Добро пожаловать в prime-time

Путь в никуда — ничего уже исправить нельзя.© Ария (31 октября, 2011 год) На кладбище собрались только немногочисленные родственники и друзья Царя. Мирон в число близких друзей не входил, но Ивана он хорошо знал, как и его мать с братом — они ведь все жили в одном дворе, практически. Это потом уже Иван уехал на другую квартиру, когда на ноги встал. Мирон затерялся среди собравшихся, надвинув серый капюшон толстовки пониже на лицо, чтобы не пугать никого своим фингалами и незажившими ссадинами, а еще он боялся быть узнанным, боялся, что на кладбище придут люди Жигана. Конечно же Мирон просто был до смерти напуган, и доводы разума о том, что никто из них на похороны Царя не придет — не работали. В конце концов, ведь это Жиган его и убил, видимо, не найдя у Царя то, что пытался найти у Димы. Мирон тяжело вздохнул, наблюдая за тем, как мать Ивана безудержно рыдала над уже закрытым гробом. Высокий сутулый парень — брат Царя — подошел к ней и обнял за хрупкие плечи, и ее всхлипы стали звучать реже, а потом и вовсе затихли. Мирон поежился от пробирающей осенней влажности, от вида тяжелого неба, висящего над головой, и от тяжести на собственной душе. А ведь он Диму предупреждал — игры с криминалом добром не закончатся. Но Хинтер никогда не прислушивался к чужим советам, всегда поступал только так, как сам считал нужным. С каждым прошедшим днем с того момента, как Хинтера арестовали, Мирон все больше злился на него и даже не только за себя — ведь он-то в итоге остался жив. Но хотя бы утешало то, что в тюрьме у Шокка будет относительная безопасность, по крайней мере люди Жигана туда точно пробраться не смогут. Останься он на воле — стал бы таким же мертвым, как и Царь. Мирон до сих пор не понимал, каким чудом его самого пронесло, и его оставили в живых, да еще и поверили на слово. Он просто две ночи подряд прокручивал в голове эти воспоминания, понимая, что Жиган и не рассматривал его, как возможного участника произошедшего, а просто Мирон попался под руку в неподходящий момент и на всякий случай его тоже проверили — знает ли он что-то или нет. Никто из них так и не пришел к ним с братом на квартиру — больше всего Мирон боялся, что Саша тоже будет втянут в это все и пострадает. Но, к великому счастью, никого из них он больше не видел, ни у своего дома, ни где бы то ни было еще, и Мирон был практически уверен, что они не вернутся никогда, но паранойя жила сама по себе. Мирон смотрел на то, как два здоровенных хмурых мужика медленно опускают обитый бордовым гроб в выкопанную яму, а потом слаженно и быстро засыпают ее влажной землей. Холодный ветер легко проникал под одежду и, кажется, даже под кожу. Мирон стоял и думал, что это уже вторые похороны за последний год с небольшим, и где-то здесь, на этом совсем недавно построенном, но так быстро разросшемся кладбище, с большой вероятностью могли оказаться и их с Шокком могилы. Мрачное свинцовое небо придавливало к земле, казалось, что там, впереди, на пригорке, нет никакого горизонта, а только сплошная серость, абсолютно сливающаяся с землей. Вороны черными гроздьями расселись по голым веткам высоких деревьев, и наблюдали за скучным действием, происходящем внизу. Мирон подошел поближе и встал рядом с матерью Царя. Она держала в замерзших руках неестественно зеленый пластиковый венок с надписью «Любимому сыну от мамы, брата и друзей». — Мирон, но разве это справедливо? — спросила она еле слышно, даже не оборачиваясь, глядя, как мужики работают лопатами. — За что это мне? За что это ему? Мирон не знал, что на это ответить, и, главное, есть ли хоть кто-то, кто в ответе за это. Он взял женщину за холодную вяло-безжизненную ладонь, и легонько сжал ее в своей. На табличке, приколоченной к деревянному кресту, который, когда земля уляжется, заменят дорогим памятником с этими бессмысленными датами и медальоном с фото, значилось: Иван Махалов. 