Добро пожаловать в prime-time

Каждый момент этой жизни — твой личный час-пик, твой личный прайм-тайм. © PLC

(Сентябрь, 2011 год)       Мирон усердно плескал холодной водой в свое лицо, но это нисколько не помогало хотя бы немного протрезветь. Он смотрел в заляпанное мыльными каплями зеркало общажного туалета и видел свой безнадежно обдолбанный взгляд. А ведь завтра с утра экзамен по «Уголовному процессу», к которому Мирон так и не успел нормально подготовиться, занятый то работой у прокурора, то зависанием на всевозможных вписках. Сегодня как раз была одна из таких попоек — реки дешевого алкоголя, халявная травка, развязные первокурсницы с экономического факультета и всеобщее неудержимое веселье.       Мирон вышел из туалета и направился к своей комнате — нужно было лечь спать, а завтра встать пораньше, взять кодекс и за пару часов попытаться заставить знания осесть в памяти так, чтобы Белинский не отправил на пересдачу, ведь все это грозило бы лишением стипендии, которая Мирону была позарез, как нужна. Мамай поймал его в коридоре, ухватил за рукав рубашки. — Уходишь что ли уже? — спросил он. — Так рано, Мирон. Оставайся! Или ты мне их двоих готов отдать? Лиза тебя хочет, так вешалась-то на тебя… ты ее расстроишь, если уйдешь сейчас. — Извинись за меня перед Лизой, — Мирон усмехнулся, аккуратно высвобождая рукав из пальцев Мамая. — Если сегодня выебу ее, то завтра мне точно обеспечена еще одна пизда, когда приду с красными глазами и с пустотой вместо ответов на билеты, — Мирон постучал себе по лбу. — Мне проспаться надо, правда, Илья.       Мамай понимающе кивнул — надо, так надо — сам-то он от стипендии не зависел, да и в общаге мог бы не кантоваться, потому что его папаня был известным в городе бизнесменом. Деньги у Мамая всегда имелись, но, желая вырваться из-под пристального родительского внимания, которое мешало бы шляться по впискам и всячески развлекаться, он жил в общежитии университета. — Ладно, я понял, — сказал Илья и ощутимо хлопнул Мирона по костлявому плечу. — Ну, мне же больше достанется. Не говори потом, что я не позаботился о своем друге!       Мирон лишь вымученно улыбнулся на это, ведь хоть Илья и был его лучшим другом, он не знал, что секс с девушками в лестнице Мироновых потребностей стоит где-то на предпоследнем месте.       Когда он уже ковырял ключом в замочной скважине 360-й комнаты, его окликнули. Мирон вздрогнул и резко обернулся на голос, выронил ключ, нагнулся, чтобы поднять его, а затем, выпрямившись, уставился в лестничный пролет, пытаясь сфокусироваться на расплывающейся перед глазами широкоплечей фигуре в знакомой бежевой кепке. Да, скорее по кепке и компасу, нашитому над козырьком, он понял, кто это перед ним.       Мирон оставил в покое заевший замок своей двери и сбежал вниз, на лестничную площадку, где его дожидался Дима, вальяжно прислонившийся к подоконнику, с таким видом, будто находился у себя дома на диване. Он курил прямо под наклейкой «НЕ КУРИТЬ» на грязноватом стекле. — М-м, я скучал, принцесса, — сказал Дима, хватая Мирона за запястье и притягивая к себе. — Поцелуешь? — Я думал, тебя надолго закрыли, — ответил он и, вместо того, чтобы исполнить Димину просьбу, с силой вырвал руку из его хватки. — Ты восстановился все-таки? Ну, правильно, папа тебе бошку снимет. — Не восстановился. Я не вернусь в универ, — Хинтер безразлично пожал плечами. — А я отцу не должен ничего, я себе должен.       