* * *
— Да черта с два я буду тебе помогать! — отшвырнув планшет в сторону, взорвался Даррел, вскакивая на ноги. Темные глаза яростно сверкали, пальцы гневно разжимались и сжимались в кулаки. — Хочешь совсем угробить свое здоровье?! Так знаешь что?! Хрен я тебе это позволю! Есть еще люди, которым небезразлично твое состояние, хотя сам ты уже давно на все наплевал! — Не плевал! — уперся Эчизен, воинственно сверкая глазами. — Потянул спину в самом начале года, и теперь эта дрянь будет постоянно напоминать о себе! Довел организм до обезвоживания несколько раз, грохнулся в обморок сразу после матча! Провалялся с капельницей несколько дней абсолютно без сил, едва не заработал травму плеча! И это еще не считая вечных мозолей, всех царапин, ушибов и синяков! А если бы не тот звонок из Цинци, от врача? Мне, а потом доктору Хейли и твоему тренеру? Ты бы так и продолжал заниматься, не снижая нагрузки — из одного бараньего упрямства! А сейчас это! Мне плевать, что ты видел расписание матчей. И все равно, что у тебя намечается два свободных дня. С каких пор они у тебя вообще свободные, во время турнира?! Может, это и не двухнедельный турнир Большого Шлема, и нет пятисетовых матчей, и соперники не из первой десятки, но это по-прежнему турнир! Ты не имеешь права становиться беспечным и так халатно к нему относиться. И, ради бога, прояви уважение если не к соперникам, то хотя бы к стране! Ты японец, хоть и родился в Штатах, и тебя любят здесь. Переживают, болеют за тебя, поддерживают — всегда, отсюда, с этих маленьких островов. А ты хочешь вот так плюнуть на все и улететь? — Да знаю я! Знаю все это! — вышел из себя теннисист, нервно проводя рукой по волосам, и судорожно вздохнул. Они спорили больше часа, начав вполне мирно, а потом сорвались на повышенные тона, и этот скандал уже порядком утомил обоих. — И все понимаю. И нет, я не отношусь к турниру халатно. Я ведь здесь? И я не собираюсь разочаровывать болельщиков. Мне просто нужно улететь ненадолго после матча. Я успею вернуться ко второму кругу. Даже если меня поставят в самом начале. — Идиот! — процедил Даррел. — Ты собираешься сорваться не в Осаку, не в Саппоро и даже не в Сеул, а в чертов Лондон, Рема! Куда лететь, самое меньшее, двенадцать часов, разница в поясах — девять! Ты хоть представляешь, каково тебе будет после? Уже забыл, как вечно отходишь от таких долгих перелетов? Три-четыре часа продержишься, а потом что? Еще двенадцать часов в воздухе, еще один скачок поясов? Ты хоть представляешь, какая это будет нагрузка на организм?! Да ты на ногах едва стоять будешь, какой к черту турнир! И ты не успеешь отойти вовремя к своему матчу — только не за несколько часов, Рема! — Я справлюсь, — упрямо заявил брюнет, хмуро сведя брови к переносице. — Не в первый раз. — За полтора суток провести в воздухе минимум двадцать четыре часа и дважды пересечь туда-обратно половину земного шара? О, нет, такое — впервые! Мужчина глубоко вздохнул и устало провел пятерной по волосам. Ему надоело уже кричать, но он не оставлял попыток достучаться до Эчизена. — Пойми, — уже спокойнее произнес он, настойчиво вглядываясь в оливковые глаза. — Тебе будет не просто плохо — паршиво. Слабость, головокружение, головная боль, апатия, раздражительность, тошнота — тебе перечислить все возможные последствия? А теперь помножь всё это на два и приплюсуй сверху стресс и свою любовную драму. Представил? Нравится? Твой организм не выдержит весь этот ядерный коктейль и взбунтуется, а ты не сможешь в таком состоянии выйти на корт. Ты сломаешься, Рема. И никакой адреналин, упрямство, талант и черт еще что тебе в этот раз не помогут. Ты этого хочешь? Испытываешь себя на прочность, пока эти испытания тебя окончательно не раздавят? — мужчина сделал паузу и внимательно посмотрел на теннисиста. — Настолько сильно не хочешь играть? Эчизен молчал, смотря куда-то в сторону, словно сквозь стену, и неясно было, слышал ли он хоть слово из того, что сказал Даррел. И менеджер бессильно стиснул зубы, мысленно чертыхаясь, намереваясь опять сменить тактику и разразиться очередной тирадой, когда брюнет неожиданно тихо и твердо произнес: — Я справлюсь. — Даррел чуть ли не взвыл от злости и отчаяния, но Рема перевел взгляд прямо на него, и мужчина готов был поклясться, что видел — впервые в этих гордых, упрямо сверкающих золотистых глазах — безмолвную просьбу о помощи. — Должен справиться. Мне нужно быть там, Даррел. Я знаю, что должен быть здесь, на турнире, но это… — на мгновение Рема запнулся, пытаясь правильно сформулировать то, что чувствовал все последние несколько дней. — Это важнее. Мое место там. Если я не сделаю того, что должен на самом деле, то не смогу двигаться дальше. Я чувствую это, — совсем тихо закончил он. В гостиной повисла напряженная тишина. Эчизен не знал, как облечь в слова все то, что застыло в ледяном оцепенении внутри, когда сложно просто дышать, как объяснить, почему так тоскливо и ноет в груди, а ракетка и мячи валятся из рук, не подчиняясь ослабевшей от воспоминаний хватке. Он никогда не сталкивался ни с чем подобным, и горечь поражения не шла ни в какое сравнение с тревожным, режущим по сердцу предчувствием близкой потери и все нарастающей паникой. В теннисе можно, проиграв, подняться на ноги и стать еще сильнее, чтобы выиграть в следующий раз. А что делать, если он потеряет Атобе, Рема совершенно не представлял, и липкий страх сковывал его своими ледяными щупальцами по рукам и ногам. А дыхание перехватывало каждый раз, стоило представить, словно с него будут заживо сдирать кожу, отбирая настолько привычную, настолько важную и родную часть себя… Короткие волоски на руках встали дыбом, по спине прошел ледяной холодок. — В последний раз, — несколько бесконечно долгих минут спустя пугающе тихо произнес Даррел, наступая на собственное горло и принципы, — я иду у тебя на поводу, чертов мальчишка! — желто-зеленые глаза неверяще распахнулись, но мужчина не заметил или сделал вид, прошипев: — И я тебя предупредил! Только попробуй отойти хоть на шаг от всего, что я тебе скажу, или задержаться в Лондоне даже на пять минут! Велю спать — будешь спать, и мне плевать, если у тебя внезапно бессонница! — Даррел… — Я еще не все сказал! — рявкнул он, и Эчизен послушно замолчал. Поняв, что вновь сорвался, мужчина сделал глубокий вдох, насилу успокаиваясь, и беспомощно провел рукой по волосам, прикрыв глаза и медленно выдыхая. Продолжая стоять с закрытыми глазами и застывшей на затылке пятерней, он несколько минут молчал, а после сухо, совершенно по-деловому начал говорить: — Ты не сможешь воспользоваться своим самолетом — это раз. За последний год народ уже привык, что передвигаешься ты в основном на нем, и стоит самолету с логотипом Atobe Corp. во весь борт покинуть токийский аэропорт, не пройдет и пары часов, как все будут стоять на ушах, а в Лондоне тебя встретит толпа взбудораженных журналистов. После такого скандала тебе и возвращаться уже не понадобится — чего бы им ты или я не наплели, пресса с удовольствием переиначит каждое слово, обернув его против тебя. Второе — полетишь с пересадками. Так тебе будет легче перенести смену часовых поясов. И третье. — Даррел открыл глаза и пристально посмотрел на подобравшегося парня. Тот не спускал с менеджера напряженного взгляда и внимательно ловил каждое слово. — На долгое свидание не рассчитывай. Матчи второго круга начнутся во второй половине третьего дня. Ты должен будешь вернуться как можно раньше, чтобы успеть передохнуть, хотя бы немного. А сколько ты пробудешь в Лондоне — семь часов, пять или два — зависит от того, какие я найду билеты. Ты меня понял? Брюнет молча кивнул. — Отлично, — мрачно резюмировал мужчина. — Тогда живо на тренировку! И только попробуй пропустить хоть один мяч — возьму свои слова назад, и черта с два ты куда полетишь! А я пока поищу билеты… — проворчал он, поднимая с пола уроненный планшет, а выпрямившись, увидел, что в гостиной дома Эчизенов остался совершенно один. Младшего отпрыска и след простыл, равно как и его теннисной сумки. «Хотел я, чтобы ты начал, наконец, нормально играть, — сжав планшет в руке, с горечью подумал Даррел. — Да только вот какова она, цена твоего душевного равновесия…».* * *
