Добро пожаловать в prime-time

Пока ты спал, пока ты спал, а ты и продолжаешь спать, кто-то решает за тебя, как тебе жить и умирать. © Lumen (Сентябрь, 2011 год) — Сигаретки не будет, Оксана? — послышалось сзади до раздражения знакомое обращение.       Мирон дернулся и замер на месте — вот только не хватало сейчас нарваться, после вчерашнего и так голова разламывалась, совершенно не хотелось, чтобы к этому добавилась еще и боль от внешних повреждений. Он закопошился в карманах джинсов, пытаясь найти там «Винстон», нагло уведенный вчера у Димы. Нашел.       Мирон обернулся и швырнул пачку Бабану, отделившему от стены темной тенью. Тот ловко, одной рукой, поймал сигареты. Затем он медленно обошел Мирона и встал у него на пути. — Спасибо, Оксана, выручила.       Он вставил в рот конец сиги и с пятого раза поджег ее дешевой зажигалкой. — Дашь пройти? — спросил Мирон, видя, что Саня не торопится освободить выход из арки. — Деньги, — ответил он, глубоко затягиваясь.       Бабан выдохнул дым Мирону в лицо, всем своим видом показывая, что и не думает двигаться с места, разве что тут земля расколется под ногами. Мирон поморщился — его бывший сосед по коммунальной квартире, где он жил со старшим братом, пока не поступил в универ и не переехал в общагу, был той еще занозой с самой школы, буквально не давал прохода. И он ничуть не изменился с тех школьных времен, тяжелых для Бабана по причине существования школы и надобности ходить туда, хотя бы изредка, а для Мирона по причине неизбежности видеть там Бабана. — У меня нет денег, — устало сказал Мирон и поправил шлейку рюкзака на плече. — Что во фразе «я нищий студент и ем мышей» тебе не ясно?       Мирон давно понял, что Саня страшно не любил, когда Мирон умничает, но всякий раз при встрече забывал об этом. На самом деле Саня был не дурак, а очень даже умный, может, умный наравне с Мироном, но нервный, вечно не находящий себе места и занятия, стремящийся катиться куда-то по наклонной и попутно портить жизнь не только себе, но и окружающим. Особенно Мирону. Бабан ухватил Федорова за ворот рубашки — легко выдранная пуговица покатилась по асфальту — и с силой несколько раз приложил его спиной к шершавой стенке, в итоге плотно придавив к неровно намалеванной синей краской надписи «АНАРХИЯ — мать порядка». — Так заработай, Оксаночка. Или тебя всему учить нужно? — Саня ухмыльнулся, а потом, не долго думая, вдавил окурок тлеющим концом Мирону в шею. — Сука, — выругался Мирон.       Он не стал церемониться, просто ебнул Бабана головой и попал четко по носу, жаль только, что не сломал, кажется. Саня тут же ухватился обеими руками за лицо. Мирон, не без удовольствия, наблюдал, как сквозь пальцы побежала кровь. Он машинально дотронулся до своего ожога на шее, ощущая больную пульсацию. — Ты совсем ебнулся. Иди на хуй! — голос Мирона звучал гулко, из-за того, что они с Саней стояли в подворотне. — И не называй меня так. Понял? — А то что?       Саня, на удивление, не выглядел злобно и не пытался убить Мирона или кинуться на него, с намерениями наставить кровоподтеков. Он уже прекратил держаться за свой ушибленный нос, и теперь стоял, склонив голову набок, и рассматривал Федорова, как какой-то редкий вид насекомого, словно прикидывая, нужен ли он в его высушенной коллекции юного энтомолога. — Что же ты сделаешь, Мирон? — снова спросил Бабан.       Мирон не ответил. Он подхватил слетевший на землю рюкзак, закинул его на плечо, и быстро пошел прочь, по направлению к общаге. Бабану хватило ума не догонять его, и Мирон понимал, что на сей раз ему повезло. Повезло, потому что в подворотню кто-то зашел, повезло, потому что Бабан сегодня был в неплохом расположении духа и, похоже, совершенно трезвый. Но любая из следующих встреч — а они практически неизбежны — может закончиться совсем не так хорошо, потому что Бабан питал к Мирону явную, сильную, не проходящую и не ослабевающую с течением долгого времени, неприязнь. Особенно опасен Саня был в пьяном состоянии, а такое с ним случалось достаточно часто, чтобы увеличить вероятность попасться ему не в то время и не в том месте.       Димины пальцы ловко застегнули замок цепочки, потом скользнули вниз к основанию шеи Мирона, поглаживая чувствительную кожу, невесомо дотрагиваясь до легкого свежего ожога от сиги. Больно было не очень, но Мирон вздрогнул все равно. — Это что еще? Откуда? — спросил Дима.       Мирон не ответил. Он неопределенно пожал плечами, а потом медленно убрал от лица ладони, которыми до этого закрывал глаза по Диминой просьбе. Мирон осторожно дотронулся до золотого металлического шнурка, который теперь болтался на его шее, навевая ассоциации с ошейником — раньше он никаких цепочек не носил. Он обвел пальцами контур подвески, потом опустил голову, чтобы разглядеть ее. — Звезда Давида? Серьезно? — спросил он.       