27 февраля, 1987 года — 27 октября, 2011 года. Мирон подумал, что это несправедливо, конечно же. Все это чертовски несправедливо. Стаи ворон, неизвестно чем потревоженные, взметнулись ввысь и закружились черными точками на сером небе. Женщина опустила венок на свежий земляной холм и снова беззвучно заплакала. (25 января, 2017 год) Мирону снилось что-то плохое, неприятное и смутно знакомое, вязкое и гнетущее, но внезапно проснувшись от какого-то звука, он тут же забыл, что там было в этом его сне. Деликатный стук в дверь повторился, и Мирон распахнул глаза, окончательно приходя в себя ото сна. Он встал с дивана, чувствуя, как немилосердно трещит башка, и поплелся открывать. Надо сказать, он напрочь уже успел забыть про навязчивого Карелина и его привычку регулярно навещать Мирона, а, между тем, именно его виноватую лыбу Мирон увидел, когда открыл замок и выглянул в темный коридор. — А я пришел, как и обещал, Мирон Янович, — оповестил его Слава будничным тоном. — А я вижу, — Федоров вздохнул, пропуская юного анархиста в комнату. По правде, и разница в возрасте между ними была всего лишь несколько лет, но Мирон почему-то упорно продолжал воспринимать Карелина, как мальчишку, чуть ли не школьника еще. Возможно, все дело было в том, что самому Федорову, несмотря на его видимую молодость, довелось пережить не так уж мало дерьмовых и переломный моментов, которые сделали его внутренний возраст чуть больше, чем свидетельствовали цифры в паспорте. — И я вам принес подарок, — голос выдернул Мирона из размышлений. Слава протянул Федорову большой бумажный «ашановский» пакет, и он машинально взял его и заглянул внутрь. — Там по мелочи, я ведь не знаю, что вы любите, поэтому взял наугад. В пакете были какие-то продукты. Мирон заметил дорогой сорт сыра, название которого никак не мог вспомнить, какие-то морепродукты, расфасованные по пластиковым коробочкам, и даже упаковку с пирожными. Еще там была бутылка «Hennessy». — Слушай, Карелин, спасибо, конечно, — Мирон секунду раздумывал, куда бы поставить пакет, в итоге положил его прямо на незаправленный диван. — Но, послушай, дружбы у нас с тобой все равно не выйдет, у меня слишком мало свободного времени для этого всего, — Мирон снова помолчал, сам толком не зная, что имеет в виду под «этим всем». — В общем, Слав, давай без обид, но ни в какую анархо-движуху ты меня больше не привлечешь. Повеселились разок, и хватит. И вот еще что… Мирон выдвинул верхний ящик письменного стола и достал оттуда прямоугольный плотный конверт— тот самый, который Слава ему недавно отдал как плату за адвокатские услуги. — Я столько не стою, сколько ты заплатил. И не хочу тебе быть должен, — пояснил Мирон, вкладывая этот конверт в Славину ладонь. — Возьми обратно, пожалуйста. Слава сунул деньги в глубокий карман своей кожаной куртки, смиряясь с решением несговорчивого Мирона, но уходить все равно не спешил. Вообще, он показался Мирону каким-то чересчур молчаливым и даже понурым в сравнении с их сегодняшним революционным утром, когда Слава был весел и полон энтузиазма бегать от ментов по городским подворотням. — Ладно, если пришел, раздевайся что ли, — сказал Мирон, и тут же пояснил на случай, если Карелин его не так понял: — Не хочется День города одному отмечать. Мирону не нужно было повторять дважды, Слава тут же скинул куртку, вешая ее на вбитый в стенку крючок, потому что вешалки для одежды нигде не обнаружил. — Мирон Янович, а вы не злитесь на меня больше? — спросил Слава, закатывая рукава своего черного вязанного свитера, и Мирон невольно отметил, что у него красивые руки. — А то вы расстроились так сегодня днем. И мне очень совестно, правда. — Ну, во-первых, давай уже «на ты», — Федоров извлек из принесенного Славой пакета коньяк в картонной коробке. — А во-вторых, злиться я только на себя могу в этой ситуации. Да и все же обошлось. Но мой совет: завязывай ты с АД и другими подобными вещами. Просто прекращай это все, это путь в никуда. — Все пути ведут в никуда, а главное выбрать свой из всех никуда не ведущих, — философски заметил Слава, отбирая у Мирона коробку «Хеннесси» и ловким движениям выуживая из пакета завалявшийся на дне штопор. — Но вы… то есть ты… сказал, что не хочешь это обсуждать. Вот и не будем. Для меня важно только, чтобы ты на меня не злился. Мирон поставил на столешницу два невысоких стакана, и Слава, открыв бутылку, разлил по ним коньяк. — Погоди, лед принесу. Мирон припомнил, что недавно в морозилке на общей кухне видел пару пакетов со льдом, оставленным кем-то из соседей, и теперь он собирался незаметно