Дима учился на последнем курсе юридического факультета, но был отчислен в прошлом году. За время учебы он не уставал повторять, что ума не приложит, нахера сюда поступил. Ведь он очень любил рисовать, но «бес попутал», пошел на юридический, якобы из соображений престижности, по стопам старшего брата — так хотел его отец, который всю жизнь провел в ментовке и дослужился до подполковника.       «Маляки для себя будешь рисовать, а в кармане диплом надо иметь нормального учебного заведения! Для каляк-маляк диплом тебе не нужен! Пойдешь, куда сказано. Только попробуй выкинуть мне что-то!»       «Димочка, отец ведь прав, профессия нужна хорошая, в наше время кто ты без профессии? Зачем пять лет тратить на это, ты же всегда и так сможешь рисовать картины, если захочешь».       «Писать, мам. Картины пишут». — Ну, и что ты будешь дальше-то делать? Один год остался всего отучиться, а ты уходишь, — Мирон расстроенно покачал головой, в мозгах было совсем мутно. — Это что, подделка?       Он ткнул пальцем в часы, золотой ремешок которых обхватывал татуированное Димино запястье и красиво смотрелся на его загорелой коже. — Подделки пидорки носят, а это «ролексы», Мирончик, — хмыкнул Дима, выпуская дым в облупившийся белый потолок. — Самые настоящие «ролексы»…       Мирон достал сигарету из пачки «Винстона», которую Дима положил на подоконник рядом с зажигалкой, и тоже закурил. Новые часы на Диминой руке очень тревожили его. — Ты опять за это взялся? Тебя же выпустили только что. Ты опять, Дим? Ты их украл что ли? — спросил он, понизив голос. — Заработал, — хмыкнул Хинтер и потрогал желтый металлический ремешок, золотая стрелка на циферблате отсчитывала секунды. — У нас с Царем появилась кое-какая работа, нормальная работа… вот, первые плоды, так сказать. Это начало только. У меня и для тебя есть ништяк. Зайдешь завтра? — Дима медленно провел языком по сухим губам, а Мирон сглотнул. — Да, я же обещал, что мы отсюда уедем? Я слова не кидаю просто так, Мирон.       Федоров скептически закатил глаза — обещания срубить миллион и свалить в Акапулько всегда воспринимались, как штампованная поднадоевшая шуточка. Но он действительно очень волновался за Диму, который, похоже, снова во что-то крепко ввязался, и это что-то точно подпадало под статьи «Уголовного кодекса РФ», учитывая, что Хинтер упомянул Царя, а на его руке сияли «Ролекс» за несколько сотен тысяч. — Слушай, — Мирон вздохнул, затушил сигарету о стенку и швырнул бычок под батарею. — Слушай, Дим, может, не будешь универ бросать?       Сам Мирон поступил сюда осознанно, с четким желанием выйти через пять лет с красным дипломом в кармане и с какими-никакими перспективами влиться в общество как нужный, хороший специалист. Пока что он учился на втором курсе, но точно знал, что ни алкоголь, ни трава, ни утомительное совмещение учебы с подработкой помощника прокурора по выходным и иногда по вечерам, не собьет его с выбранного курса. — Да не хочу я здесь штаны просиживать, — Хинтер раздраженно цокнул языком и впился в Мирона своими красивыми темно-карими глазами, выражающими явное недовольство. — Не хочу, понимаешь? Столько возможностей, а мы сидим здесь, в этом городе. Это мой личный прайм-тайм, Мирон, я просто не могу сидеть, сложа руки, выполнять то, что хочет мой отец, чтобы стать юристом, чтобы потом сидеть в конторе за жалкую зарплату, разбирать дела лошков, вместо того, чтобы самому мутить дела. И ты, кстати… Зачем тебе это все, а? Ты хотел стать музыкантом…       Мирон упрямо мотнул головой, уставился на унылый пейзаж за коридорным окном — частично побитые фонари, еще зеленые, но какие-то тусклые, деревья, серые аллейки