Дима кивнул с довольным видом и мягко улыбнулся. Мирон разглядывал золотую звезду, на каждом из шести пересечений было вставлено по маленькому прозрачному камню, они переливались в свете тусклой настольной лампы, как бы намекая, что совсем не являются поддельными. — Но только не говори, что это брюлики, — хмыкнул Мирон. — Брюлики. Я же сказал, имитации носят пидорки.       Мирон вздохнул — он-то никогда не носил подобных вещей, ни печаток, ни браслетов, ни, тем более, подвесок, хоть они и считались мужскими, но раз Дима решил подарить ему это ювелирное украшение, которое, на удивление, не счел пидорским, то придется таскать его, иначе Хинтер смертельно обидится. — Мирон, я же знаю, что ты не носишь, но… — Дима вздохнул, подошел ближе и крепко обнял Мирона со спины, прижавшись губами к его горячей шее. — Но это как оберег, она из Иерусалима… Ну, по крайней мере, в магазине мне так сказали… Это вместо обручального кольца, Мирон, — он усмехнулся. — Я буду рад, если ты не будешь ее снимать вообще никогда. — Обручальное кольцо? Очень смешно, Дим. Я не буду снимать, обещаю, — Мирон улыбнулся, и похлопал Хинтера по руке, затем вывернулся из его объятий и поцеловал в губы. — Но ты знаешь, я в это все не верю. А чтобы работали даже Иерусалимские побрякушки, нужно верить. — Зато я буду верить, что с тобой ничего не случится. И скажи, откуда ожог? Ты что ввязался во что-то? — Да гопники пристали просто, — Мирон отмахнулся, и снова принялся разглядывать камни на подвеске. — Вот, кстати, с бриллиантово-золотым Маген Давидом может что-то случиться на этих долбанных улицах. Опасно таскать — снимут только так. А со мной-то что случится? — Мирон вопросительно приподнял бровь. — С каждым что-то может случиться, Миро, ты знаешь.       Мирон без слов понял, про кого говорит Дима — конечно же про Ваню Ленина — и поежился как будто от сквозняка, хотя окно было закрыто и задернуто плотными шторами. Ваня был больной темой, страшной темой, засевшей глубоко, так глубоко, что и не забыть никогда, даже если кирпич на голову свалится. Хорошо хоть через год выматывающие до криков и холодного пота кошмары сниться перестали. Первое время и недели не обходилось без Вани — нелепо корчащегося, окровавленного, хотя кровь больше походила на «томатную пасту», словно режиссеры решили сэкономить. Этот Ваня из рваных, вытаскивающих душу, снов, то греб землю скрюченными «артритными» пальцами, зовя Мирона беззвучно, умоляя помочь, то раз за разом всплывал на поверхности городского канала, весь раздутый и зеленый, с длинными водорослями, вываливающимися из раскрытого, как у мертвой рыбы, рта. Потом Ленин оставил Мирона в покое. Возможно, все дело было в прописанных знакомым доктором сильных успокоительных, способных вышвырнуть из памяти любых буйных призраков. Но вину не забить никакими транквилизаторами, ведь их действие всегда заканчивается. — Прости, я не хотел напоминать, — виновато сказал Дима, видя что Федоров что-то там вспомнил.       Мирон вздохнул, взял с журнального столика купленную разбогатевшим Димой еще пока закрытую бутылку «Гленфиддик» и задумчиво повертел ее в руках, читая то, что написано на этикетке. — Каждый год имеет значение, — процитировал он главный слоган бренда. — Давай за это выпьем.       Они пили шотландский виски, пока за окном густели сумерки. Они отмечали удачное закрытие сессионного «хвоста», тянущегося с прошлого года и грозившего плохими последствиями для Мирона, а также начало «новой», как говорил Дима, страницы в его — Диминой — жизни. Виски оседал дымным вкусом на нёбе и приятной тяжестью в голове, поэтому тревожные мысли на тему, откуда у Димы деньги и что там за страница такая новая в компании с Царем, Мирона сейчас не волновали.       Он сам потянулся к Диминым губам, и тот резко опрокинул его на старый диван, который жалобно заскрипел под весом их тел. Они трахались всю ночь, жарко и изматывающе долго. Когда Мирон засыпал, уткнувшись носом в выбитый черным узор на теплом Димином плече, на улице уже начинало потихоньку светлеть.       Мирон машинально нащупал «Звезду Давида» и зажал подвеску в ладони, ощущая, как ее остроконечности впиваются в линии жизни и ума. Он провалился в сон, словно ушел под воду, до последнего ощущая на своей спине вес тяжелой Диминой руки. (Январь. 