позаимствовать один из этих пакетов. На кухне было темно — снова перегорела лампочка, как и в коридоре — поэтому Мирон светил себе телефонным фонариком. Оказалось, что телефон он зачем-то выключил перед тем, как улегся спать, и теперь увидел, что ему звонил Илья. Это было днем. А сейчас уже наступил вечер, практически ночь, и Федоров решил, что перезвонит ему завтра, да и, зная Илью, как тот любит поговорить час, а то и больше, когда есть настроение, Мирон не хотел сейчас ему набирать. Когда Мирон вернулся в комнату, то обнаружил Славу, стоящим возле стола с фоторамкой в руке. Он с интересом и каким-то напряжением, как Федорову показалось, разглядывал старую фотографию, сделанную еще до поступления в универ. На ней на фоне городских летних фонтанов были запечатлены четверо друзей: Мирон, Ваня Ленин, Хованский и Илья. Все четверо стояли с наивными, сияющими беззаботностью лицами, разве что Ленин был чуть серьезнее остальных, но тогда еще никто из них не знал, что Вани ровно через год не станет. — Я же просил, не лазить по моим вещам на моем столе, — беззлобно сказал Мирон, кидая кубики льда по стаканам. — Это твои школьные приятели? — спросил Слава, аккуратно ставя фоторамку на место. — Мои друзья, не только со школы, — пояснил Мирон. — Справа налево: Ваня, Юра, Илья. Слава кивнул, как будто не на слова Мирона, а на какие-то свои мысли, а Мирон подумал, что раньше ведь на этом фото было не четыре, а пять человек. Этого пятого Мирон с фото обрезал, а потом вырезал его из своей жизни, и было это так давно, что теперь он уже и позабыл, что в изначальной версии здесь был еще и Дима, хотя, если приглядеться, то можно было заметить его татуированную ладонь, лежащую на Ванином плече. Он отрезал часть с Хинтером, когда вернулся с похорон Царя, тогда, шесть лет назад, и с тех пор даже не особо обращал внимание на это фото — стоит и стоит — но сейчас подумал: вот ведь странно, на нем они все вчетвером (впятером, если считать Хинтера) стоят, полные радужных планов на свое будущее, даже Ваня, но из их компании только троим удалось остаться на плаву. Тогда, в тот летний теплый и спокойный вечер, Мирон и не ведал, что все повернется именно так: брат и Дима в тюрьме, Ваня в могиле, а сам Мирон станет свидетелем, как главный криминальный авторитет их города пытается получить должность мэра, а вместе с ней максимально возможную здесь власть. — Мирон?.. — Слава снова вывел его из воспоминаний. Мирон взял свой стакан с коньяком из его рук. Лед тихо звякнул о прозрачный край. — Мирон, за то, чтобы нас окружали только прекрасные люди! Потом, когда они сидели с Карелиным прямо на полу, распивая мажорский «Хеннесси», Мирона снова накрыла ностальгия. Он вспомнил, как с Димой сидели точно так же, пили тоже что-то дорогое, может даже то же самое, строили планы на будущее, о том, как непременно уедут подальше отсюда, туда, где уж точно не как здесь. Мирон вспомнил о Звезде Давида, о том, как с Димой было спокойно и тревожно одновременно, потому что он был тем человеком, который до последнего ходит по самому краю, играя с опасностями. Слава что-то говорил, а Мирон что-то отвечал, почти не вникая в суть, зато он находил, как же Карелин все-таки похож на Диму. Нет, так-то они совершенно разные, и по повадкам, и даже внешне. Очень разные. Внешне Слава был, можно сказать, Диминой противоположностью: высокий, худой, без единой татуировки, по крайней мере, на видимых частях тела, русая челка падала на лицо (а Дима всегда стригся почти на лысо) и он время от времени забавно встряхивал головой, чтобы откинуть пряди со лба. Глаза у Славы были льдисто-голубого цвета, в отличие он Диминых, темно-карих, но при этом не казались холодными, а даже наоборот, и вообще, весь он был совершенно другим, но, при этом, Мирона не покидало чувство, что они с Хинтером похожи больше, чем кто-либо. Еще Мирон не понимал, почему соглашается проводить с ним время, почему сразу не обозначил рамки, а позволил Карелину все больше входить в его личное пространство. Он не мог сказать, что хоть сколько-нибудь ближе познакомился со Славой за это время. Мирон по-прежнему не знал, а так ли прост этот студент, каким хочет казаться? Откуда у него такие деньги, и что ему нужно конкретно