Обмотавшись шарфом по самый кончик носа, стуча зубами и дрожа, Рема быстрым шагом направлялся к выходу из терминала и только глубже запускал руки в карманы кожаной куртки, пытаясь хоть немного согреться. В пять утра в аэропорту было чертовски холодно и почти безлюдно. Огромные освещенные залы пугали своим одиночеством и тишиной, изредка нарушаемой звуком колес катящихся чемоданов, цокотом каблучков и негромкими голосами, глухим эхом разлетавшимися по залу и вскоре таявшими в вновь застывшем кругом безмолвии. Реме было не по себе. Он помнил шумные и веселые компании, влюбленные парочки, застывшие в объятиях друг друга перед скорой разлукой, тут и там раздававшиеся хлопки, смех, крики, громкие голоса, веселые и строгие, срывающиеся и на разных языках, а эта тишина — она давила, заставляя сердце сжиматься от непонятной тоски и еще быстрее перебирать ногами. А еще было чертовски, чертовски холодно! Рема клацнул зубами и невольно ускорил шаг, едва ли не вылетая на улицу сквозь бесшумно расползшиеся в стороны двери. Изо рта тут же вырвалось маленькое облачко пара. Стараясь не обращать внимания на бьющую тело дрожь, молодой человек окинул цепким взглядом парковку и с трудом подавил желание подпрыгнуть, заметив знакомый Роллс-Ройс. И он чуть ли не бегом поспешил к нему, замечая, как при его приближении распахнулась дверца водителя, а Джозеф поднялся с места и обогнул машину, приветливо открывая дверь. Не успевая толком поздороваться, Рема, стуча зубами, на ходу спросил: — Джозеф, где теплее? — и бросил короткий взгляд на передние сиденья. — В салоне очень тепло, милорд, — заверил его тот и поспешил добавить: — Еще там есть плед, термос с горячим чаем и горячие пирожки Молли. От облегчения брюнет на секунду прикрыл глаза и благодарно кивнул. — Спасибо, — тихо пробормотал он, тут же юркнув в салон. Сбросив сумку и куртку на сиденье напротив, стащив обувь и с ногами забравшись в удобное кресло, он завернулся в теплый плед и просто сидел, не шевелясь. В голове было пусто, словно все мозги застудило насквозь, а виски едва ощутимо покалывало — недобрый знак зарождавшейся мигрени. Джозеф плавно тронулся с места, отъезжая от терминала и покидая огромную территорию Хитроу. Какое-то время Рему еще здорово потряхивало, но недолго. Дрожь постепенно сходила на нет, тело в тепле расслаблялось. А стоило вспомнить о горячем чае и восхитительных пирожках поварихи, как брюнет сглотнул набежавшую слюну и потянулся, пытаясь не выскользнуть из пледа совсем, к корзинке, не замечая в зеркале заднего вида бросаемый на него украдкой взгляд и тщетно скрываемое на дне умудренных жизнью глаз беспокойство. Джозеф не спрашивал ни о чем. Не имел права, да и не очень горел желанием, прекрасно помня разразившийся в последний визит теннисиста скандал. Хозяева ругались и раньше, но никогда милорд Атобе не покидал в гневе собственного особняка, предпочтя коротать ночи в отеле, чем и дальше оставаться под одной крышей со всеми. Слуги не знали причины крупной ссоры, но догадывались, что она оставалась все той же, только на этот раз терпение у хозяина лопнуло совсем, и на скорое примирение рассчитывать не приходилось, а многие переживали, будет ли оно вообще. За столько лет слуги успели прикипеть к златоглазому брюнету, одним своим присутствием вытаскивавшего хозяина из возведенных вокруг себя долгом, моралью и ответственностью ледяных стен и вдыхавшего в застывший в своем величии особняк настоящую жизнь. Тогда, в тот злополучный вечер, стоило милорду Атобе уйти, как юноша поблек, внешне продолжая держаться как обычно, но его выдавали глаза и пролегшие тени под ними. Он не уехал, собрав вещи, сразу, на следующий же день, и это вселяло надежду, что скоро все образуется и встанет на свои места. Но прошла неделя, и молодой человек сорвался в аэропорт, не прощаясь, не отдавая приказов, оставляя слуг в тревожном замешательстве. А на следующий день вернулся милорд. Ничего не спрашивая, прошел прямиком в свой кабинет, на ходу распоряжаясь насчет ужина. Так, словно ничего не произошло. Будто бы жизнь вернулась в прежнюю колею. Да только ничего не встало на свои места, а возведенная вокруг хозяина стена ощущалась почти физически — толще и холоднее. Дни шли размеренно, в обычном распорядке, но что-то было определенно не так, и все это чувствовали. Старались меньше и тише говорить, передвигаться совсем незаметно и бесшумно, практически не попадаясь милорду на глаза. Хотя как можно попасться, когда тот практически не появлялся дома, а с его приходом одиночество особняка и его хозяина чувствовалось лишь острее, заставляя слуг прятаться по своим делам и не раздражать мужчину лишний раз. Джозеф едва слышно вздохнул и вновь бросил в зеркало осторожный взгляд. Вчерашний звонок, раздавшийся в тишине холодных стен, оказался внезапным, но принес с собой радостную весть, однако сейчас, везя насквозь продрогшего теннисиста домой, он не мог до конца поверить собственным глазам, что милорд действительно здесь, в Лондоне, сидит, укутавшись в плед и подогнув ноги под себя, пьет горячий чай, заедая свежими пирожками, а глаза блестят — то ли от тепла, то ли от волнения. А быть может, начал сказываться долгий перелет и смена часовых поясов. Беспокойство снедало его еще несколько долгих минут, пока Роллс-Ройс летел в сторону Лондона по пустому шоссе, оставляя за собой очередной десяток километров. И, наконец, мужчина не удержался, тактично спросив: — Как прошел перелет, милорд? — Хорошо, — кивнул тот, закручивая крышку термоса и убирая его вглубь корзинки. — Удалось несколько часов поспать. И перелет на запад переносится гораздо лучше. «Чем наоборот», — мысленно договорил за него Джозеф, и на языке вновь завертелся вопрос, который он не решался озвучить. Но Эчизен, кажется, прочитал все по глазам и выражению лица и спокойно произнес: — Через восемь часов. Около двенадцати мне нужно быть в аэропорту. Отвезешь? — Да, конечно, — не показав виду, что опешил, мгновенно отозвался тот и чуть запоздало кивнул, а сам начал мысленно прикидывать. Сейчас, без пробок, они доберутся до Белгравии за полчаса, но днем на дорогу может уйти больше часа, и лучше выехать с запасом — чего только стоит выбраться из центра. «В десять? — с сомнением подумал Джозеф, бросив короткий взгляд в зеркало заднего вида, на юношу, что по-прежнему сидел, закутавшись в плед, и смотрел в проносившийся пригород за окном. — Милорд приехал в Лондон на четыре с половиной часа?..». Едва автомобиль остановился возле белокаменного особняка, Рема, не дожидаясь, когда Джозеф привычно распахнет двери, подхватил свою куртку, сумку и выбрался из салона, мгновенно поежившись от забравшегося под рубашку холода. Чувствуя, что тело, разомлевшее в тепле, вновь начинает бить мелкая дрожь в такт стучавшим вискам, он поспешил в дом, в несколько быстрых шагов преодолев чистенькую дорожку, взмыв по широким ступеням и оказавшись подле дверей. Но не успел он занести руку и постучать, как те широко распахнулись перед ним, проливая на крыльцо теплый гостеприимный свет, а Эчизен встретился взглядом с пожилым дворецким. Тот вежливо склонил