь. — Миро, потише, тут все-таки покойник, — Хинтер заглядывает вниз. — А он неплохо сохранился, кстати. — Ты, блядь, шутишь? — Мирон вспоминает, с какой стороны запрятал тубус, затем осторожно просовывает руку в гроб. — Ну посвети же нормально, Дима! Хинтер слушается и направляет свет фонаря прямо на высохшие кости кое-где еще обтянутые темной плотью. Этот полускелет в сгнившем черной костюме и рубашке когда-то был Царем. — Я просто слышал они разлагаются за такое короткое время. То есть, — Хинтер шумно сглатывает, так как зрелище не из лучших, — я хотел сказать, что он уже в прах должен рассыпаться был. — Не должен он тебе ничего, — буркает Мирон. — Сейчас люди химию едят, вот поэтому и спустя десять лет еще вполне прилично сохраняются. Полезно, знаешь ли, на случай зомби-апокалипсиса. Он нашел тубус и теперь тянет Диме руку, чтобы тот помог ему вылезли из могилы. Хинтер хватает Мирона за запястье и вытаскивает на поверхность, обнимает осторожно. — Ты все-таки гений, — шепчет он Мирону на ухо, опаляя его своим горячим дыханием. — Здесь бы никто не нашел, но все-таки были ведь варианты и попроще, так ведь, Мирон? Это невероятно сложно — копать замерзшую землю. — Ну, прости, мне нужно было срочно куда-то спрятать ее. Если бы не я, то ты бы вообще остался без своего краденого счастья столетней давности. Хинтер кивает, и прижимает Мирона плотнее к своей груди, пробирается под его куртку, гладит спину. — Я так скучал. — Не самое подходящее место, Дим… — Я так скучал по тебе, Мирон. Поедешь со мной? У Мирона снова мерзнут пальцы, и холод пробирается под одежду, а Димины теплые ладони оставляют после себя ощущение ожогов на коже. — Нам нужно закопать его обратно, — говорит Федоров. — А-то я заебался уже здесь торчать. Дима нехотя выпускает Мирона из своих рук, смотрит на него пару секунд укоризненно и, вместе с тем, виновато, как побитая собака, а потом поднимает с земли лопату.***
— А мы могли бы отсюда и не уезжать, — задумчиво говорит Мирон, когда они удаляются от кладбища на значительное расстояние. Мирон смотрит на свои часы. — Завтра… точнее сегодня похороны Ильи. — Здесь? Дима хмурится, смотрит на дорогу, выруливая на трассу. Светает и с неба начинает падать снег. — На новом кладбище. Здесь, недалеко, — отвечает Мирон. — В два часа дня. — У тебя есть еще часов восемь, чтоб переодеться и поспать. Хинтер везет его к себе. Он снял квартиру на окраине города, в тихом районе. Маленькая квартира с одной комнатой и совместным санузлом, без ремонта, в старом доме, но она почему-то напоминает ту, где они жили с Мироном раньше. — Ты же не против, что мы заехали ко мне? Так тебе ближе будет. Мирон хотел бы отказаться, да как-то странно и действительно ближе. Они так долго не виделись с Димой, всю ночь провели на кладбище за раскопками и вот сейчас прощаться — ну совсем никак. Мирон хотел бы о многом расспросить, но молчит. Скидывает с себя куртку, ботинки, снимает толстовку и кидает ее на стул. Руки болят от долгой работы лопатой. Он потирает предплечье, задумчиво глядя на то, как Дима осторожно, буквально по миллиметру, открывает тубус, а затем извлекает на свет «мост». Мирон прислоняется плечом к дверному косяку, и с ухмылкой наблюдает, как Дима аккуратно разворачивает полотно, придерживая край. — Посмотри, — говорит он, не оборачиваясь. Но Мирон отлично видит. Из-за этой штукенции все и случилось, и теперь он может рассмотреть ее во всей красе. Тогда, в далеком 2011-м, он так и не успел это сделать. Да и не интересовало его искусство, в то время так точно. Это все по Диминой части, он же художник. Мирон присаживается на корточки рядом с Хинтером, разглядывая голубое полотно. Красиво, на самом деле. Мост Чаринг-Кросс. Лондон. 1901 год. Одна картина из цикла работ Моне, украденная не так давно из музея в Голландии и, по слухам, сожженная в печи матерью вора, а по факту лежащая здесь, перед ними. — Я бы сам за это убил, — говорит Дима шепотом, проводя рукой в миллиметре от холста. — Больше, чем сто лет назад, Клод писал эту картину, сидя на балконе пятого этажа отеля Савой. Ее и еще тридцать шесть картин. Это как прикоснуться к чему-то вечному. На самом деле он боится до нее дотрагиваться, и только смотрит. — Да уж, я сам чуть не умер из-за нее, — говорит Мирон, хмурясь. Ему тоже нравится эта картина: призрачные оттенки голубого переплетаются с белой краской, вырисовывая очертания моста в лондонском тумане. — Но, если уж выбирать, я бы тогда умер лучше за Гойю или Брейгеля… — А мне нравится импрессионизм, — Дима улыбается, потом притягивает Мирона к себе за воротник майки и целует в губы. — И даже жалко ее сбывать, — он отстраняется и снова смотрит на «мост». — Я бы уехал в какой-нибудь Берлин, снял бы там недорогое жилье, чтоб и мастерская туда влезла, и развесил бы по стенам свои картины, а среди них — Моне, Мост Чаринг-Кросс. Я совершенно не хочу ее продавать, Миро. Как можно? Это же искусство, и я в него влюблен. — Что-то мне кажется, ты так не думал, когда крал ее у того бизнесмена. — Я вообще не ожидал, что картина