от Мирона? Почему он постоянно ходит сюда? — А все-таки там, на площади, тебе понравилось, что было? — сказал Карелин, когда в диалоге возникла длительная пауза. — И ты так смотрел на трибуну, как будто окажись у тебя в руках револьвер, ты бы в состоянии аффекта расстрелял Романа Чумакова. — Может и расстрелял бы, — легко согласился уже порядком опьяневший Мирон. Он откинулся затылком к стенке, разглядывая облупившийся потолок — руки до ремонта так и не дошли после ареста брата. — Просто знаком с ним был, не лично, а так… Но, чтобы в нашем городе такой мэр был… Нет, нет и нет. — Так для того «Автономное действие» и существует, — Карелин хмыкнул. Разливая по стаканам очередную порцию алкоголя. — Ты же не думаешь, что мы этакие мелкие пакостники, что наша крайняя цель — кого-то краской облить? — А в чем же цель? — Мирон чувствовал, как тепло приятно разливается по всему телу, и спорить сейчас совершенно не хотелось, но он все равно добавил: — Не важно, какие у вас цели. Все равно через месяц у нас будет новый мэр, и я что-то боюсь, при всем уважении к отцу Ильи, это будет не он… — Отец Ильи? — переспросил Слава, непонимающе глядя на Мирона. — Ну да. Мамай — бизнесмен известный, — объяснил Федоров. — Так Илья — это тот с фотокарточки? — уточнил Слава. Мирон продолжал вглядываться в растресканные узоры на потолке, не особо понимая, что Слава от него хочет, зачем эти вопросы. — Это он, да? Твой одноклассник? — Да, — устало выдохнул Мирон. — Одноклассник, одногруппник, теперь еще и коллега. Как-то так получилось, что мы все время вместе. Слава замолчал. Они сидели в тишине, слушая только тиканье часов на стенке, да звуки проезжающих под окном машин. Мирону в какой-то момент показалось, что он стал задремывать, и даже голова болеть перестала, но сон сняло, как по щелчку, когда вкрадчивый голос Славы прозвучал у самого уха, и Федоров почувствовал кожей его разгоряченное дыхание. — Чумаков не станет мэром… — Тебе почем знать? — вяло удивился Мирон, поворачивая голову в сторону голоса и натыкаясь на Славин внимательный взгляд. — Станет, и нас не спросит. Я уж знаю. — И я знаю: он не станет. Сам увидишь. А потом Слава его поцеловал. Это было так неожиданно, что Мирон даже не успел осознать в первые секунды, когда чужие горячие губы накрыли его собственные, что вообще происходит. Слава продолжал целовать его, так настойчиво, что Мирон даже не находил толком сил для сопротивления, или все дело было в количестве выпитого «Хеннесси». А еще Мирон обнаружил, что у него неслабо так стоит от Славиных действий — член дискомфортно уперся в ширинку, и Мирон беспокойно поерзал, пытаясь скинуть с себя Славину руку, которая уже расстегнула пуговицу на его джинсах. — Карелин… ты… — Мирон мучительно подбирал слова, толком не соображая, что хочет Славе сказать. — Ты вообще здоровый человек? Я не по этой части, мать твою. — Не по какой? — спросил Слава, мимолетно растягивая в ухмылке уголки губ. Он уже справился с замком и пролез рукой Мирону в штаны, грубо сдавливая его возбужденный член, через черную ткань боксеров просочилась смазка. — Не по какой части, Мирон? Мне кажется, тебе все нравится. Мирон схватил Славу за запястье и попытался убрать его руку, но вскоре оставил это, отдаваясь крайне приятным ощущениям от уверенных движений ладони по твердому стволу. Очень скоро Слава прекратил ему дрочить, вызвав у Мирона разочарованный вздох, и снова стал целовать его, куда придется, попутно вылизывая красивую длинную шею и татуировку на ней, чуть прикусывая тонкую покрасневшую кожу. Мирон и не хотел думать, почему это все позволяет ему, наверное, он знал с самого начала, что так будет, подпусти он Славу чуть ближе. Теперь было уже ближе некуда — пальцы Славы, смазанные невесть откуда взявшимся кремом, проникли внутрь, мягко и медленно растягивая тугие стенки. Мирон толком и не встречался ни с кем после Димы, а редкие партнеры были не в счет, и с последнего раза все уже успело стать таким узким, что он сорвался с шипения на жалобные всхлипы, когда Карелин, заставив его повернуться спиной и чуть прогнуться, начал входить в его тело, вводя свой немаленький член сантиметр за сантиметром. — Мирон… Ты девственник? — спросил Слава насмешливо, делая первый