посеребренную сединой голову и улыбнулся юноше, но не губами — глазами. Поблекшие с возрастом, они смотрели на брюнета тепло и очень по-доброму. — С возвращением, милорд, — произнес мужчина, пропуская теннисиста в дом. — Надеюсь, ваш перелет прошел удачно. — Спасибо, Бернард. Можно сказать и так, — Рема едва заметно поморщился. — Но от аспирина я бы не отказался, — честно признался он, — и чего-нибудь тонизирующего. — Что-нибудь еще? — с готовностью поинтересовался дворецкий, сцепив руки за спиной. — Нет, — забывшись, помотал головой брюнет и тотчас поморщился от стрельнувшей в разы сильнее боли. — Я буду у себя. Атобе еще не просыпался? — Еще нет. — Это хорошо, — пробормотал Рема себе под нос, согласно кивнув, и бросил мельком взгляд на наручные часы. Те не были переведены и все еще лежали в поясе Токио, но дополнительный циферблат всегда показывал время по Гринвичу. «Половина шестого. Полчаса у меня есть». Бернард проводил внимательным взглядом поспешившего наверх юношу, после чего отправился за аптечкой и на кухню, где с половины четвертого утра вовсю хозяйничала повариха, своими шедеврами расточая по первому этажу соблазнительные ароматы праздничного завтрака. Ни для кого из слуг не было секретом, что молодой хозяин приезжает сегодня — стоило болтушкам-горничным подслушать вчера, как дворецкий переговаривает с шофером, передавая, кого следует забрать рано утром из аэропорта, и радостная новость в мгновение ока разлетелась по всему особняку, от охраны до поваров. А узнав, все вздохнули с облегчением и воспрянули духом, втайне надеясь, что теперь все у хозяев снова наладится. Поднявшись на нужный этаж, Рема сбился с шага, проходя мимо спальни Атобе. Замер и с несколько минут топтался возле двери, почти не дыша, словно боясь, будто его можно услышать, а после малодушно сбежал, твердя себе, что еще не время, надо дождаться, когда проснется блондин. А на самом деле, просто боясь встретиться с Атобе лицом к лицу, совершенно не представляя, что делать после того, как тот проснется. Да с чего он вообще взял, что Кейго будет рад его видеть? Они не виделись меньше двух недель, а ощущение, будто прошло два долгих месяца. На какой-то миг показалось, что зря он вообще все это затеял, надо было просто позвонить, когда еще их не разделяли несколько метров и пара дверей. Так было бы… гораздо проще. Возможно, у него перехватывало бы дыхание и пересыхало от волнения в горле, но не дрожали бы колени, как сейчас. И не было этого желания сбежать, спрятаться за ракеткой и мячами на корте, где ты никому ничего не должен, где ты один и как никогда одинок. Просто оставить все, как есть. «Нет!» — стукнув кулаком по холодной плитке, в панике подумал Рема, не замечая бьющих по спине колючих, чуть теплых струй воды. Оказавшись у себя, он быстро скинул одежду и забрался в ванную, надеясь контрастным душем отогнать головную боль и взбодриться, вернуть румянец побледневшим щекам. А стоя под хлестким водопадом, опустив голову и опершись локтями о выложенную плиткой стену, думал лишь о том, что же делать. Он так ждал, не находил себе места и торопил самолет, считая часы и минуты до приземления, а сейчас боялся выйти из комнаты и взглянуть в темно-голубые глаза, не зная, что увидит в них на этот раз. И совершенно не представляя, что сказать. Все когда-то продуманные слова напрочь вылетели из головы, оставив после себя сквозняк и полную растерянность на грани беспомощности. Что вообще положено говорить, если ты виноват? «Прости меня»? Но Рема помнил промелькнувшую сквозь гнев застарелую боль, глухо прозвеневшую в голосе Атобе и тенью проскользнувшую во взгляде, помнил и понимал: этого недостаточно. Одних извинений недостаточно. А что сделать еще, он не знал, с холодной ясностью понимая: свою жизнь ему не изменить. Пока теннис — его профессия, он связан контрактами по рукам и ногам, и Рема уже вовсе не помнил, когда брался за ракетку просто для того, чтобы весело провести время на корте. Казалось, «веселый теннис» остался там, на островах, восемь лет назад, вместе с сейгаковской формой и семпаями, которым всегда можно позвонить, узнать, как дела, что-нибудь рассказать — и невозможно, как прежде, сыграть. Он даже не помнил, когда в последний раз играл вместе с Атобе, а ведь матчи с ним, долгие, изнуряющие, до седьмого пота и обнаженных догола слабостей, были словно панацеей, своим огнем очищавшей жестокий и голый расчет, сжигавшей все стратегии, заставлявшей фантазию играть и взрываться фейерверком — снова, как прежде когда-то… Рема распахнул глаза, выныривая из собственных мыслей. Он все также стоял, облокотившись о стену, а за шиворот и на спину лились прохладные потоки воды. Закрутив вентили, юноша какое-то время ждал, чувствуя, как по телу скатываются тяжелые капли, а внутри по-прежнему царила неуверенность. «Да хватит уже!» — вдруг подстегнула его неожиданно вспыхнувшая злость, и брюнет быстро выбрался из ванной. Резко, раздраженно провел несколько раз полотенцем по волосам, скрывая выражение лица, злясь на самого себя за этот липкий страх в груди. Накинул халат на плечи, повязал, сунул ноги в домашние тапочки и, бросив в зеркало решительный взгляд, скрывая глубоко на дне золотистых глаз всякую трусливую ересь, вышел из ванной, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. На аккуратном столике у окна уже стоял, принесенный Бернардом, бокал, а рядом лежала пачка таблеток. Закинув две штуки, Рема отпил половину цитрусово-имбирного фреша, чуть поморщившись от такого обилия витаминов, но, наученный опытом, знал, что это отлично поможет продержаться до середины дня. Бросил короткий взгляд на часы и обеспокоенно нахмурился — те показывали десять минут седьмого. Атобе наверняка уже встал. Залпов опустошив высокий бокал, с тихим стуком вернув его на пустой стол, Рема достал из дорожной сумки небольшую коробочку, тут же засунув ее в глубокий карман халата, и поспешил в хозяйскую спальню. А перед самими дверями тугая спираль закрутилась в животе, и что-то екнуло в груди, едва пальцы обхватили изогнутую ручку. И Эчизен застыл, неожиданно не в силах повернуть ее вниз. В памяти, как назло, ярко вспыхнул разразившийся в этой спальне скандал. И протянувшиеся за ним дни, когда часам был потерян счет. Двенадцать дней как два месяца. Ледяная тишина на проводе и внутри. Рема судорожно вздохнул, крепко стиснув потеплевший металл. Он знал, что за страх поселился внутри — страх, что это воспоминание останется последним в стенах этой комнаты. Или, возможно, нет, если он все-таки зайдет внутрь. И Эчизен толкнул дверь вперед. Распущенные портьеры, наглухо закрывшие французские окна, теплый свет дорогих сияющих люстр, смятая постель и шум воды за дальней дверью — Рема тихонько выдохнул, каждой клеточкой чувствуя, как все это время был напряжен. Плечи неосознанно опустились, и он увереннее пересек роскошную спальню, в шаге остановившись перед нужной дверью. Он раздумывал всего пару секунд, а затем пальцы уверенно легли на ручку, тут же оттянув вниз, и юноша проскользнул в объятую паром ванную, в последний момент скинув с себя тапочки и халат. А там… у него в который раз захватило дух. В углу встроенной душевой, отделенном стеклянной перегородкой, в клубах пара, спиной к нему, стоял Атобе и размеренными, массирующими движениями намыливал потемневшие от воды волосы, чуть наклонив голову вперед. Часть пены скатывалась по затылку вниз, скользя между разведенных лопаток по четкой линии позвонков и пропадая в расщелине меж упругих ягодиц, падала на сильные плечи, срываясь с крепких, красиво обрисованных бицепсов на бока, и сбегала ниже, оставляя мыльный след на узких бедрах и подтянутых