Добро пожаловать в prime-time

Всего один напас дури, и мне кажется, мы за стеклом и через нас курят. © Oxxxymiron (Лето. 2004 год)       Мирон сполз еще ниже на сидение по скользкой спинке черного кожаного дивана, стоящего в чьей-то красивой гостиной. Приглушенный свет ламп умиротворял, и Федоров всеми силами старался вникать в заторможенные тирады чужих разговоров, чтобы не пропустить третий заход курения «плана».       Мирона приняли во взрослую компанию благодаря старшему брату. Он очень хотел пойти сюда, и Саша согласился взять его с собой, он же все-таки любил своего младшего братишку, хоть и не всегда ему удавалось это продемонстрировать. Ну вот, тут случай выдался. Хозяин квартиры, некий Костя, засыпал в отверстие бонга очередную порцию травы, когда одна из дев громко засмеялась — ее смех напомнил Мирону ржание кобылы — и сказала: — Костя, может, хомяка положите туда?       Всем понравилась эта идея, все ржали и веселились, вытаскивая ни о чем не подозревающего грызуна из его уютной клетки и сажая в стеклянный сосуд для курения. Саша угорал вместе со всеми, на Мирона никто не обращал внимания, а он лежал, будто парализованный, совершенно лишенный сил и желания двигаться. Что-то неведомое прибило его к этому блядскому кожаному дивану, заставило съехать еще ниже в скользящие под задницей подушки, и наблюдать… Наблюдать за тем, как Костя щелкает зажигалкой, и втягивает в себя белый дым, быстро заполняющий колбу. Вокруг толпилась группка укуренных неистово веселящихся ребят, среди них пара девушек, остальные парни, и все старше Мирона. Все они смеялись над замершим внутри хомяком, ожидая своей очереди присосаться к бонгу.       Мирон, даже сквозь накуренность, чувствовал страх, разъедающий область желудка. Из-за стекла на него смотрели две пары черных хомячьих глаз, пушистая бежевая шкурка уже была не различима за клубами дыма. Мирон знал, что хомяк его не может видеть с такого расстояния, но все равно казалось, что они смотрят друг другу в глаза. Мирон, правда, очень хотел подняться, превозмочь страх и дурман, вырвать бонг из рук Кости, который старше его на несколько лет и на голову выше, но он не сделал ровным счетом ничего. Было чувство, что он не встанет с этого дивана, даже если на голову начнут падать куски потолка. Нет, тогда бы он, конечно же встал, а пока… Его просто вырвало на свои же кроссовки. Буквально вывернуло наизнанку, но никто не обратил на него внимания, все были заняты хомяком, который уже превратился в растение. А, может, просто сдох. Не было видно толком, но своими лапками он уже не перебирал по выгнутому стеклу.       Мирон наивно думал, что этот случай наутро выветрится из памяти вместе со следами травы в организме, но... С той вписки он не мог бы и посчитать, сколько раз ему снился хомяк за стеклом бульбулятора, сколько раз его черные маленькие глазки смотрели оттуда на Мирона, без выражения, без просьбы. Просто два маленьких черных глаза беззащитного зверька, которому не посчастливилось оказаться хомяком Костиных родителей, уехавших в командировку. Этот зверек даже не понял, что с ним произошло и по чьей воле. И по чьему бездействию.       В каждом из своих снов Мирон очень хотел подняться с дивана, чтобы благородно спасти хомяка, но каждый раз оставался сидеть, как сидел. (Лето, 2010 год) — Дим, а почему ты не пришел на похороны?       