толчок, после того, как дал Мирону чуть привыкнуть. — Увидев тебя… я был уверен, что ты гей. — Пошел… ты. Потом Слава начал вбиваться в его узкий вход, с каждым движением все резче, вырывая у Мирона невольные стоны и заставляя его цепляться пальцами за Славины плечи, оставляя на них розовые полоски. Слава просунул руку вниз и сжал чуть опавший член Мирона, обводя пальцем головку, заставляя его еще сильнее прогнуться в пояснице. Мирон накрыл его пальцы своими, двигая рукой в такт руке Карелина. Очень скоро он кончил, а через какое-то время почувствовал, как чужая сперма заполняет его изнутри. Черт, он опять проебался, и совсем забыл о презервативах. Но сейчас совершенно не было сил думать. Они со Славой перебрались на разложенный диван, и последнее, что Мирон помнил, это то, как Карелин прижимает его к себе одной рукой. Потом он провалился в сон. Мирон проснулся от того, что в окно бил неприятный дневной свет. — Дима, — простонал он, снова прикрывая веки, но вовремя прикусил язык, ведь рядом с ним лежал вовсе не Хинтер. Он глянул на экран мобильника — 10:10 утра. После вчерашнего празднования Дня города болела не только голова, но и задница. Мирон понял, что с трудом может передвигаться, как будто разваливается на куски, и благо, что сегодня тоже был официальный выходной день. Мирон поднялся с кровати, осторожно, чтобы не разбудить крепко спящего Славу. Хотелось курить, но вместо этого Мирон разыскал на полу свои трусы и поспешно натянул их, а затем отошел к окну, набирая номер Ильи. Он и сам не понимал, почему решил звонить ему именно сейчас, утром в выходной, но в голове засела мысль, что, возможно, вчера Илья хотел сказать что-то по делу, а Мирон так некрасиво не перезвонил. На том конце прозвучало короткое «Да». — Илья… Мирон осекся, понимая, что голос Мамаю не принадлежит. — Алло, говорите, — потребовал собеседник, а Мирон почувствовал, как его сердце скатывается куда-то в район желудка. — Старший следователь Лопатин. Представьтесь, пожалуйста. Несколько секунду Мирон мямлил, пытаясь произнести свое имя, заставить двигаться неповоротливый язык и начать дышать. Наконец, ему это удалось. — Меня зовут Мирон Федоров, — сказал он, чувствуя, как легкие сдавило новым спазмом. — Что с Ильей? — Кем вы ему приходитесь? — проигнорировал следователь его вопрос. — Друг. Коллега, — прошептал Мирон, слыша, что Карелин заворочался на скрипучем диване, тоже просыпаясь. — Что с Ильей? — повторил он. — Приезжайте в отделение сегодня, — следователь назвал и так известный Мирону адрес: — К двенадцати сможете? — услышав ответ, Лопатин сказал: — Ну вот и отлично. Приезжайте, там и поговорим. Мирон нажал на «отбой» и растерянно посмотрел на подошедшего к нему Славу. — Что случилось? — спросил он. — Ты белый, как эта оконная рама, Мирон. — Что-то… — Мирон прокашлялся, потому что голос невероятно хрипел и хотелось пить. — Что-то с Ильей случилось. Карелин спрашивал, может ли он чем помочь, но Мирон только отрицательно качал головой, думая об Илье — он прекрасно знал, что означает, если следователь снимает трубку вместо абонента. Мирон пять минут пытался застегнуть штаны и рубашку, потому что его руки тряслись, как у неврастеника. Мирон схватил со стола бутылку воды, и тяжело опустился на край дивана, вливая в себя жидкость большими глотками, а потом наблюдая за тем, как Карелин одевается, накидывает куртку и машинально шарит по карманам. Он вытащил на свет конверт с деньгами, вместе с ним оттуда выпала какая-то флешка, и звук ее соприкосновения с полом показался Мирону слишком громким, бьющим по и без того натянутым нервам. Карелин поспешно нагнулся, подбирая флешку и пряча ее в карман джинсов. Он постоял, нерешительно вертя в пальцах конверт с деньгами, но в итоге так и не предложил Мирону забрать его, видимо, подумав, что сейчас не время. Карелин со вздохом сунул деньги обратно в куртку. — Мирон, позвони мне… Пожалуйста. Когда узнаешь что-то, — попросил Слава, наскоро записывая номер своего мобильного на обложке какого-то старого журнала, найденного тут же на полке. — Я правда… Я волнуюсь. — Хорошо, Слав. Мирон выпроводил Карелина. Сейчас он не мог думать ни о чем, кроме просьб неизвестно кому, чтобы с Ильей ничего страшного не случилось.