икрах. У Ремы сбилось дыхание, и он чувствовал, как сладко заныло в паху. Подушечки пальцев болезненно закололо от желания провести огрубевшими, мозолистыми ладонями по влажной алебастровой коже, собирая остатки пены, впиться в эту широкую спину ногтями, оставляя в оргазме розоватые полосы. А губы начало жечь от нестерпимой жажды поцелуев — ухоженных рук, стальных кубиков пресса, гладкого торса, чувствительной шеи, гордо вскинутого подбородка и любимых губ, что дарили ему безумие, страсть, свою любовь и всю нежность, от которой перехватывало дыхание и что-то щемило в груди. Почти не дыша, Рема медленно, неосознанно-кошачьей походкой направился к просторному углу душевой, не сводя с блондина заворожено-горящего взгляда. Как Атобе отошел на пару шагов, вставая под хлещущий с потолка водопад, и запрокинул голову назад, помогая руками смыть с волос шампунь, как горячие струи, лаская, омывают красивое тело, податливо повторяя каждый изгиб, как остатки пены сбегают по длинным стройным ногам вниз, теряясь в мыльном ворохе. Расслабленный, с закрытыми глазами, чуть приоткрытыми губами и запрокинутой назад головой — Эчизен жадно впитывал каждую черточку любимого лица, не заметив, как машинально облизал губы. Он остановился совсем рядом, когда Атобе, промыв волосы, развернулся, выходя из-под хлесткого потока воды, и открыл глаза. Задумчивый, погруженный в себя взгляд был устремлен прямо перед собой и неосознанно упал на замершего перед блондином Эчизена. С несколько секунд теннисист, не дыша, смотрел в темно-голубые глаза, видя, как медленно возвращается к ним осмысленное выражение. Шум воды заглушал стук в висках. От стоявшего пара волосы прилипли к коже и несколько капель скатились по шее. Напряженно застывший, словно перед прыжком, Рема не сводил взгляда с Атобе, а тот спокойно смотрел на него. Секунды слились в вечность под звуки льющейся воды. Эчизен обвел языком губы, остро чувствуя, как пересохло во рту. Не разрывая взглядов, Кейго, не глядя, взял со стойки гель для душа, подцепил, походя, мочалку и продолжил смотреть на брюнета из-под полуопущенных ресниц, с четким щелчком крышки переворачивая флакон. Шагнув в душевую, Рема перехватил мужчину за запястье. Тот смерил его нечитаемым взглядом и, ничего не говоря, позволил забрать все из рук. Опустив глаза, не в силах больше выносить этот спокойный взгляд, когда у самого все пылает внутри и хочется в голос стонать, Эчизен щедро вылил на мочалку ароматный гель и, взбив пару раз, отставив флакон, осторожно прикоснулся к груди. Поначалу робкие движения постепенно стали смелее, мочалка послушно скользила по широким плечам, соблазнительному разлету ключиц, развитой груди, опускаясь все ниже. В какой-то момент Рема, сам не заметив, в поисках опоры положил руку блондину на бок и внимательно, даже сосредоточенно проводил по кубикам пресса, стараясь не думать ни о чем. А в голову, как назло, настойчиво лезли мысли о том, как близко они друг к другу, как горяча кожа под пальцами, как дыхание давно сбилось и приходится дышать через раз, как в паху все болезненно-сладко свело, а скулы окрасились предательским румянцем, словно ему пятнадцать, а не двадцать два. Он развернул Атобе к себе спиной, отчасти желая, чтобы тот не видел выражения его лица, и мочалка неожиданно вылетела из рук. Тихо чертыхнувшись под нос, Рема не стал поднимать ее, а выдавил гель себе на ладони, а взбив, на какое-то мгновение замешкался, посмотрев на широкую спину перед собой. Сглотнул. И, запоздав, медленно опустил руки на плечи, чтобы тут же остановиться, прикрыв глаза, наслаждаясь гладкостью кожи и ощущением твердых мышц под ладонями. С губ слетел судорожный вздох. Руки начали осторожно вести по телу, неспешно опускаясь вниз, обвели крылья лопаток, бока, поднялись двумя пальцами по линии позвонков к плечам и скользнули до локтей, плавно поднявшись обратно, а оттуда снова вниз. Рема сам не заметил, как процесс захватил его, а руки и пальцы самозабвенно колдуют, наизусть помня все чувствительные места и наперед зная, где надавить сильнее, вызывая тихий чувственный стон, а где приласкать так, чтобы сбилось и потяжелело дыхание. Опускаясь все ниже, чуть надавив на крестец и нежно огладив упругие половинки ягодиц, ладони вспорхнули выше, перебегая по бокам на грудь, и Рема прижался к блондину всем телом, обнимая со спины, проводя по кубикам пресса, бесследно царапая подушечками пальцев и лениво размазывая гель. Пока знакомой хваткой его не перехватили за запястье и, крепко сжав, не направили резко вниз, к паху, опуская на возбужденный член. Эчизен невольно улыбнулся, спрятав за подрагивающими веками самодовольно вспыхнувший взгляд. Пальцы мгновенно обвились кольцом вокруг напряженного ствола и скользнули вверх-вниз, вырывая из груди Атобе редкий стон. Улыбка стала шире, и в глазах промелькнуло лукавое выражение. Поднырнув под чужой рукой и попав под водопад, Рема опустился перед Кейго на колени, обхватил руками за бедра и, запрокинув голову назад, утонул в потемневших до черной синевы глазах, не замечая, как с потолка на волосы, плечи и спину льется горячий поток, скатываясь на грудь и плоский живот. От желания, горевшего во взгляде, трепетало все тело и сладко ныло внутри, хотелось прикоснуться к себе, обхватить истекающий смазкой член и яростно скользить по всей длине, давая желанную разрядку, но в сощурившихся, горевших темным огнем любимых глазах ясно читалось предупреждение: «Только попробуй». Ухмыльнувшись, Рема невесомо пробежался подушечками пальцев по длинным ногам, погладил чувствительное местечко под коленкой, слегка пощекотав, очертил подтянутые икры, а опустившись до щиколоток, нарочито медленно начал подниматься ладонями вверх, упираясь пальцами и оставляя невидимые полосы, пока руки вновь не легли на стройные бедра. Бросив наверх плутоватый взгляд, Рема облизал губы, увлажняя, и подался вперед. Опершись о стену впереди и закрывая брюнета собой от потоков воды, Атобе шире расставил ноги, чувствуя, как на спину льется горячий, расслабляющий водопад, а спереди Эчизен покрывает внутреннюю сторону бедер тягуче-нежными поцелуями, заставляя все в паху поджиматься в сладостном ожидании. Но мелкий паршивец нарочно тянул время, обходя изнывающий член стороной. Он расцеловал нежную кожу бедер, рисуя узоры кончиком языка, медленно поднялся воздушными поцелуями выше, к паху, ненавязчиво проводя ладонями по ногам, чувствуя, как по телу любовника проходит едва заметная дрожь. Атобе тяжело и прерывисто дышал и едва сдержал стон, когда шаловливый язык лизнул сжавшиеся в предвкушении яйца. С губ сорвался глубокий судорожный вздох, трепещущие веки опустились, скрывая за ними плещущийся в глазах огонь. А Эчизен, этот чертов засранец, бесстыдно продолжал, заставляя воздух вокруг блондина искрить от напряжения. Теребил яички языком, обхватывал жадными губами, нежно целовал. А блудливые руки порхали по ногам, сжимая, лаская, пробегая подушечками пальцев по особо чувствительным местам, пуская по разгоряченному телу одну возбужденную дрожь за другой. — Мм... — Атобе хрипло застонал, цепляясь пальцами за плитку, когда влажные губы обхватили изнывающий член, и машинально толкнулся бедрами в шелковистую глубину. Хотелось схватить мальчишку за волосы и как следует трахнуть в этот совершенно потрясающий рот, но пальцы только сжались в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. А Эчизен вбирал пульсирующую плоть, ласкал языком, выписывая немыслимые узоры, обхватывал у основания сильными пальцами и нежно проводил вверх-вниз, то быстрее, то медленнее, заставляя Атобе терять крупицы самообладания и сквозь зубы стонать. Рема выпускал член