и старые скрипучие ворота общежития, а за ними слепые дома, сплетение дорог, снующие машины и редкие человеческие тени. — Я хотел стать адвокатом, Дим, — сказал он. — Мне нравится это. А ты отлично знаешь, что рокером мне не стать бы, голос у меня не подходит для этого, а еще... Я хочу нормальной, успешной, обеспеченной жизни, а не так вот, как многие здесь — спились, снаркоманились. Но это не значит, что я учусь там, где не хотел бы. Мне все нравится. А ты… Если хочешь заниматься музыкой или быть художником — будь, только причем здесь «дела» твои? Не хочу, чтоб тебя серьезно закрыли, Дима. Понимаешь?       Хинтер некоторое время внимательно смотрел на Мирона, склонил голову на бок, а потом его губы растянулись в теплой улыбке. — Иди сюда, — сказал он, крепко обнимая Мирона, прижимая к своей широкой груди, козырек его кепки мешался, он повернул его назад. Он прошептал Мирону в самое ухо, вызывая у того бег мурашек по спине: — Не закроют, не бойся ты, Миро. Ты прямо, как телка рассуждаешь… Извини, — он осекся. — Бля, ну, ты так переживаешь, я, конечно рад, что ты обо мне беспокоишься, но ты зря это… Все будет хорошо, вот увидишь.       Мирон ничего не ответил, только прикрыл усталые глаза и обнял его за шею, прижимаясь доверчиво плотнее. Он верил Диме. (Зима. 2017 год) — Ну-с, с первым выгоревшим делом меня! — Илья поднял рюмку, чокнулся с Мироном, а затем опрокинул водку залпом. —Хорошо, когда в клиентах мажоры, папаша этого Соболева мне еще доплатил, лично, в конверте. Очень благодарил за сыночка. По УДО выйдет годика через пол, и снова сможет шлюх ебать…       Мирон поморщился, взял горсть чипсов и запихнул их себе в рот, стал их тщательно, громко пережевывать. У него еще не было своих серьезных дел, ведь он был новичком в конторе «Фемида», вчерашним выпускником юридического, но уже подающим надежды обладателем адвокатской лицензии. А Илья, который был старше на пару лет, уже успел поработать здесь, и вот, его первое выгодное дело — изнасилование несовершеннолетки на вписке, подсудимый — сын богатых родителей Николай Соболев. — Прокурор сука такая попалась, прямо-таки радикальная феминистка, но я скинул ему срок, — сказал Илья, снова разливая «Пять озер» по стопкам. — С восьми лет. Нет, ты представляешь, восемь лет парню грозило за износ какой-то шалавы? Сука. Судья тоже, кстати, такая же, как и прокурорша. Но я им расписал, что к чему, судья поняла потом, видимо, что парень почти ни при чем. Да и не знал этот Соболев возраст шлюхи. Вот каким осторожным надо быть, шлюх развелось-то, зла на них нет просто!       Илья, не дожидаясь пока Мирон возьмет свою рюмку, чокнулся с ним и снова выпил. — Ты с чего взял, что шлюха? — спросил Мирон, нахмурив брови — между ними залегла складка. — Да и что с того, если и так? В статье 131 все расписано от и до, а закон нарушать не стоит, и не по-пацански это, пьяную девчонку трахать. И что, что сама полезла, нас там не было. Лучше не вешай эти ярлыки, Илья… — Ой, ну, начинаешь ты опять, Мирон, — Илья покачал головой с досадой, потом сунул в рот ложку красной икры, купленной на «благодарность» папы Соболева, как и вся их сегодняшняя «поляна». — Так любого парня закрыть можно! Девчонка эта твоя на вписку пришла к парням, в загородный коттедж, пила там наравне со всеми… Зачем? Зачем вообще приехала туда, думала, в шашки играть? Все знают, зачем телок на вписки зовут! Набухалась, оказалась в кровати с Колей этим, а он что должен был делать — пьяная телка в ближайшей доступности? Знаешь, иногда затормозить