2017 год) — Мирон Янович…       Федоров встрепенулся, отдернул руку от своей шеи. Он задумался и совершенно машинально, по привычке, пытался нащупать золотую цепочку со звездой, хотя уже давным-давно ее не носил. Он потерял момент, когда пытаясь вчитаться в информацию из дела его клиента, перестал разбирать текст, и настолько провалился в воспоминания, что забыл, где находится. — Да я бы вас не отвлекал, Мирон Янович, но ваше время ведь денег стоит, а я не наследник Рокфеллера, увы, — сказал сидящий напротив него русоволосый парень. Он прищурил глаза и растянул губы в ухмылочке. — Может быть, все-таки продолжим? — Непременно, Вячеслав, непременно продолжим, — Мирон нахмурился и снова уставился в открытую папку, куда было подшито несколько листов, отпечатанных мелким шрифтом. — Я думаю, мы убедим суд обойтись штрафом. Один раз, так сказать, не... Ну, сами понимаете. Вы ведь в первый раз… закон нарушили. — Не нарушал я никаких законов, Мирон Янович, — Карелин, откинулся на спинку стула, буквально развалился на скрипучем сидении, как на диване, и вытянул свои длинные ноги так, что задел носком своего берца начищенный ботинок Федорова, заставив того автоматически подвинуться. — Это была мирная акция протеста. — Мирная? С битами и выкриками лозунгов? С битьем лобовух? — Мирон хмыкнул и пролистал еще пару страниц, после чего закрыл папку и внимательно посмотрел на своего дурного клиента. — Такая вот мирная акция в составе группировки АД?       Карелин захихикал, совершенно по-идиотски прикрывая рот кулаком, потом провел раскрытой пятерней по волосам, пропуская сквозь пальцы отросшую, лезущую в глаза челку, и посмотрел на своего адвоката в упор, даже как-то серьезно, что было непривычно. Мирон внутренне поежился под этим взглядом, залегшие под глазами темные круги придавали лицу Карелина мрачную выразительность. — Автономное действие — это организация, борющаяся за свои законные — вы любите это слово, Мирон Янович — права, а не группировка, — сказал Карелин, еще более вальяжно рассевшись на стуле так, что Мирону ужасно захотелось его одернуть, призвав сесть нормально. Этот идеалистичный наглый мальчишка порядком его подбешивал. — Пока кто-то спит, а кто-то пытается ползти к своему личному успеху, типа туда, где корм вкуснее, плевав на все, типа «моя хата с края», мы боремся за права всего народа теми методами, которые могут быть реально действенными. — Действенно швыряться «коктейлями Молотова» и бить битами чужие тачки? — Мирон усмехнулся: да что тут вдалбливать этому студенту, который всего-то на пять лет его младше, но, кажется, на целую жизнь глупее. — В общем-то, не моя задача перековывать ваши идеалы, а моя задача — чтобы вы заплатили штраф и вышли из здания суда свободным гражданином. По 212-й вам светит до двух лет за ваши «действенные методы». Я вам расскажу, что говорить на суде, когда вам дадут слово, и, обещаю, мы останемся довольны друг-другом, Вячеслав… — Слава, — Карелин снова прищурился, как будто страдал близорукостью и плохо различал лицо Мирона, он резко подтянул ноги и выпрямился, сев, наконец, нормально, облокотившись руками о стол, разделяющий их с Федоровым. — Зовите меня Слава, Мирон Янович. Мне так больше нравится.       Мирон послушно кивнул — Слава так Слава, любой каприз за деньги клиента — и подробно рассказал несостоявшемуся революционеру, о том, как нужно себя вести на процессе, что не следует надевать вещи с символикой и вести себя тоже лучше поскромнее, отвечать на все вопросы то, что ему будет сказано, не продвигать провокационные для сложившихся обстоятельств идеи либертарного коммунизма и вообще, по возможности, молчать, прикидываясь безобидным дурачком. — А я и есть дурачок, Мирон Янович, и прикидываться не нужно. У нас страна дурачков, чего вы хотите? — Карелин тихо рассмеялся, потом посерьезнел. — Да понял я, понял, не смотрите так. Не в моих интересах задерживать каникулы в камере.       Мирон выдохнул — ну вот и славно. На завтрашнем процессе Карелин не должен был ничего выкинуть, потому что Мирон как-то да разбирался в людях — парень был явно не глупым. Конечно, Славу занесло, как самонадеянного, застрявшего в подростковом периоде, идиота, не боящегося играть во взрослые, очень опасные для личной свободы игры, но усугублять свое положение, просирая возможность получить всего-то штраф вместо срока, он точно не станет.       Мирон попрощался со Славой. Тот сам протянул ему руку и пожал ладонь Мирона прежде, чем на него надели наручники и вывели из переговорной комнаты. Что-то странное, непривычное было в этом ощущении прикосновения длинных пальцев, уверенно обхвативших его ладонь, в этом задержанном на несколько лишних секунд рукопожатии.       Мирон вышел на улицу. С неба падал густой снег, белоснежные хлопья летели сплошной пеленой, практически загораживая видимость. Мирон поднял воротник пальто и, по щиколотку утопая в слое снега, засыпавшего дорожку, стал пробираться в направлении автобусной остановки. В этот момент он даже позавидовал Илье — хоть все равно водил очень хреново — что у того есть новая машина, подаренная папой. Все-таки машина значительно облегчает задачу добраться куда-то, особенно, если это СИЗО на окраине города.