изо рта и обводил нежную головку языком, спускался влажной дорожкой по напряженному стволу вниз и поднимался вверх, вновь заглатывая возбужденную плоть и помогая себе рукой. А Кейго рвано и тяжело дышал, не замечая льющийся на спину горячий поток, смотрел горящим взглядом из-под полуопущенных век вниз и готов был кончить от одного только вида темноволосой макушки, ритмично двигавшейся между его широко расставленных ног, но чертов мальчишка не давал, перехватив член у самого основания. Издевался, дозировано цедя острое, сумасшедшее удовольствие, своими мягкими губами, языком, бесстыдным горячим ртом и шаловливыми руками подводя к краю бессчетное количество раз, — и безжалостно останавливал за миг до взрыва, не давая сорваться с острия. Стук крови в ушах перекрывал шум воды. Весь мир сосредоточился на припухших губах, все быстрее скользивших по пульсировавшему члену. Атобе сам не заметил, когда закусил губу и запрокинул голову назад, подставляя лицо под струи воды, как вскидывал бедра и толкался навстречу жаркому рту, желая достигнуть разрядки. Быстрее, быстрее, еще глубже!.. Неожиданно Рема отпустил основание, и Кейго, задохнувшись на миг, машинально подался вперед, с силой упершись кулаками в стену, и тут же сорвался. Вода капала с мокрых волос, и горячие струи срывались с потолка на затылок, сбегая по спине и пропадая в ложбинке между ягодиц, но Атобе ничего не замечал. Тяжело прерывисто дышал и сильнее толкался в горячий рот, один раз, второй, пока тело не сотрясла крупная дрожь, пройдясь от затылка до самых пят, и он не испустил полный удовольствия стон, с наслаждением прикрыв глаза. Проглотив все до капли, Эчизен выпустил член изо рта и, напоследок нежно поцеловав головку, откинулся назад, пытаясь отдышаться. Губы припухли и горели огнем, горло саднило, а во рту ощущался солоноватый привкус семени, но ему было хорошо. Во всем теле царила приятная расслабленность, растекаясь по ногам и лишая малейшего желания двигаться с места. Хотелось сидеть вот так, прислонившись спиной к холодной плитке, слушать шум воды, закрыв глаза, и ощущать, как его тело омывает горячий водопад. Он кончил, не притрагиваясь к себе, и даже, кажется, почти одновременно с Кейго. Это были несколько восхитительных минут, в которые они забыли обо всем, кроме чистого удовольствия, и теперь Рема отчаянно надеялся, чтобы это перемирие между ними — оно не было случайным, чтобы они вышли из душевой, вернулись в спальню, и их отношения, полные любви, продолжились, возвращая все на свои места. Разразившийся между ними скандал в эти мгновения казался таким далеким, будто призрак из прошлой жизни, и почти стерся из памяти, и Рема как никогда хотел, чтобы это действительно было так. Разом все стихло, и брюнет невольно вздрогнул. С потолка перестала литься вода, своим шумом заглушавшая тяжелое дыхание, хриплые стоны, стук в висках и нескончаемый ворох мыслей, что выбивал с небес в реальность, возвращая туда, где они есть. Дыхание выровнялось, грудь мерно вздымалась и опускалась вниз, и Рема открыл глаза, невидяще уставившись на ноги, не помня, когда одну из них подтянул к груди. Он смотрел вперед, медлил, тщетно собираясь с мыслями, и, наконец, запрокинул голову назад, упираясь затылком в стену. Взгляд отрешенно и не спеша поднялся по стоявшему перед юношей блондину, пока не встретился с внимательно изучавшим его темно-голубым взором. И в оливковых глазах замерла, заглушив секундный радостный всплеск, тень настороженности. Атмосфера неуловимо изменилась, Рема это чувствовал и неосознанно напрягся, совершенно не представляя, каков будет следующий шаг — и не его. Он почти не дышал и только смотрел на мужчину снизу вверх, где-то на периферии сознания ощущая влажной кожей холод сырого пола и мокрой плитки за спиной. Все внутри поджалось в ожидании непонятно чего, и Эчизен не обращал внимания ни на что, кроме Атобе, пристально наблюдая, как тот опустился перед ним на корточки и подался ближе, упершись коленом в пол, как протянул руку вперед и медленно огладил костяшками пальцев щеку. — Замерзнешь, — тихо произнес он, а изящные пальцы продолжали невесомо водить по коже, очерчивая линию скул, отводя влажные пряди волос, касаясь чувствительного места за ушком и легко соскальзывая ниже. Реме показалось, он вовсе перестал дышать, когда Атобе обнял его ладонью за шею и, проведя ласково большим пальцем по взволнованно дернувшемуся кадыку, решительно потянул на себя. Эчизен тут же подался вперед, отлипая от стены, крепко обвивая блондина руками за шею и прижимаясь к обнаженному торсу своим, чувствуя, как по коже мурашками пробегается жар чужого тела. Жаждущие губы нашли чужие, проникая языком в призывно приоткрытый рот, целуя пьяно, жадно, отчаянно. Ладонь соскользнула с шеи и провела по узкой спине, по-хозяйски ложась на маленькую упругую задницу, сжимая, поглаживая, очерчивая невесомо крестец и проникая в ложбинку между ягодиц. Рема крепче сжал блондина в объятиях, приникая еще теснее, и нетерпеливо заелозил по полу, желая, чтобы сильные пальцы опустились ниже, коснулись тугого колечка мышц, властно проникая внутрь. Дыхание сбилось к чертям, потерявшись в голодных поцелуях, все тело трясло от жажды отдаться, плавясь в нежных руках, растворяясь в сильных толчках, срывая голос от громких стонов и сходя с ума от охватывавшего все тело огня. Поцелуи становились все жестче, хватка пальцев сильнее, а желание невыносимым, и Рема, глотая воздух, непрестанно шептал: — Кейго… Кейго… хочу… А Атобе требовательно целовал его, проникая языком глубоко в рот, покрывал шею жадными поцелуями, впиваясь губами, кусая зубами, проводя по ярким следам языком. Эчизен чувствовал, как ему в пресс упирается твердая плоть, и поерзал немного, вырывая из груди любовника глухой стон. Оторвавшись от сладких губ и тяжело дыша, Кейго шлепнул его по ягодицам, хрипло прошептав: — Развернись. Рема с готовностью повернулся спиной, встав на колени, и прогнулся в пояснице, упираясь щекой и ладонями в стену. От затылка до пят пролетела возбужденная дрожь, едва Атобе обхватил его за бедра, шире разводя в стороны. С губ слетало сорванное дыхание, грудь часто-часто вздымалась, касаясь холодных плит. Прикрыв глаза, Эчизен наслаждался властными прикосновениями и глухо застонал, когда пальцы, смазанные чем-то вязким, проникли внутрь. Сначала один, затем второй, третий, и он, подхватив темп, только подавался назад, выгибаясь, насаживаясь резво и молча всем телом крича: «Глубже! Быстрее! Резче!». Слыша каждый крик, Атобе только сильнее трахал его пальцами, другой рукой крепко обхватив за бедро и впиваясь в кожу до синяков. Неожиданно внутри стало пусто, и Рема приподнял веки, тяжело прерывисто дыша, а в следующий миг томно застонал, одним сильным толчком придавленный к холодным плиткам. Вцепившись в узкие бедра, не давая перевести дух, Кейго начал с остервенением вбиваться в горячее податливое тело, с трудом сдерживая стоны, а брюнет только подмахивал, цепляясь ногтями за стену, раздирая колени об пол, сжимая судорожно пальцы, и, кусая губы, сладко стонал. Это был яркий сумасшедший секс, жаркий, голодный, отчаянный, подводящий к краю и безжалостно толкающий в самую бездну, в полете выбивающий весь дух, швыряющий на шипы острого, сводящего с ума удовольствия, а спустя вечность с долгими, протяжными стонами в унисон воскрешающий на нежных волнах. Эчизен вжался грудью в плитку, пытаясь перевести дыхание и едва стоя на ослабевших, разъезжающихся в стороны ногах. Под дрожащими веками еще играли яркие всполохи, а кожа горела от ненасытных прикосновений, разливая по всему телу вслед за уютной негой приятное тепло. Хотелось сползти на