сложно. Невозможно. Иногда мозги не работают. Разве сам не знаешь? Короче шлюха она, а Соболев мог на нары уехать на восемь лет. Справедливо ли? — Нельзя культуру изнасилования поддерживать, — Мирон выпил очередную стопку, язык заметно заплетался. — Твой мажор выйдет по УДО, а у девчонки травма на всю жизнь. Трахать пьяную несовершеннолетнюю, бля, на то «Уголовный кодекс» и существует, чтобы такие, как Соболев, не творили, что захотят, а думали… Не елдой, а головой думали… Что хорошо, что плохо. Ты же помнишь тот случай нашумевший, когда девушку изнасиловали и сожгли. Мудаков отмазали. Помнишь? Не хотел бы я быть тем адвокатом, который мразоту всякую отмазывает. Ох, не хотел бы… — Эй, а ты адвокат или где? — Илья хихикнул, хлопнул Мирона по плечу ободряюще. — Знаешь, мой батя дружит с адвокатом изветным, бывшим адвокатом, так вот, он защищал на суде самого Андрея Романовича. Чикатило который. Вот где отморозок был — но на защиту право имел. А мы поэтому и работаем, потому что каждая тварь на земле имеет право на адвоката. Наша задача клиента защитить, а не морализаторством заниматься. Нам платят за это. Кстати…       Илья полез в ящик и выудил оттуда тонкую картонную папку, швырнул ее на стол, едва не попав в бутылку «Пять озер» и не опрокинув ее на Федорова. Мирон открыл папку и бегло проглядел пару первых листов, вложенных в нее. — Вот Эдуард Михайлович принес дело, для тебя. Простое дело, — Илья развел руками виновато. — Но ты только пришел, сам понимаешь, а кто-то должен на общественных началах заниматься всякими утырками. Да там и делать-то ничего не надо. Завтра съезди, поговори с ним.       Мирон все-таки вчитался в первую страницу, хотя пьяный мозг отказывался соображать, черные печатные буквы сливались в почти сплошные линии.       «Вячеслав Карелин. Дата рождения — 9 мая 1996 года. 20 лет. Студент Российского Института Инфокоммуникаций».       Скрепкой прицеплены несколько фотографий, в профиль и фас. С изображения на Мирона смотрел наглый самоуверенный взгляд светло-голубых глаз, выражение лица было спокойным, но губы как будто тронуты легкой надменной ухмылкой. — Задержан при участии в несанкционированном митинге? — Мирон хмыкнул и пролистал дальше. — Мамкин анархист что ли? Наверное, тоже папашка, как у Соболева твоего, богатый, и сынок поэтому борзый. Ладно, завтра узнаю, что ему там шьют. Сегодня мы отмечаем то, что насильнику скостили с восьми до трех. Это, определенно, успех! За тебя, Илюха!       Мирон поднял тост.       Домой он вернулся поздно вечером. Нажрались они с Мамаем неслабо, так, что пришлось вызывать такси, которое Илья ему с радостью оплатил, ведь у Мирона не водилось лишних денег, например, сейчас в кармане была последняя пятихатка, а жить и что-то есть еще предстояло до конца недели, когда обещали заплатить аванс.       Мирон повалился на диван, не раздеваясь, устало закинул руку за голову и лежал так долго. По потолку бежали тени от раскачивающихся под ветром веток и проезжающих под окнами машин. Прошло шесть лет, а ничего не изменилось, будто Мирон застрял в своем бедном студенчестве. Только общага сменилась на комнату в коммуналке, а уверенные надежды о хорошем будущем стали уверенным взглядом не очень трезвого реалиста — если и ждало что-то светлое, то точно не здесь и не сейчас. А сейчас нужно было спать, чтобы завтра встретиться с клиентом — как там его? — в душе надеясь, что у него тоже есть богатый папа, который готов заплатить сверх тарифа, чтобы анархиста-неудачника отмазали от реального срока, заменив его условным.