Мирон так и не закурил. Просто сидел, вертя в пальцах коробок и бело-синюю пачку «Кент», и смотрел на Хинтера испытующе, почти как на предателя. — Меня в городе не было, ты знаешь, — Дима устало потер виски и поставил на стол две чашки черного горячего чая — одну Мирону, другую себе. — Да не смотри ты так, как будто я враг народа, — он отобрал у Мирона сигареты и спички и закурил сам, выдыхая серый дым кольцами. — Ваня сам виноват во всем, ты знаешь лучше меня. Не полезь он в это все дерьмо, сейчас бы живой был, здоровый, и мы бы гуляли на его свадьбе. Да, его судьба ясна была. А ты думал, что можно играть в казино, проигрывать в двадцатый раз, а потом сказать «извините, ребята, но денег вы не увидите»?.. И на этом все? Ваня дурак безалаберный. Хотя о покойниках либо хорошо, либо ничего, но я говорю, как думаю. — Дим, Ваня твой друг… был, вообще-то, — Мирон сунул сигу между губ и чиркнул спичкой, поджигая ее кончик. — Ты сейчас выгораживаешь бандитов, я не понимаю? — он устало выдохнул дым. — Я никого не выгораживаю, Миро, — Хинтер закатил глаза, потом сделал глоток обжигающего чая и поморщился. — Я просто говорю, что Ваня сам нарвался. Сам — понимаешь? Никто из нас не мог за него отвечать, за то, что он творил. За игры. Мы его предупреждали не раз, чем это может закончиться. Ну вот… закончилось, собственно. За что ты себя винишь? Еще и меня хочешь обвинить. Зачем это?       Дима мягко накрыл ладонью холодную руку Мирона, лежащую на столе, и чуть сжал в ободрительном жесте, пытаясь поймать его подернутый беспокойством взгляд. — Ты слышишь? Ты не виноват, — тихо сказал Хинтер. — Я не виноват, никто не виноват, что так вышло. Мне жалко Ваню, но он игроман, ему лечиться нужно было… Теперь-то уже ничего не сделаешь. — Сделаешь, — Мирон посмотрел прямо в Димины глаза, просяще так посмотрел, даже наклонился вперед для убедительности, вглядываясь в его усталое лицо. — Дим, твой отец мог бы… — Нет, — Хинтер сказал, как отрезал, и Мирон неприятно вздрогнул и тут же отстранился, вынув руку из-под Диминой широкой ладони. — Я отца впутывать не буду, ты понял? Во-первых, не хочу его просить о чем бы то ни было. Как видишь, я даже денег у него не прошу, кручусь как-то и отдельно живу. Меня из универа отчислили, если ты помнишь, Миро. Он не разговаривает со мной с тех пор, вот так вот. А во-вторых, сам подумай, что это за люди, с кем ты предлагаешь связаться. Я хоть со стариком своим и не общаюсь толком, но не буду просить его с криминалом бороться. Он хочет в отставку уйти спокойно, а не с пулей в голове.       Мирон поник, опустил взгляд — Дима был, конечно, прав. Диму тоже можно было понять, но совесть и собственное бессилие покоя давать не хотели. — У меня есть кое-что для тебя, — Хинтер примирительно улыбнулся и достал из нагрудного кармана своей летней рубашки небольшой прозрачный пакетик. — Отличная трава.       Мирон сдался. Они больше не говорили о Ване в этот день, да и в последующие дни старались ограничиваться лишь позитивными воспоминаниями, не вдаваясь в обсуждения темы убийства. Шокк ловко скрутил косяк, и потом они долго сидели у холодной батареи, прислонившись к ней спинами, а плечами друг к другу, по очереди затягиваясь «планом». Потихоньку тревожные мысли, преобладающие в голове Мирона, вытеснил веселый дым. Темные Димины глаза были так близко, они блестели и губы были влажными. Мирон пропустил тот момент, когда Хинтер поцеловал его, заставляя таять в своих немного грубых объятиях и от настойчивых поглаживаний по спине и ребрам. Дима повалил его прямо здесь, на кухонный пол, дергая заевший замок на ширинке чужих джинсов, когда Мирон вдруг спросил: — Дим, а у тебя не было чувства от дури… что ты в огромном бульбуляторе и через тебя дуют? — он хихикнул прикрывая рот рукой. — У меня — каждый раз. Постоянно такое чувство блядское…       Дима удивленно и насмешливо приподнял брови. Ему наконец удалось справиться с заевшей металлической собачкой, и он уже по-хозяски пролез рукой Мирону в трусы. Дима ничего не ответил на этот дурацкий