холодный пол, но навалившийся сверху Атобе придавил к стене, не давая двинуться с места, и Рема только удовлетворенно вздохнул, ощущая, что блондин все еще внутри него. Было абсолютно, невероятно хорошо, и теннисист, не сдержавшись, тихонько хихикнул, почувствовав, как крылья лопаток начали покрывать легкими, воздушными поцелуями, как провели языком по линии позвонков, собирая капельки пота, как нежно поцеловали в основание шеи, пуская по спине сладкую дрожь и вырывая из груди короткий полувздох-полустон: — Кейго… А Атобе, не переставая покрывать чувствительную шею тягуче-нежными поцелуями, медленно провел руками по гибкому тренированному телу, по бокам поднимаясь к плечам, скользя по предплечьям вниз, и накрыл ладони, переплетая пальцы. Рема судорожно вздохнул, чувствуя, как под ребрами вместе с ласковым, согревающим теплом расползается, сдавливая горло и перехватывая дыхание, щемящая нежность. Они стояли так несколько волшебных, бесконечно долгих минут, слушая, как выравнивается чужое дыхание и успокаивается бешено колотящееся сердце, наслаждаясь теплом слитых воедино тел и чувствуя, как обезоруживающая слабость постепенно проходит, наполняя мышцы прежней силой. Кейго поцеловал его за ухом, заставляя невольно хихикнуть снова, и выскользнул из тесного жаркого нутра, поднимаясь на ноги и оставляя после себя неприятное, царапающее чувство опустошенности. Но все мысли вдруг вылетели из головы, а Эчизен неожиданно вспыхнул, остро ощутив, как из него потекла теплая сперма, спускаясь по внутренней стороне бедер и щекоча. Тихо щелкнул переключатель, и с потолка, чуть погодя, полилась вода, с каждой секундой нагреваясь и усиливая напор. Рема повернул голову на бок и, увидев протянутую руку, недолго думая, вложил в нее свою ладонь. Атобе тут же поднял его на ноги и обнял за талию, крепко удерживая на месте. А потом, не позволив Реме взять в руки ни мочалку, ни гель, сам начал его мыть, и в действиях его не было никакого соблазна — только нежная ласка. Упершись мужчине ладонями в плечи, Эчизен закрыл глаза, отдаваясь в любимые руки и полностью расслабившись под шум воды. Он настолько потерялся в осторожных прикосновениях Кейго, что не сразу заметил, когда был выключен душ, а его, поймав за руку, вывели из душевой. Рема открыл глаза и тут же закрыл, машинально наклонив голову вперед — блондин накинул ему на волосы полотенце и начал сушить, взъерошивая и собирая с темных прядей остатки влаги, а после, замотав юношу в огромное банное полотенце, начал вытираться сам. Эчизен ничего не мог с собой поделать: уголки рта сами собой приподнимались, растягивая губы в пленительно-сытой улыбке. А поймав взгляд Атобе, юноша только шире улыбнулся, получив в ответ довольный хмык и многозначительный взгляд. — Я с тобой еще не закончил, — с возбуждающей хрипотцой в низком голосе пообещал блондин. Рема лениво ухмыльнулся, довольно прищурившись. — Тогда нам нужен завтрак. — Отличная мысль. Вот и займись. Закатив глаза, Эчизен передернул плечами и прямо в полотенце вышел из ванной в спальню. Во всем теле царила невероятная легкость, и будто мириады бабочек парили в животе, опьяняя, позволяя раскрыть невидимые до этого крылья за спиной, а с губ не сходила совершенно счастливая улыбка, отражаясь в сияющих золотом глазах. Рема переговорил с Бернардом, весь светясь и даже шутя, а дворецкий, сцепив руки за спиной, внимательно его выслушал, делая вид, что не происходит ничего странного, а такое состояние весьма обычно для младшего хозяина, не говоря уже о его более чем повседневном виде в одном полотенце и босиком. Как всегда сурово сжатые в одну линию губы не давали повода задуматься, что что-то не так, и только искрящиеся добрым весельем поблекшие с возрастом глаза могли навести на нужную мысль. Но Рема был слишком счастлив, чтобы подмечать такие детали, а стоило закрыть за дворецким дверь и развернуться, как его губы поймали в жадном поцелуе, сильные руки сжали плечи и спустились вниз, срывая с тела полотенце, а все мысли вместе со временем напрочь вылетели из головы…* * *
Эчизен нежился в мягкой постели, положив голову на плечо Кейго, обняв поперек торса и закинув на него ногу, и тихо улыбался, ловя мурашки от того, как блондин лениво водил костяшками пальцев по его плечу. В спальне витали ароматы вкуснейших блюд, свежих фруктов, сладостей и шампанского, слегка перебивая возбуждающий запах секса, и было восхитительно хорошо. Двигаться не хотелось, ничего не хотелось, тем более вылезать из роскошной постели, в это утро ставшей их маленьким раем. Снова. Слегка нахмурившись, Рема бросил короткий взгляд на часы и похолодел, не поверив своим глазам. И это не укрылось от Атобе. — Что такое, любовь моя? — тихо спросил он, касаясь губами волос и целуя в макушку. Словно не слыша, брюнет лихорадочно просчитывал варианты, не в силах теперь думать о чем-либо еще. Уже перевалило за половину десятого! — Рема? — сжав оголенное плечо, настойчиво повторил Кейго и обхватил пальцами волевой подбородок, приподнимая и заставляя посмотреть на себя. Но Эчизен неожиданно отвел взгляд. Атмосфера вмиг изменилась, растеряв прежнюю легкость, и потребовалось всего несколько секунд, прежде чем в спальне воцарилась гнетущая тишина. Рема почувствовал, как Атобе рядом с ним напрягся, а следом прозвучал холодный голос: — Ты не остаешься. Он прикрыл на мгновение глаза, скрывая осевшую в них вину, и промолчал. Не услышав ничего в ответ, мужчина отнял руку с его плеча. — Ничего не изменилось, — рывком садясь на постели, процедил он, еле сдерживая злость. — Ни-че-го! — Подожди… Кейго, подожди! — Все тело противилось резким движениям, и поясница болела после такого количества раз, но Рема, перепугавшись, что сейчас блондин снова уйдет, как тогда, и все станет лишь хуже, резко подорвался с места и прильнул к Атобе, обняв его со спины и не давая уйти. — Пожалуйста… — тихо прошептал он, крепче сжимая в объятиях, боясь, что Кейго действительно сейчас встанет и уйдет. Уйдет навсегда. — Дай мне еще один шанс. Я знаю, что виноват перед тобой. И того, что было, уже не изменить. Но дай мне еще несколько недель, пока не завершится сезон. Мне нужно закончить его, я не могу сейчас бросить все. Я… — Рема облизал губы, перевел дыхание, и шепот, кажется, стал еще тише: — Еще несколько недель. А потом я вернусь, и все будет иначе. Я изменю свое расписание на следующий год, буду меньше ездить и больше бывать дома. Оставлю только самое важное. Пожалуйста, Кейго… — он уткнулся лбом между лопатками, а сердце испуганно отбивало чечетку, эхом отдававшуюся в висках. — Дай мне этот шанс. Эчизен чувствовал, как Атобе в его объятиях немного расслабился, но сам был напряжен, как натянутая струна, замерев в ожидании. Несколько минут они сидели в тишине, а из воздуха медленно исчезал горький привкус отчаяния. Наконец, Кейго вздохнул и положил ладонь на крепко сцепившиеся поперек его торса руки, ласково проведя по напряженно переплетенным в замок пальцам, и негромко произнес: — Ты не сказал главного. Рема судорожно выдохнул, не помня, как задержал дыхание. И слова, что не так давно жгли горло и не желали срываться с языка, слетели неожиданно легко. — Прости меня, — искренне и тихо пробормотал он. Ему показалось, или Атобе хмыкнул? — Похвально. Прощаю. Но я имел в виду не это. Юноша недоуменно изогнул бровь и начал быстро перебирать в памяти, что еще он не сказал. — С днем рождения? — не очень уверенно произнес он. А теперь блондин совершенно точно фыркнул. Высвободившись из объятий, он повернулся к Эчизену, сел, подогнув одну ногу под себя и упершись рукой в постель, и посмотрел на него своим насмешливым, чуть прищуренным взглядом. — Обошлись