не репродукция. — Зачем брал тогда? — Ну, а вдруг? Мирка, не знал я, что Жиган про нее знает. Ну, не знал. Если б знал, то, конечно, не взял бы. Но Мирон знает, что взял бы, и знает, что Дима был в курсе про осведомленность Жигана, по крайней мере, догадывался. Но сейчас уже неважно. Федоров поднимается на ноги, мышцы быстро затекли от неудобной позы. — Тебе все равно придется ее продать. Мы же именно для этого провозились на кладбище всю ночь, а не чтоб положить начало твоей коллекции картин великих художников. Хинтер вздыхает, он знает, что придется. Да и такую вещь просто так на стенку не повесишь, за ней до сих пор могут охотиться. — Ты сказал, что тебя чуть не убили, — он смотрит на Мирона испытующе. — Что ты имеешь в виду? Мирон хочет рассказать все прямо сейчас, но сначала покурить. Они плетутся на кухню, у Димы в холодильнике какая-то полезная еда, сельдерей, которым он очень хочет поделиться с Мироном, но видя выражение его лица, достает пачку вареников из морозилки. Мирон курит, стряхивая пепел в блюдце. Дима бросил эту вредную привычку, но не возражает, чтобы Мирон дымил здесь и отравлял его. — Я тебе не писал об этом… Но я вернулся тогда к нам на квартиру, чтобы забрать твоего Моне и ствол, — Мирон делает глубокую затяжку, а потом большой глоток кофе. — И я же не знал, на кого ты работаешь, кто дал тебе задание убить этого предпринимателя, я не знал, что кто-то может догадаться, что «мост» у тебя. Я пришел забрать его и пару своих вещей, но встретился с людьми Жигана. Они тоже искали «мост», а еще тебя. — Твою мать, Мирон… — Теперь уже неважно, Дима, но тогда… Ты бы мог меня предупредить, что это опасно. Настолько опасно. — Я… я не знал. Боже, прости меня… — Они встретили меня с радостью, потому что я мог им помочь найти тебя. Тебе на самом деле крупно повезло, что так быстро арестовали за тот заказ, а иначе Жиган сам бы с тобой поговорил. Они думали, что я что-то знаю, и пытались… пытались выбить из меня «правду». — Мирон… — Ты сам хотел, чтобы я рассказал! — рука дергается, и пепел просыпается на стол. Он поднимает на Шокка взгляд. — Поэтому я расскажу. Все длилось не так уж долго, мне даже ничего не сломали.. — Почему ты мне не сказал?! — И что бы было? Ты мне не писал из тюрьмы. Ни единого звонка, ничего. — Я не мог. Я боялся, что тебя свяжут со мной, и тогда тебя тоже посадят. — Вот поэтому я и не сказал, Дим, очевидно же. Смысл был говорить, если ты ничего не мог бы сделать из-за решетки? Но мне помог твой медальон, помнишь? Звезда Давида, — Мирон улыбается своим же воспоминаниям, машинально дотрагиваясь до шеи, где теперь он носит серебряную цепочку. — Меня не убили, хотя я попрощался с жизнью в тот день уже раз сто. Они почему-то поверили, что я ничего не знаю, Дим. Может, потому что я молчал… после всего. Может, просто у Жигана было хорошее настроение. Хинтер накрывает ладонь Мирона своей, чуть поглаживая его пальцы и глядя с сочувствием, отчего Федорову становится тошно, но руку он не убирает. — Я вернулся потом, — продолжает он, уже не глядя на Диму. — Я боялся, что меня ждут, что меня точно застрелят, если снова увидят рядом с этим местом, но я ничего не мог с собой поделать. Не мог я оставить Моне лежать там, под полом в нашей кухне. — Еще бы, — Хинтер позволяет себе улыбнуться. — Я не мог хранить картину дома, там был Саша и совершенно негде прятать что-то, особенно такую немаленькую вещь. И тут я узнаю о смерти Царя. Я не думал, что нам придется откапывать «мост» так срочно и зимой, — Мирон тихо смеется. — Я же не знал, что ты выйдешь так рано. Думал, ждать тебя лет через пятнадцать. Как тебе это удалось? Ты точно не в розыске? Хинтер загадочно улыбается, отпускает его руку и идет выкладывать готовые вареники по пластиковым тарелкам — нормальных тарелок у него нет, да и не надо, сегодня-завтра его уже здесь может не быть, как он надеется. — Я тебе так скажу, на похороны я сегодня соваться не буду, — Дима ставит тарелку перед Мироном и вручает ему белую пластмассовую вилку. — Но меня не ищут и надеюсь, что не будут. — Расскажешь? — Если ты уедешь со мной. Мирон смотрит на Хинтера тяжело, долго, испытующе. — Я не могу, Дима, — говорит он, наконец. — Что тебя здесь держит, Миро? Что тебя до сих пор здесь держит, объясни мне? Карьера адвоката? — Прошлое, — Мирон тяжело вздыхает и вонзает вилку в вареник, отправляя его в рот. Он горячий, и Мирон давится, прикрывая рот ладонью. Прожевав, он продолжает: — Я не могу с тобой уехать… Может, потом. Ты можешь прислать мне открытку из Голландии или Германии, можешь написать мне адрес, — он улыбается мягко, примирительно, видя, как Дима расстроился. — Я мог бы приехать, я, правда, мог бы. Но не сейчас. Они доедают свой завтрак или поздний ужин молча. Шокк ковыряется безрадостно в своей тарелке, а Мирон чувствует себя ужасно вымотанным, и почти сразу уходит спать. У него есть еще пара часов перед тем, как нужно будет ехать на похороны, куда Дима обещал его подвезти. Откуда у него машина Мирон не спрашивал, он лишь надеется, что она не краденная.