вопрос, то ли потому что не нашелся, что ответить, то ли потому что разговаривать не очень хотелось, а хотелось поскорее вставить Федорову на всю длину. Дима нетерпеливо обхватил уже вставший член Мирона и начал мерно двигать рукой по стволу, заставляя его подавиться своим стоном и раздвинуть ноги шире. (Январь, 2017 год)       Рабочий день подошел к концу, хотя в конторе «Фемида» он никогда не был нормированным. Но завтра были законные выходные, а послезавтра — День города, поэтому уже в шесть часов вечера сам Эдуард Михайлович, заглянув в кабинет к Мирону и Мамаю, посоветовав им не засиживаться, сворачивать дела на сегодня и ехать по домам. — Как там твое дело продвигается? — спросил Мирон Илью, когда Эдуард Михалович попрощался с ними и закрыл за собой дверь. — Все еще считаешь, что тебе страшно повезло или заебался уже?       Илья пожал плечами, доставая из сейфа бутылку красного вина и два стакана. — Давай выпьем, по случаю Дня города, все равно работа закончена на сегодня, — сказал Илья, разливая вино по граненым стаканам. — По поводу дела, ну вот винишко как раз за гонорар от клиента. Начальный взнос. Давай за то, чтобы я его вытащил из тюрьмы.       Они с Мироном стукнулись своими стаканами и выпили, после чего Илья повторил процедуру. — Дагестанское вино в честь моего дагестанского подзащитного, я пообещал за него выпить, — пояснил Илья причину того, почему не купил что-нибудь покрепче, как обычно. — Джамбази из криминальных кругов сам, конечно, но его подставили. Повесили на него все, представляешь, свои же повесили. Некий Файк, друг детства почти. Долгое время они вместе работали успешно, с перегоном тачек связана деятельность была — Джамбази не распространяется, сам понимаешь. Но сейчас там тема с наркотиками пошла, смена профиля, так сказать. В общем, Джамбази отказался. Они поругались. Вообще, я так понял, что-то там нечисто… Я про то, что голубизна мелькает, как мне кажется. Вроде как, любовниками они были. Вот в чем удовольствие глину у друг друга в жопах месить, а?       Мирон скромно пожал плечами, всем своим видом показывая, что тоже не понимает, как такое может нравиться — за все годы их дружбы Илья так и не узнал о связи Мирона с Шокком, хотя их отношения давным-давно закончились. И хорошо, что не узнал. Вряд ли бы они рассорились — Илья был его лучшим другом со студенчества, даже более близким, чем Хованский и Ленин — но все равно распространяться о том, с кем спишь, не стоило, ведь Илья искренне не понимал геев, был абсолютно гетеросексуален и так же категоричен в своих суждениях на любой счет. Мирон допил содержимое своего стакана и сам потянулся за бутылкой — дагестанское вино было очень вкусным. — Так вот, суть не в этом, — продолжил Илья. — Суть в том, что Файк его засадил, вот так просто, да. От любви до ненависти… Но Джамбази все равно сядет, хоть не на долго, но придется, все-таки перегон транспорта там был в обход закона, как понимаешь. Но он мне признался, что готов посидеть, но хочет мести, хочет, чтобы я посадил Файка. Так вот, он кое-что порассказал, чего Файк не знал, что Джамбази о нем знает. И вот я уже на верном пути, собрал некоторую информацию, которая поможет оправдать моего клиента и засадить этого Файка на срок лет до пяти. Если наркоту там прибавить, то еще дольше. Короче, Джамбази такого предательства прощать не хочет, и просит постараться как следует, чтобы по всей строгости. — Слушай, ну а ты не боишься с дагестанской мафией связываться? — спросил Мирон, машинально давя на кнопку пульта и включая телек, стоящий на верхней полке. — Это же мафия. Дагестанская мафия. Я не расист, но сам понимаешь, что это за люди. — Все они одинаковые, — Илья отпил вино и