бы уже и без этого, — сухо прокомментировал он, — но спасибо. Есть еще что-нибудь, что ты хотел бы мне сказать? — с иронией поинтересовался он, издевательски вскинув ухоженную бровь. Эчизен опешил и воззрился непонимающе, лихорадочно размышляя. Мысли стремительно проносились друг за другом, но то была сущая ерунда, и тут вдруг щелкнуло что-то, тотчас расставляя все по своим местам, и Рема расслабился, слегка улыбнувшись. Руки легли на плечи, кольцом обвивая за шею, и, подавшись вплотную, глядя в темно-голубые глаза, юноша тихо произнес: — Я люблю тебя, Атобе Кейго. — Что, даже не Обезьяний король? — самодовольно ухмыльнулся тот. — Вот это другой разговор, — на несколько тонов ниже промурлыкал он и, повалив теннисиста на постель, крепко поцеловал. — И я люблю тебя, — оторвавшись на миг, прошептал Атобе в самые губы. Улыбнувшись, Рема неожиданно выскользнул из-под него и поднялся с постели. — У меня кое-что есть для тебя. — Хм? — вопросительно изогнув бровь, протянул блондин и перекатился на спину, приподнявшись на локтях и провожая ласкающим взглядом длинные стройные ноги и аппетитную задницу. — Если ты решил подарить мне стриптиз, то учти: я требую полное представление по высшему классу, с сексуальной одеждой и соответствующей музыкой. Хотя, зная твой паршивый вкус, и то и другое мне лучше выбрать самому, — тонко очерченные губы растянулись в ленивой ухмылке. — Видишь, мы только что решили, что делать с твоим подарком на Рождество. Присев на корточки, Эчизен рылся в карманах валявшегося возле ванной халата, но на последних словах Атобе оторвался, поднял на него заинтересованный взгляд и самодовольно ухмыльнулся. — Целую неделю до Рождества будешь звать меня Рема-сама. Темно-голубые глаза предупреждающе сузились, и Кейго ласково спросил: — А ты не обнаглел, радость моя? Рема лишь фыркнул в ответ и, достав наконец, что хотел, поднялся на ноги. Пряча подарок за спиной, он забрался на постель, сел мужчине на ноги, обхватив коленями бедра, и, низко склонившись, заверил заговорщицким шепотом: — Это я еще скромный, — и, почти коснувшись чужих губ, опаляя теплым дыханием, в последний момент отстранился. Атобе подался было за ним, но, поймав шкодливо сверкнувший взгляд кошачьих глаз, остановился и хмыкнул неопределенно, после чего расслабленно откинулся назад на подушки. — Будем считать, что намек твой я понял, а интрига удалась, и я весь в предвкушении. Показывай давай, что там прячешь. Время уходит, а тебе скоро улетать, я правильно понимаю? Рема недовольно цыкнул, поморщившись, и невольно бросил беглый взгляд на часы. Умел Кейго испортить момент, ничего не скажешь, но брюнет только прикусил язык, сдерживая себя от необдуманных слов. Сейчас это было лишним, как и царившая вокруг них шутливо-беспечная атмосфера. Он глубоко вздохнул, внутренне настраиваясь, словно перед важным матчем. Взгляд его стал серьезнее, и Атобе почувствовал эту перемену еще до того, как встретился с пристально взглянувшими на него золотистыми глазами. Отдавая любовнику должное, Кейго ответил ему внимательным, без тени усмешки взглядом, а Рема помедлил еще немного, словно собираясь с духом в последние секунды, и наконец протянул ему стиснутую в ладони небольшую, обтянутую пурпурным бархатом и красиво перевязанную золотистой лентой, коробочку. Опираясь локтями на подушки позади себя, мужчина скользнул взглядом к подарку, поднялся снова вверх, заглянув в серьезное выражение лица напротив, и сел на постели, в одно мгновение сокращая расстояние между ними до нескольких сантиметров. Изящные, аристократически бледные пальцы обхватили бархатную коробочку, мягко забирая ее из мозолистой, покрытой бронзовым загаром ладони. Не произнося ни слова, Атобе открыл подарок, и вместе с глухим, едва уловимым стуком Рема глубоко вдохнул, тут же затаив дыхание и не сводя с мужчины пристального, с нотками волнения на дне красивых глаз, взгляда. Он заказал его давно, не пощадив ни времени на поиск лучших мастеров, ни средств на их услуги и материалы. Все было сделано в срок и даже лучше, чем ожидалось, и все же… Эчизен сжал в руках одеяло. А Кейго застыл, не в силах отвести с бархатной подушечки широко распахнутых глаз. В самом центре, утопленная в аккуратном разрезе, в мягком свете дорогих люстр переливалась, сияя строгой красотой, элегантная платиновая печатка. Мерцали холодным блеском капельки роскошных сапфиров, переплетаясь друг с другом и изящной, витиеватой дорожкой рассекая плоскую поверхность по диагонали, а вдоль нее и в уголках прямоугольной площадки сверкали сияющей россыпью бриллианты, своей утонченной красотой завораживая взгляд. Атобе медленно провел подушечкой пальца по поверхности, ощущая чуть выступающую огранку темно-синих сапфиров, и поднял взгляд. — И как только, — хрипло прошептал он, смотря Эчизену в глаза, — тебе удается удивлять меня снова и снова, мелкий паршивец?! Рема облегченно выдохнул, плечи расслабленно опустились. — Я ожидал немного других слов, но пожалуйста, — уголки губ приподнялись в слабой улыбке, и взгляд, напряженный, взволнованный, смягчился, согревая своим теплом. — С днем рождения, Кейго. Но блондин неожиданно протянул коробочку ему назад и в ответ на недоуменно-нахмуренный взгляд вопросительно скинул брови. — По-твоему, я сам должен надевать его, а-а? Помедлив, Эчизен взял подарок и с несколько секунд смотрел на кольцо, будто бы размышляя о чем-то. В какой-то момент лицо его просветлело, и беспокойная морщинка исчезла со лба. Признаться, Рема не думал, что дело примет такой оборот, но теперь был даже рад, что Кейго не стал доставать печатку сам, а значит, не увидит выгравированных изнутри слов. Как-нибудь потом и не в его присутствии, наедине с самим собой. Сейчас Рема был слишком смущен. Он достал кольцо и отложил коробочку в сторону, взял мужчину за левую руку и, остановившись на этом, поднял на Атобе ожидающий взгляд. А Кейго тихо усмехнулся, самодовольно сузив темно-голубые глаза. — Смелее, — с соблазнительной хрипотцой промурлыкал он. — Я ведь знаю, куда ты хочешь одеть его. Я жду. Эчизен фыркнул, чувствуя, как скулы окрашиваются предательским румянцем, но ничего не сказал и только затаил невольно дыхание, надевая печатку на безымянный палец. Та села идеально, а драгоценные камни сверкали в ярком свете под стать обманчиво-холодным глазам, приковывая взгляд. — Согласен, — прошептал Кейго, переплетая свои пальцы с чужими, золотисто-бронзовыми, крепко обхватывая ладонь, а после накрыл припухшие губы жадным поцелуем, скрепляя витавшее в воздухе молчаливое предложение, и повалил Рему на постель, мгновенно подминая под себя. Нежный и податливый, брюнет с готовностью откликался на каждое действие, отвечая всем телом, и счастливо улыбался сквозь поцелуи, чувствуя, как невероятно легко и тепло внутри и нет больше горького, болезненно охватывавшего отчаяния. — Знаешь, — оторвавшись от мягких губ, ухмыльнулся Атобе, — я буду только рад, если ты почаще будешь заявлять на меня свои права. — Эй, — нахмурился тот и ощутимо ткнул мужчину в бок. — Тш-ш, — прошептал он и нежно поцеловал. — Не ревнуй. Я весь твой. — То-то же, — проворчал Эчизен, вызвав в ответ тихий смех, бросил взгляд на часы и вздохнул. Как ни хотелось поваляться в постели еще немного, наслаждаясь собственным маленьким раем, а время поджимало. — Мне пора собираться, — тихо произнес он. — Во сколько назначен твой вылет? — В половину второго. Мне нужно прибыть заранее, за час-полтора. — Что? — Атобе замер. — Только не говори мне, — пугающе тихо произнес он, неожиданно больно впиваясь пальцами в плечи брюнета, — что ты нарушил данное мне обещание. А-а?! — Ауч! — поморщился тот и попытался