махнул рукой. — Дагестанцы, русские, армяне, казахи, немцы — похуй. Мафия — она и есть мафия, похуй на национальность. Но важно то, что Джамбази никого не убивал, считай, он просто незаконным бизнесом занимался. Так-то он хороший парень и с наркотиками связываться отказался. И несправедливо его подставили. Я хочу ему помочь. А, кроме того, если справлюсь с этим делом, собью ему срок максимально, то он меня рекомендовать будет знакомым. А их у него много. Короче, работаю я над этим всем. Вот после выходных вплотную займусь. А твой ловец покемонов как поживает? — Да никак... отказывается говорить то... что суд к нему лояльно настроит, — заторможенно ответил Мирон, пялясь в телек, где показывали какого-то политика. — Тоже работаю над этим. После выходных внушу ему, что если не начнет говорить по делу, то присядет года на два, это минимум. Слушай, Илья, а кто это?       Мамай удивленно посмотрел сначала на Мирона, потом в экран телевизора. — Так это же депутат Роман Чумаков. Ты что не знаешь? В мэры города свою кандидатуру выдвинул в этом году. Вот, теперь его крутят по федеральным каналам каждый вечер в прайм-тайме, видимо, заплатил нормально, но вряд ли ему поможет. Бандитская рожа, не так ли? — Илья хмыкнул и разлили по стаканам остатки вина. — Так он и есть бандит, — пробормотал Мирон, машинально беря у Ильи стакан и заливая в себя вино почти залпом. — Это же Рома Жиган собственной персоной, не изменился вообще. Охуеть. И теперь в мэры могут баллотироваться уголовники? — Нихера себе, — Илья присвистнул, теперь тоже внимательно глядя на экран, где депутат Роман Чумаков говорил что-то многообещающее и явно лживое, но звучащее убедительно. — Я не знал, что он с криминалом был связан, хотя… У него на роже написано все. Ну, сейчас модно это, из уголовников в депутаты из депутатов в мэры. Мой батя тоже, кстати, участвует, я не говорил?       Мирон отрицательно покачал головой, не в силах отвести взгляд от ненавистной тупой рожи Жигана, которая, казалось бы, намертво въелась в память с их последней встречи, и спустя столько лет образ этого опасного животного, которое теперь метит в мэры, ничуть не поистерся, а даже наоборот, стал ярче, острее… больнее. Мирон до хруста в костяшках пальцев сжал пустой граненый стакан с остатками вина на дне. — Считай, он моего бати главный конкурент, — продолжил Илья, не замечая реакции Мирона. — Но этот Роман, хоть и популярен, у них шансы почти равны. Батя нервничает, конечно, но я почти уверен, что он выиграет этого бандюгана. Только слепой не заметит, что не все хорошо с этим Чумаковым. Выражение глаз, как у животного, запрограммированного на жестокость, и красивые политические речи тут не помогут.       Мирон еле заметно невесело усмехнулся — Мамай даже не представлял, насколько он прав, говоря о Жигане, как о тупом жестоком животном. — Да его плакаты повсюду висят. Не видел разве? — Илья сгреб со стола свои документы и запихнул их в портфель. — Послезавтра, на Дне города, будет речь говорить. Там все пятеро кандидатов соберутся. И папаня мой тоже будет. Ты на площадь пойдешь?       Мирон неопределенно пожал плечами. Несмотря на свою деятельность, от политики он был достаточно далек. Никогда не ходил ни на какие митинги, демонстрации, а на любых выборах предпочитал культурно плевать в урну, зная, что любое голосование — «это для идиотов, и ходят туда только бараны», как любил когда-то говорить Дима Хинтер. Да и брата Мирона закрыли за то, что он был против сложившейся политической ситуации, все участвовал в каких-то оппозиционных мероприятиях — Мирон, на самом деле, был не в курсе, они толком и не общались с момента, когда Федоров покинул коммунальную квартиру и переселился в общагу своего универа. Сейчас брат отбывал срок за распространение наркотиков в далеких далях, в исправительной колонии в Омске, и Мирон даже точно не знал, сколько ему осталось. Они писали друг другу редкие письма, Мирон слал брату передачи, и на этом их общение ограничивалось. Сводные братья — они никогда не были особенно близки, Саша никогда толком о Мироне не заботился, занимаясь своими делами, криминальными, политическими, черт пойми, еще какими.       По правде, Мирон был зол на своего брата, хоть никогда и не говорил об этом, ведь Саша, как Дима, наплевал на него, ввязался в опасные дела, никого не слушая, и в итоге отправился в Омск, отбывать наказание. В письмах он писал, что надеется на условно-досрочное, что это реально, но Мирон, как адвокат, знал, что такое маловероятно в Сашином случае. Впрочем, Федорову нужно было строить свою жизнь, а не пытаться исправить чужие ошибки, поэтому на тему брата он почти не грузился — тот был умным парнем, и сам мог отвечать за свои поступки, не в силах Мирона было что-то здесь исправить. — Проголосуешь за моего батю? — А? — до задумавшегося Мирона не сразу дошел вопрос Мамая. — А-а, конечно. Ради него сделаю исключение и пойду на выборы, побуду в стаде баранов, как говорил наш общий знакомый Дмитрий Хинтер. Будем надеяться, что голоса избирателей здесь хоть что-то решают. — Решают-решают, — уверенно сказал Илья, надевая пальто и беря свой портфель, оказывается, он уже успел вызвать такси. — В этом случае решают. Батя с Чумаковым идут почти на равных, но мой батя все же впереди. Люди ему доверяют, ну, ты же его знаешь. Он хороший мужик. Ну что, пойдем уже по домам? Подвезу тебя, мне по дороге. Хочу в ювелирный заехать. — Предложение кому-то делать собрался? — Мирон тоже напялил свою куртку и небрежно обмотал худую шею шарфом. — Дарие? — Ну а кому же? — Мамай улыбнулся. — Конечно, Дарие. Папа сказал, что хочет внуков увидеть, как минимум двух. Квартиру подарит по случаю свадьбы. Будешь свидетелем жениха?       Мирон поежился, невпопад вспомнив, что когда-то уже должен был быть свидетелем на свадьбе у Вани Ленина, а в итоге стал свидетелем его похорон, но Илье он лишь кивнул. — Не проблема. Люблю свадьбы…       Илья высадил Мирона практически возле дома, а сам поехал в большой торговый центр, в котором было полно ювелирных магазинчиков — на любой вкус, цвет и кошелек — чтобы купить кольцо, явно платиновое, своей Дарие. Его невеста была стопроцентной португалкой по происхождению, и до недавнего времени жила в Лиссабоне, где они с Ильей и познакомились, когда тот, еще будучи студентом юридического факультета, приезжал на летние каникулы в одну из лучших тамошних языковых школ, куда направил его отец, чтобы Илья не «мотался без дела». Так и закрутился их роман с Дарией. Мирон видел ее преимущественно на фото, и всего несколько раз живьем — это была очень красивая девушка, высокая, с длинными почти черными волосами, сексуальными темно-карими глазами, натурально-пухлыми губами, смуглой кожей, впечатляющей задницей и таким же размером груди. Одним словом, Мирон бы согласился, что Илье очень повезло повстречать Дарию, если бы сам не был равнодушен к девушкам, даже к таким красивым, как эта португалка. К слову, она была еще и очень умная, и поступила в самый крутой ВУЗ их города на техническую специальность, чтобы в последствие построить карьеру в российском филиале фирмы своего отца. Илья был вне себя от счастья, когда узнал, что его ненаглядная согласна переехать в Россию, понимая, как важно для Ильи состояться здесь, как адвокату. И вот сейчас они решили узаконить свои отношения, хотя Дарие совсем недавно исполнилось девятнадцать лет. Мамай был старше ее на целых семь лет, но это им нисколько не мешало, а в чем-то Дария была даже взрослее и сообразительнее.       