вывернуться, но тщетно. — Это вынужденная мера. Мне пришлось лететь рейсовым самолетом, чтобы не привлекать внимание. — Идиот! А так ты внимание не привлекаешь, хочешь сказать? И сколько раз я тебе говорил не летать рейсовыми! Мало было?! — Там ко мне хотя бы никто не приглядывается. Увы, я не такой заметный, как целый самолет, — огрызнулся Эчизен в ответ. — И не надо мне снова нотаций! Правда, Кейго. У меня просто не оставалось другого выхода. Мужчина глубоко вздохнул. — Чтобы в первый и последний раз, — велел он. — Иначе привяжу, и будешь летать только со мной! — Да-а? — с интересом посмотрел на него теннисист и довольно ухмыльнулся. — Даже не рассчитывай, — остудил Атобе его пыл. — Только со мной — и только туда, куда нужно мне. — Тц, — Рема недовольно поморщился. — И не цыкай мне тут. И давай тогда вылезать из постели и собираться. Надо будет сказать Молли, чтобы собрала что-нибудь в дорогу, раз мы не успеваем отобедать дома. Эчизен непонимающе нахмурился. — Мы? — Ты должен быть счастлив, — наставительно произнес Атобе и, погладив юношу по загорелой шее, поднялся с постели, в своей роскошной наготе направившись к гардеробной. — Я подумал и решил изменить свое расписание. Нельзя, чтобы ты заскучал по дороге в аэропорт и до самой посадки томно вздыхал, вспоминая все, что сегодня было. А я, так и быть, проведу это время с тобой. Эчизен приподнялся на локтях и недоуменно проводил его взглядом — Кейго вот уже несколько лет не встречал его в аэропорту и не провожал, оставляя все нежности, непременно перетекавшие в горизонтальную плоскость, на территории особняка. Он был удивлен, но приятно и сейчас едва сдерживал подрагивающие в счастливой улыбке уголки губ, думая лишь об одном. У них есть еще немного времени, чтобы побыть вдвоем.* * *
Они добрались до Хитроу быстрее, чем ожидал Джозеф. Припаркованный в стороне от автобусов, кэбов и оставленных на платной парковке машин, лимузин не попадал под внимание спешащих с чемоданами людей, теряясь в тени навеса. И можно было спокойно провести оставшиеся несколько минут наедине. Перекинув через Атобе ноги, Рема положил голову ему на плечо и тесно прижался к боку, чувствуя, как мужчина обнимает его, забравшись под теплый свитер и касаясь разгоряченной кожи холодными пальцами, а другой рукой медленно проводит по обтянутым джинсами ногам. Чем ближе они подъезжали к аэропорту, тем нежнее становились ласки, а все разговоры незаметно стихли. Они просто сидели, обнявшись, почти не слыша, как совсем рядом садятся и взмывают самолеты, пропадая в бесконечных небесах, улетают за тысячи километров, пересекая океан и сушу и прорываясь через часовые пояса. Выходить из машины не хотелось. Возвращаться в Японию не хотелось! Рема чувствовал, как его с головы до пят охватывает глухая, щемящая тоска, и горло сдавил горький комок. От утреннего состояния не осталось ничего, и теперь под ребрами царапало гнетущее, невыносимое отчаяние. Словно уловив его состояние, Кейго запустил пальцы в темные волосы и, запрокинув голову назад, приник к мягким губам в чувственном поцелуе, и Эчизен подхватил, с готовностью отвечая. Все мысли вылетели из головы, руки жадно скользили по груди, плечам, лицу, зарываясь в волосах, и губы отчаянно искали друг друга, срывая чужое дыхание. Прошло, казалось, всего несколько секунд, когда о перегородку между водителем и пассажирами разбился глухой вежливый стук, растворяясь в затуманенном сознании. — Тебе пора, — не сразу отстранившись, прошептал Атобе. — Пора… — эхом отозвался Эчизен, вновь приникая к чужим губам и срывая отчаянный поцелуй. — Рема, — с трудом оторвавшись, настойчиво повторил мужчина, но в голосе его слышалась улыбка. — Да-да, знаю, — тяжело вздохнул тот и уткнулся лбом в надежное плечо. — Не хочу, — почти неслышно прошептал он, но Кейго уловил отчаянный шепот и крепко прижал брюнета к себе. — Ты дал слово, — тихо произнес он, — и в первую очередь себе. Я ценю твой порыв и, будь уверен, еще много раз буду напоминать тебе о нем, но у тебя есть свои обязанности, у меня свои, и никуда от этого не денешься. Потерпеть придется гораздо больше, чем несколько недель. Нет, подожди, — покачал головой Атобе, едва Рема открыл рот, готовый заспорить. — Я знал, что так будет, еще когда ты отказался переезжать после школы в Лондон и выбрал Нью-Йорк. Жить в разных странах и часовых поясах, без конца летать по миру, встречаться несколько раз в году. Я знал это и был готов ко всему, просто… — Кейго коротко вздохнул и, не удержавшись, хмыкнул, — это оказалось немного тяжелее, чем я думал. — Эчизен недоуменно нахмурился, но Атобе не дал ему задуматься, решительно заявив: — Но не думай, что я снова буду терпеть все твои выходки, тем более когда ты дал обещание. Я запомнил его, а память у меня феноменальная. И, если выкинешь еще что-нибудь в том же духе, клянусь, Эчизен, так просто ты у меня не отделаешься. Ты меня понял? Рема тихонько фыркнул, закатив глаза, и подался вперед. — Извинения приняты, — коротко поцеловав мужчину в насмешливо изогнутые губы, ответил он и хмыкнул. — Но мог бы просто сказать: «Извини, я тоже был не прав». — Губу закатай, — лениво ухмыльнулся Атобе и легонько шлепнул его по ягодицам. — Все, Рема, пора. Я не собираюсь выслушивать претензии Даррела за твое опоздание на рейс. У тебя турнир в самом разгаре. — Да-да, — вздохнул Эчизен, нехотя отстраняясь от блондина. — Выспись хорошо, пока будешь лететь, — продолжил наставления тот. — Пей больше воды. И никаких быстрых и резких движений, когда прилетишь. И позвони мне, как приземлишься. Рема нахмурился. — Но в Лондоне уже будет второй час ночи. — Без разницы, — отрезал Кейго. — Я хочу быть спокоен, зная, что с тобой все в порядке. — Ладно, — послушно отозвался юноша. Он надел куртку, обмотался шарфом и поднялся с кожаных сидений, подхватывая лежавшую рядом сумку и собираясь, наконец, вылезти из теплого салона. Но в последний момент Атобе поймал его за руку, останавливая, и Эчизен оглянулся на него, вопросительно изогнув бровь. А мужчина преподнес его руку к губам и поцеловал костяшки пальцев. — Спасибо, что прилетел, — тихо произнес он, после чего отпустил. Рема улыбнулся, все еще чувствуя тепло любимых губ, кивнул и выскользнул на улицу, боясь, что если задержится еще немного, то уже не сможет уйти. Он почти не слышал прощания Джозефа и пожелания доброго пути, только кивнул рассеянно, что-то машинально бросив в ответ, и поспешил к терминалу, на ходу доставая из сумки темные очки. Он шел быстрым шагом, не оглядываясь, огибая ряды машин, и не видел, как за ним тенью следовал шофер. Посадка уже давно началась, и Рема ускорил шаг, слыша, как по залам разносятся объявления: — …заканчивается посадка на рейс Japan Airlines 7080… — …заканчивается посадка… Чертыхаясь, он почти бегом мчался через весь терминал, ловко лавируя между людьми с их огромными чемоданами. Документы и посадочный талон грели внутренний карман куртки, подстегивая юношу двигаться еще быстрее, он едва успокоил себя на прохождении предполетного досмотра, а после, подхватив сумку, рванул через залы ожидания. Постоянные тренировки давали о себе знать, и буквально за несколько минут Рема долетел до нужного выхода, в числе последних пассажиров поднимаясь на борт.* * *
Около получаса спустя в лимузин вернулся Джозеф и, опустив перегородку, доложил Атобе, что самолет взлетел строго по расписанию и все прошло хорошо, и через одиннадцать часов сорок минут он приземлится в Нарите. — Хорошо, — мужчина бросил взгляд на огромный стеклянный терминал и отвернулся. — Поехали обратно в Лондон, Джозеф. — В банк, милорд? Поглощенный собственными мыслями, Кейго эхом отозвался: — В банк.