В общем, Мирон невероятно радовался за своего лучшего друга, за то, что его карьера идет в гору, а жена у него будет модель и умница. Еще он радовался, что сейчас окажется дома, пусть и в коммунальной, зато своей квартире, и впереди у него будут целых три выходных дня без забот о том, как вытащить из-под угрозы реального срока всяких непутевых блоггеров-революционеров. Он планировал провести эти выходные с максимальной культурной пользой: сходить на выставку и дочитать третий том очень увлекательной книги про Римскую империю. Но маячащая возле подъезда уже хорошо знакомая высокая фигура в объемной черной куртке заставила Мирона засомневаться в том, что все пойдет по намеченному плану. — Вы сегодня рано, Мирон Янович, — сказал Карелин, протягивая Федорову руку — тот машинально пожал покрасневшую замерзшую ладонь. — Извините, если помешал, но… могу я зайти? — Вячеслав… Слава, а вы не обнаглели, случайно? — поинтересовался Мирон, почти не злясь. Он открыл дверь и впустил Карелина в подъезд. — У вас ритуал такой, через день осчастливливать меня визитами?       Он отлично помнил, что в прошлый раз Карелин оставил ему конверт с тысячей баксов, которые Мирон не заработал или, по крайней мере, не всю сумму, поэтому сейчас ему было вроде как неловко отказывать своему бывшему подзащитному. Мирон даже подумывал вернуть деньги, ведь он еще не успел оттуда ничего потратить. — Мирон Янович, я ведь к вам по делу. Вы таким грустным мне показались тогда, да и я извиниться хотел, если грубым был, — Карелин говорил таким тоном, что было совершенно не ясно, серьезно он или издевается. — А я к вам с сюрпризом пришел, между прочим.       Мирон понял, что Карелин снова пьян, конечно, не так сильно, как в прошлый раз, но все равно пьян. Карелин облокотился рукой о стенку, выкрашенную в несносный зеленый цвет, ожидая пока Мирон откроет заедающий замок. Мирон же все делал молча, и до двери его комнаты они тоже шли молча: Федоров размышлял по дороге на тему денег — отдавать или нет — в нем боролась натура еврея и натура моралиста. Наконец, он решил окончательно. — Слава, ты мне позавчера деньги оставил, — начал Мирон. — Я тебе не успел сказать, ты ушел быстро — но мне не нужно это. За что ты мне заплатил? Гонорар я получил и так. Так что забери, пожалуйста. — А вам некуда их потратить? — неожиданно раздраженно спросил Карелин, проходя в уже знакомую комнату, и скидывая свою куртку на старый диван. — Сделайте вот ремонт хотя бы. Диван купите новый. Или макбук. Придумайте.       Мирону совершенно не нравилось его наглое, как будто тот у себя дома, поведение, но он решительно не знал, какой тон будет верным в разговоре с Карелиным, и зачем вообще Мирон его пустил к себе снова. А вообще, ему хотелось в душ и глинтвейна, но на кухне, кажется, собралась пьяная компания, а душ еще утром был сломан его соседом Эльдаром — одному богу известно, что он там вытворял в ванне, хотя Мирон догадывался — а мастера, чтобы поставить новый смеситель, ждали только завтра. — Хорошо, — сказал Мирон, словно делал себе одолжение, принимая гонорар от Карелина. — Хорошо, Слава, я возьму деньги, но… Ты же не думаешь, что это может стать платой за то, чтобы я тебе компанию составлял? Мне это не нужно, пойми, у меня и так дел по горло, и чем себя занять, я найду… — А что вы делаете послезавтра? — неожиданно спросил Слава, наклоняясь и доставая из кармана своей куртки ополовиненную бутылку «Блэк Лейбл» — так и есть, Карелин все-таки пьяный. — Идете на площадь, на собрание, Мирон Янович?       У Мирона, признаться, совсем вылетела из головы эта самая площадь, вытесненная хорошим дагестанским вином и мыслями о приятных выходных, но сейчас он вспомнил, что обещал Илье прийти поддержать, так сказать, его отца, а еще… Там должен был быть Жиган. Не то, что бы Мирону очень хотелось хотя бы еще раз в жизни столкнуться с этим типом, но чувство злости залило его изнутри, и он только сдержанно кивнул Карелину, мол, пойду. — А вы не хотите… поучаствовать от АД?       Мирон сначала не понял, какого хера этот мальчишка предлагает ему такой абсурд, и даже переспросил: — От «Автономного Действия»? Я похож на анархиста, Слава? Или на студента, которому, кроме зачетки, нечего терять?       Карелин неопределенно пожал плечами, глядя на Мирона как-то давяще своими светло-голубыми, холодными и пьяными глазами. — Вы похожи на человека, который заебался жить в нищете, — сказал он. — На человека, которому не нравится сложившаяся в городе, да вообще в стране, ситуация, но вы пытаетесь подстроиться, как многие… А вашего брата посадили именно за участие в анархистской деятельности. Конечно, наверное, приплели еще криминал, но суть была не в этом, так ведь? — Откуда ты знаешь про моего брата? — Мирон начинал раздражаться, он понимал, что Слава подозрительно внимателен к его персоне. — Ты знаешь, что это законом карается? Что тебе нужно от меня? — Тшшш, — Слава приложил палец к губам, а потом в два шага оказася рядом с Мироном, встал почти в плотную. Мирон сверлил его взглядом, пока Слава состроил невинную рожу и приложился к горлышку «Блэк Лейбл». — Хотите, Мирон Янович? — он примирительно протянул бутылку, но Мирон оттолкнул его руку и отошел сам, устало плюхнувшись на стул. — Нет? Ну, ладно. Не бойтесь вы, что вы параноите? Ну, по базе пробил одной. По фамилии и адресу. Ваш брат в тюрьме, в Омске. Я просто… — Карелин, уходи, пока я милицию не вызвал, — посоветовал Мирон, не желая слушать дальше. — И деньги забери. Понял? — Мирон Янович, — Карелин поставил бутылку на стол и присел перед Мироном на корточки, заглядывая ему в глаза снизу-вверх. — Мирон… Можно вас Мироном называть? Я пробил из любопытства, совершенно не имея намерения следить за вами. Я бы и не предлагал вам от АД поучаствовать, если бы не узнал, что ваш брат сидит вот так… несправедливо. Вы же знаете, что творится в городе у нас? Те, кто сверху — сплошь криминал. Из пяти кандидатов в мэры только один вроде как честный мужик и то. Власть коррумпирована, любой мусор в погонах чувствует себя королем здесь, а вот люди, наоборот, как мусор. Слово мирных жителей ничего не стоит. Они же, — Слава указал на потолок, имея в виду вовсе не Мироновых соседей сверху, которые периодически его заливали, — они не считают людей за людей. Им нужно лишь бабло и власть, что одно и то же. Мы можем высказывать наши слова лишь в жесткой форме, чтобы быть услышанными. Вас никто не узнает. Вот, — Слава извлек из кармана черный платок и протянул его Мирону на раскрытой ладони, тот машинально взял этот кусок ткани и непонимающе повертел в руках. — Скроете лицо, и вас никто не узнает. Неужели вы никогда не хотели попытаться изменить что-то?       Славина тяжелая рука легка Мирону на колено, и он вздрогнул, словно просыпаясь. В голове зароились ненужные мысли и незваные воспоминания из прошлой, казавшейся каким-то тупым сном, жизни: Ваня, Дима, Жиган, первые разбитые от столкновения с жесткой реальностью мечты, первый тяжелые разочарования, опасные для жизни «приключения». Мирон уже давно потерял бунтарский дух, когда готов бы был вот так же, как Карелин, выйти на площадь под развевающимися красно-черными флагами, требуя справедливости и всего, что ему причитается. — Нет, — сказал Мирон, поднимаясь и скидывая с себя Славину руку. — Я предлагаю тебе уйти, Слава. Ты, наверное, забыл, что у меня есть работа. Я не собираюсь ее терять ради адреналиновых развлечений типа поорать лозунги и побегать от силовиков. — Простите, — Карелин поднялся на ноги следом за Мироном. Он выглядел виновато, видимо понимал, что палку перегнул. — По правде… Я пришел, потому что вы мне нравитесь. В смысле, как человек нравитесь. Я толком-то ни с кем не общаюсь так, чтобы поговорить можно было, а когда вы вели мое дело, мы с вами разговаривали… Вы меня слушали. Идеи мои… — Это моя работа всего лишь, — возразил Мирон. — Да, но, — Слава мялся, будто не решаясь на что-то, но потом он достал из кармана пакетик с травкой. — Как насчет покурить дурь?       Мирон хмыкнул. Слава был его младше на пять лет, но вел себя, как второгодник, застрявший в выпускном классе и все никак не желающий вырасти, продолжая слушать «Гражданскую Оборону», вдохновляясь полузабытым, скажем так, разложившимся на плесень и липовый мед, революционным духом, и ходить на сходки с такими же, как он, парнями в парк Дружбы народов, чтобы орать под гитару, пить дешевое пиво и строить планы на ближайшие митинги. Как будто от их смешных детских действий, от этого так называемого АД, что-то зависело. Кто они такие против таких людей, как Рома Жиган? И остальных, коих великое множество. Это система. — Давай, забивай косяк, — согласился Мирон, понимая, что Карелин так просто не уйдет, да и не очень-то Мирон желал его выгнать, все равно ведь сегодня вечером делать ему нечего, а на чтении он вряд ли сосредоточится.       И они с Карелиным уселись прямо на пол, прислонившись спинами к стенке, заклеенной ободранными от времени обоями. Трава была хорошей. Мирон даже вспомнил те давние времена, когда к нему точно также приходил Дима, и они сидели вот так вот с ним вдвоем, пока в стенку не начинала стучать истеричная соседка тетя Лида — царство ей небесное — требуя прекратить курить, потому что запах травы шел по всей квартире. Тогда они шли на крышу или к Диме. В то время Хинтер уже снимал отдельное от папы жилье, ухитряясь откуда-то — тогда Мирон наивно не догадывался, откуда — доставать деньги на это все.       Славины пальцы соприкоснулись с пальцами Мирона, когда тот передавал косяк, и Мирон снова вздрогнул, совершенно не понимая, почему так реагирует. Слава вообще-то ему нравился, особенно, если самому накуриться. Он был приятным парнем, несмотря на свои нахальные замашки и периодический бред, который он очень старался донести до сведения Мирона. Сейчас Слава вдыхал дым марихуаны и снова нес какую-то чушь про Автономное Действие и его великие цели, к счастью больше не делая попыток уговорить Мирона на участие в послезавтрашнем митинге. Мирон слушал его через слово, абсолютно не вникая в суть, ведь стабильно, как и десять лет назад, он снова чувствовал себя до крайности нелепо, вспоминая того невинно погибшего хомяка, обкуренного и задохнувшегося в бонге под общий ржач и разговоры, и себя — безвольного, боявшегося подняться, сделать шаг, сказать слово. Остановить это все. Такие приходы случались не каждый раз, но сейчас эти воспоминания нахлынули, видимо, каким-то образом вызванные ностальгией о давно прошедшем.       Слава еле ощутимо провел пальцем по татуировке на шее Мирона — год основания города, в котором он родился и вырос. — Что это значит? — спросил Слава, прижимаясь к Мирону горячим боком, и тот не делал попыток отодвинуться. — Название бара или год основания нашего города? — Это год, — сказал Мирон. — А знаешь, я наверное приду послезавтра…       Несмотря на сильную накуренность, Слава даже сумел удивиться, потом он рассмеялся, громко и заразительно. — Вы уверены? — переспросил он. — Я приду.